Камен Калчев - Новые встречи
Так, сохраняя достоинство, переходил он от одной фабрики к другой. «Вы должны дать мне работу, — говорил он. — Я Орлов, вы уже знаете меня. Я приехал сюда работать, а не гулять. До каких пор я буду вас беспокоить?» Такие и подобные разговоры вел он около трех месяцев, пока его не приняли наконец разнорабочим в скорняжную мастерскую, но там ему не приглянулось, и он перебрался на ткацкую фабрику братьев Гавазовых, где и работал долгое время. Там он женился, там у него родилась единственная дочь, которую назвали Ружей, там он заболел туберкулезом, там его арестовали и отправили в концентрационный лагерь, в лагере он и скончался. Все знали Орлова, но мало кому была известна его родословная.
Близким его приятелем был только дед Еким: они состояли в одной нелегальной партийной организации, вместе занимались вопросами партийной жизни на фабрике. Дед Еким, хоть и был постарше годами, всегда питал к нему уважение. Раз Орлов, секретарь партячейки, дал какое-то задание, значит, его необходимо выполнить. Для каждого это было ясно. Орлов не ругался, но достаточно было его молчаливого взгляда, чтобы почувствовать свою вину. Он неизменно участвовал в стачках и мужественно переносил голод. Случалось, по целым неделям ни одного лева не попадало в их похилившийся домишко. Как они существовали — одному богу известно! И потому никто не удивился, когда жена его, избитая в полиции, умерла вскоре от туберкулеза, словно так тому и следовало быть. Орлов очень тяжело переживал эту утрату — он крепко любил свою жену, а еще больше дочурку, которая осталась совсем крохой. И этот удар он принял молчаливо. Месяц он промучился, а потом отправил ребенка к своей сестре в маленькое сельцо за Балканами. Там она и жила до тех пор, пока не выросла и не начала работать. На ткацкой фабрике она унаследовала славу отца, человека умного и серьезного, а это ко многому ее обязывало.
Такие огненно-рыжие люди редко встречались в городе. Откуда они пришли? Ружа пыталась иногда проникнуть в их прошлое, но, кроме своей тетки да какой-то старухи, жившей в равнинном городке по ту сторону Балкан, никого не обнаружила. Родословное дерево имело всего две-три ветви — и все. А она слышала от тетки, более разговорчивой, чем отец, что род их ведет начало со времен Дибича Забалканского[7] — в ту пору много болгар ушло с русскими войсками, спасаясь от турецкой резни. Годами скитались несчастные по Бессарабии и другим краям России, а потом — одни от тоски, другие в силу необходимости — вернулись на родину. Некоторые, породнившись с русскими, опять поселились на Балканах. Среди них были и Орловы. Именно от этой ветви Орловых оторвался рыжеволосый юноша, появившийся здесь в поисках работы. С течением времени он стал хорошим ткачом, верным товарищем и достойным коммунистом, боровшимся за установление нового строя. К сожалению, ему не довелось дожить до того времени, когда в Болгарии на смену старому обществу с его волчьими законами пришло новое общество. Товарищи, окружавшие Орлова перед смертью в лагере, обещали не оставлять его дочь и хранить о нем память. И они сдержали свое слово.
Ружа Орлова выросла, оберегаемая дедом Екимом, а после Освобождения сама избрала свой путь. Все словно долгом своим считали сказать ей, каким серьезным человеком был ее отец. Как он был добр, умен и честен! И она радовалась. А порой задумывалась: не от человеческого ли сострадания идет его слава? Люди любят оказывать погибшим почести и уважение. Возможно, они преувеличивают? Но ведь он отдал за них жизнь. И им не грех быть щедрым к нему.
Ружа не была уверена, что идет точно по его стопам. Может быть, доживи отец до наших дней, он действовал бы иначе в той обстановке, с которой она вынуждена сталкиваться ежедневно? Ясно одно, что и теперь, как и тогда, он не впадал бы в панику, не приходил в отчаяние из-за людских поступков. Да и люди к нему, а не к кому-либо другому обращались бы за помощью, за советом, потому что он был «серьезный человек», как дочь его теперь «серьезная женщина».
У Ружи вызывало досаду это мнение, которое за ней упрочилось. Она его чувствовала, как кольцо в ухе. Не могла отцепить его и отбросить, но не могла и оставаться равнодушной — к ней были обращены взоры людей, бесконечно обязывающих ее своим доверием. Она должна быть серьезной и всегда находить выход из затруднений. А кто разрешит ее тревоги? Ее волнения? Ведь и ей порой хотелось, чтобы ее «воспитывали», «вовлекали». Разве не живой она человек? Разве она не может ошибаться?
