Лев Сокольников - Polska
— А ведь точно мужик всё описывает!
— Брешет, сволочь, на свой народ!
— Правильно врёт о народе! — какого "берега" придерживаться?
Не знаю, сколько дней мы добирались до Конотопа. Запомнил это слово потому, что через три дня по прибытии в Конотоп и взрослые стали называть его "проклятым" Через какое-то время и я присоединился к оценке взрослых о станции Конотоп потому, что меня законного права куда-то ехать и любоваться из окна вагона проплывающими пейзажами. Нас вообще выгнали из вагонов под открытое небо, и такое было связано с тем, что Конотоп был пограничной станцией, где производили замену вагонных тележек с русского на европейский стандарт. У европейцев земли меньше, поэтому и железнодорожная колея у них уже. О ширине железнодорожной колеи Росси есть анекдот: когда государю императору российские инженеры предложили делать колею шире, то государь сказал:
— На х….. шире? — но российские инженеры поняли замечание императора буквально и без вопросительного знака. Неизвестными, и до сего времени путями, они измерили длину государева органа и точно его длину, не меньше! — прибавили к ширине западной железнодорожной колеи.
…или тележек в тот раз не имелось в достаточном количестве, или вагонов европейского стандарта не хватало, или мы всё же надоели немцам — такие подробности могли знать только специалисты, но как бы там не было, а наше продвижение в сторону заходящего солнца остановилось. Графики продвижения составов, "святая святых" всех железных дорог мира, для нас были похерены полностью. Или только для нас?
"Великое" стояние в Конотопе полностью изменило всю судьбу нашего семейства. Какого числа мы пересекли государственную границу Польши и Советского союза с
востока на запад, в какое время суток — и это неизвестно. Я счастливый человек хотя бы потому, что мне довелось присутствовать:
а) при попытке разрушения врагами "страны советов". Оккупация, то есть,
б) при полном прекращении существования указанной страны спустя годы. Лично я принял развал "союза", как неизбежность: "валить" мы его начали давно и дружно! Если "наверху" не было умных людей, способных понять, что их "валят" — моя вина в этом есть? Я всегда был "внизу" Тех, кто побывал в оккупации, развалом "страны советов", случившимся в своё время, удивить, огорчить и как-либо ещё расстроить было невозможно потому, что опыт жизни без "советской власти", пусть и малый, у них всё же был. А это много!
Если в оставшиеся дни жизни ещё раз выпадет удовольствие пересекать границу "Ржечи Посполитой", да если к тому же в районе железнодорожного узла Конотоп, то по сему случаю непременно выпью сто граммов самогону. Схема будет такая: выпью в Конотопе, а закушу польскими "бочкАми" на польской территории… "БочкИ" — копчёная свиная грудинка. Так мечтается.
А пока мы сидим в Конотопе и проклинаем его. Всем хочется видеть конечный пункт продвижения на западе: каков он, этот "запад"? Не верилось, что там нет этих восхитительных налётов авиации, а что они могут и там начаться — в это как-то не верилось. Поэтому мы нахально и бездумно наслаждались жизнью не обращая ни малейшего внимания на то, что она проходила под открытым небом. В небе, как сегодняшняя "растяжка", висел лозунг: День прошёл — слава Богу!
Наш родной и любимый, вечный лозунг! Правда, иногда мы от него устаём и забываем его, но чтобы он вообще не присутствовал в нашей жизни, ушёл от нас — нет, такое нам не грозит. Он для нас всегда будет "актуальным"!
Конотоп запомнился множеством народа. Все с узлами, мешками и баулами. Признаюсь: тогда я о баулах ничего не знал. Совсем недалёко от нашего "табора" располагалась некая удивительная семья, весьма поразившая: очень пожилая дама, одетая совсем не так, как мать, сидела в кресле, а рядом с нею находился мальчик моих лет, одетый в чёрный костюмчик и в белую рубашку! На шее у него было что-то чёрное, похожее на крупную бабочку. И о "бабочках" тогда ничего не знал. Запомнилось семейство потому, что у них была, по нашим меркам погорелых и нищих, настоящая гора имущества! И гора имущества пожилой дамы было очерчено полосой какого-то белого порошка с неприятным запахом и с названием: "дуст". Дама постоянно со всеми скандалила и не выходила за пределы "мелового круга" Все предметы, кои нужда заставляла её брать в руки, дама брала двумя пальцами. Мать откровенно над ней смеялась.