Ружа пыталась осмыслить прошлое, анализировала условия, поднявшие ее так высоко; иногда ей казалось, что силы изменят ей, она сорвется и упадет, как сорвался Борис, как сорвался Чолаков. И ее охватывал ужас. Не оттого, что она потеряет свой пост, а оттого, что не сможет глядеть людям в глаза. Они заранее страхуют ее, приписав ей всякие добродетели. И гордость, и достоинство, и доверие — все полетит к черту. Вот почему она обязана быть серьезной, внимательной, доброй, умной, воспитанной, исполнительной, справедливой… — обладать всеми другими достоинствами, которыми ее щедро наградило общество. Потому что общество нуждается в достойных людях, как нуждается в опоре ребенок, делающий свои первые шаги.
Все чаще приходили ей в голову такие мысли, особенно с тех пор, как она стала директором. Вот и сейчас эта история с Яной, письмо Бориса, неожиданное появление Гиты… Все волновало ее и заботило, потому что от нее ждали решающего слова. В свое время, когда она, оставаясь в стороне, наблюдала жизнь фабрики, ей легко было критиковать и упрекать Чолакова и других руководителей. Тогда она часто напоминала им, что за машинами стоят люди, о которых надо думать и заботиться. А как обстоит дело сейчас? Человек стоит в центре ее внимания? Или план? Она отвечала: и то и другое. А жизнь готовила ей все новые и новые неожиданности… Гита, Яна, Борис. Что с ними делать? Как им помочь? И кто ей поможет в этом?..
Ружа медленно спускалась новым кварталом и чувствовала, как у нее разбаливалась голова. Может быть, от того, что она не выспалась, может быть, от дум, ни на миг ее не отпускавших. Чтобы рассеяться и освежиться перед работой, она решила пройти пешком до самой фабрики, хоть это и было далеко. Но у поворота улицы заводская «победа» преградила ей путь. Из машины махала рукой Иванка Маринова, секретарь парторганизации.
— Ружа, Ружка!
Ружа подошла к машине.
— Что случилось?
— Садись скорее! Хорошо, что тебя встретила.
Ружа села в машину.
— Куда мы едем?
— В Городской комитет. Вызывают по очень важному вопросу.
Машина загудела, и Ружа не расслышала дальнейших объяснений.
14
Они молча вошли в трехэтажное белое здание в самом центре города. Много раз приходили они сюда: посоветоваться, отчитаться, пожаловаться, попросить помощи и защиты, когда путались нити.
Обычно их принимал какой-нибудь инструктор или работник аппарата. На этот раз вызывал Горанов, первый секретарь Горкома. Что произошло? Они терялись в догадках и сомнениях.
Ружа, более быстрая, шла впереди, а Иванка пыхтела сзади, крепко держась за перила лестницы. Трудно взбираться по таким лестницам, особенно если ты не один год состоишь секретарем партийной организации.
В кабинете первого секретаря было тихо и уютно, быть может, благодаря опущенным белым шторам, которые смягчали льющийся снаружи солнечный свет. Первый секретарь, пожилой, сильно облысевший человек, томившийся когда-то в концлагере вместе с отцом Ружи, встал при появлении женщин, потом с улыбкой направился им навстречу, протягивая руку.
— Здравствуйте, здравствуйте!
Это его приветствие, неоднократно слышанное, сегодня показалось им многозначительным.
Ружа и Иванка сели в кресла, стоявшие у письменного стола. Первый секретарь сел рядом, поближе придвинув стул. Так он поступал, когда предстоял дружеский разговор. Почувствовав это, женщины сразу успокоились. Все же Иванка привычно извлекла блокнот и начала его перелистывать. Первый секретарь сказал, улыбнувшись:
— Нет нужды записывать, постарайтесь запомнить то, о чем мы будем говорить.
Иванка поспешно спрятала блокнот. Она готова была исполнить всякое распоряжение. Ружа слегка пригладила волосы — ей представилось, что они распушились, как облако. Это позволило Горанову сделать ей комплимент по поводу того, что она еще не поседела и могла бы одолжить часть шевелюры тем, кто успел облысеть. Ружа, вся вспыхнув, сказала:
— С удовольствием, товарищ Горанов, если только вам по вкусу такие рыжие патлы, как у меня.
— Сытый голодного не разумеет, — рассмеялся Горанов и потянулся за сигаретами, которыми любил угощать посетителей. — Курите?
— Нет, — в один голос ответили женщины.
Тогда он поднес им коробку с конфетами. Женщины взяли, и только после этого начался настоящий разговор.