Но ненавистное сидение в Конотопе закончилось, нас погрузили в другие вагоны, и мы двинулись далее. Вновь дорога, всё тот же дым от паровозной трубы и изменения: дверь вагона не закрывалась.
Мы катили в неизвестность, и однажды ночью, а ЭТО всегда почему-то у женщин начинается ночью, все в вагоне проснулись и привели в действие имевшиеся источники света: свечи и "коптилки" О других источниках света в ту вагонную ночь ничего не помню. Стало совершаться событие, которое не в силах остановить ни война, ни наводнение с землетрясением, ни… Короче, моя матушка надумала рождать. Эшелон, естественно, остановили, а с ним для меня остановилось и течение времени…
Выл ли я? Не помню, но если и выл, то совсем короткое время, негромко и не так горько, как в том, запомнившемся вое с умирающим котом на коленях… Это когда сидел на земле перед сгоревшей кельей… Все последующие слёзы были несерьёзными. А если так, то чего их лить?
Лицо отца запомнил: оно было испуганным и каким-то виноватым. Более виноватого лица, чем тогда ночью, на станции польского города Хелма, у отца потом никогда не видел.
Вот оно, сказалось долгое стояние в Конотопе! Если бы мы не проторчали более недели на станции Конотоп, то рожать матушка стала бы на территории Рейха, а не в польском городе Хелме.
Много позже допросил мать о том давнем событии, и получил интересные факты из жизни даже и воюющей Европы: как водится, всякая женщина, собираясь стать матерью, готовится к этому заранее. Все женские приготовления сводятся к заготовке всяких там пелёнок-распашонок и прочих тряпочек появляющемуся в мир наш человеку.
Чем состоятельнее семья — тем больше и шикарнее заготовляется для новорождённого упомянутых позиций. Позиции могут быть и шикарными, и далеко не такими. А что могла приготовить мать для новорождённого? При максимальной нищете? И всё же она что-то ухитрилась приготовить для очередного члена семейства. Приготовление "обмундирования" для новорождённого чем-то напоминает поведение птицы, коя выщипывает пух из своего тела и устилает им гнездо для птенцов.
Выщипывает она пух из тела супруга — этого не знаю, но выщипывание пуха неистребимо в женщине, оно лежит где-то в области подсознания с пещерных времён, а может и ранее того. К настоящему времени инстинкты приготовления "обмундирования" для младенца у женщин потихоньку отмирают. И не только инстинкт выщипывания пуха отмирает у современных женщин, отмирают и другие ненужные инстинкты. Встречаются среди женщин экземпляры вообще без инстинктов матери, но редко.
Продуктом подсознательной деятельности матери был убогий узелок, и когда к вагону была подана польская "карета скорой помощи", то вместе с роженицей был принят и узелок "приданным" для младенца. Узелок приняла полька-медик, что находилась в экипаже.
Но в пути узелок исчез. Или его потеряли, или польская медицинская работница, будучи европейской женщиной, но всё же женщиной, могла проявить любопытство и поинтересоваться содержимым узелка. Когда она удовлетворила любопытство, то её польские представления о том, что необходимо новорождённому и что находилось в узелке — резко разошлись. В результате расхождения матушкиных и европейских стандартов на узелки с приданым для новорождённых, он мог прекратить существование простым манером: его выбросили.
Но! Европейские стандарты не учитывали одно: в каждую тряпочку, пусть и убогую, но чистую, женщина вкладывала частицу любви к не появившемуся ребёнку.
А польская медичка решила:
— В такое, во что собиралась русская роженица одевать младенца, по европейским меркам, нельзя заворачивать! Пусть это будут даже дети московитов, схизматов, но если он появляется на земле Польши, то облачать в рубище с первых дней его — грех!
Пани, милая пани, так ли это? Ошибаюсь? Если правильно толкую прошлые ваши действия, то пусть великой душе будет вечный мир и покой! Но мать осталась непреклонной и гневалась до конца дней своих:
— Как это не дозволить одевать "моего " ребёнка в "мои" одежды!?
Пани, что снимала мать с эшелона, приходила к ней в роддом с тортом и с поздравлениями, но мать на неё дулась за вольность в обращении с её вещами.
Когда совсем недавно попытался выяснить некоторые подробности тех дней (хватился!), то матушка, а милой старушке за 90, просто ответила:
— Не помню… — и посему всё, что я написал выше, и что напишу ниже, может оказаться сплошным вымыслом, литературой. Вот хотя бы такой: возможно, что польская женщина была медиком от Бога и мне думается, что, посещая русскую пани
