Мигель Сильва - И стал тот камень Христом
— Да, я — как ты сказал. И возвещаю вам, что отныне увидите вы Сына человеческого, сидящего одесную Силы, как пел Давид, и грядущего на облаках небесных, как предрекал Даниил.
Он произнес себе приговор. Верховный первосвященник Иосиф Каиафа спускается в гневе с помоста, рвет на себе свои шелковые одежды и пурпурную мантию и вопит, воздевая руки к небу:
— Он богохульствует! Теперь нам не нужны свидетели! Вы слышали? Он богохульствует собственными устами. Что же теперь вы скажете?
Члены синедриона отвечают хором:
— Приговорить к смертной казни!
И некоторые плюют на него и бьют по щекам, а другие, набросив ему платок на лицо и наградив тумаками, посмеиваются:
— Если ты Христос, открой нам, кто тебя сейчас ударил?!
— Это ты, Иосиф Каиафа, Верховный первосвященник Израиля, высший и благороднейший служитель храма, помазанный благовонным миром помазания, облаченный в священные одежды и наделенный святостью вечной, единственный из всех смертных; кому дозволено проникать в тишь святая святых, главнейший распорядитель сокровищ и жизней народа, властелин несметных богатств Палестины и части Ливана, женатый на дочери всемогущего Анны, ты, Иосиф Каиафа, ты — самый обыкновенный убийца! Покарай его, Господи, ибо он-то уж знает, что творит! — бормочет по-арамейски какой-то нищий в портике храма.
Иуда
Хотелось бы (да никак нельзя) воздержаться от упоминания об Иуде Искариоте, этом самом ненавистном предателе в истории человечества и в то же время самом никчемном и самом жалком из всех предателей, живших на земле. Ему заплатили тридцать сребреников, чтобы он показал Христа стражникам, шедшим его схватить, но ведь Иисус сам, по собственной воле встал перед ними и сказал: «Я — Назарянин, которого вы ищете». Или, может быть, тридцать сребреников ему дали, чтобы он засвидетельствовал перед синедрионом, что Иисус своим ученикам объявляет себя Мессией, но и на этот раз Иисус опередил исполнение коварного замысла, сказав внятно и недвусмысленно Каиафе, старейшинам и книжникам: «Я — Сын Божий». Позже, раскаявшись в своем поступке или устыдившись самого себя, Иуда хотел вернуть членам синедриона цену крови, но те не взяли, и ему пришлось бросить монеты в Святилище. В конце же концов он повесился на дереве. А в довершение всех его бед ты его ненавидишь, я его ненавижу, все мы его ненавидим.
Ничего бы не получил Иуда за свое намерение предать Учителя, если бы в тот момент Каиафа лихорадочно не искал бы выход из затруднительного положения. Верховный первосвященник не добился того, чтобы синедрион единогласно одобрил его идею: лучше, чтобы умер один человек за людей, нежели чтобы погиб весь народ, — эту его своевременную и патриотичную идею. Ибо из Рима долетали тревожные вести: император Тиберий снял и казнил своего палестинского наместника Люция Сеяна, а Люций Сеян был покровителем Понтия Пилата, а Понтий Пилат был римским прокуратором Иудеи, а именно римские прокураторы возносили или сбрасывали первосвященников Иерусалимского храма, ибо события в Риме колокольным звоном отзывались в самых отдаленных римских провинциях. Что будет с прокуратором Понтием Пилатом? Что будет с Верховным первосвященником Иосифом Каиафой? Самая простая стратегия состояла в том, чтобы предупреждать и пресекать беспорядки, сохранять согласие любой ценой — это больше всего заботило римлян, которых Август приобщил к цивилизации. Но в бурлении пасхального празднества, как правило, сильно разогревались националистические чувства евреев, а масло в огонь народной экзальтации подливала негасимая память об освобождении от египетского ига, во славу чего пелись бунтарские псалмы, опустошались кувшины горячительного вина. Не унявшиеся сторонники покойного Иуды Голонита использовали накал страстей, чтобы затевать свары и убивать врагов. Один зелотский вожак по имени Иисус Варавва прирезал в схватке римского легионера. Понтий Пилат заточил его в башню Антонии, перед тем как распять. А теперь еще появился в Иерусалиме этот голодранец, галилейский пророк, и позволил толпе фанатиков превозносить себя, и осыпал бранью ученых людей, и допустил безобразное рукоприкладство в храме Божьем. Надо покончить с ним, не теряя времени: да подвергнет его Израиль тем мукам, на которые он хотел обречь нас!
В этот самый момент дверь в покои Иосифа Каиафы приоткрыл его домоправитель и сказал:
— В твоих садах находится человек, который говорит, что зовется он Иуда Искариот, и, мол, он один из двенадцати апостолов Иисуса Назарянина и хочет говорить с тобой.
Верховный первосвященник велел впустить его. Иуда Искариот был высок и широкоплеч, острые черные глаза и темные вьющиеся волосы, резко очерченный нос и небольшая бородка; на зеленый хитон накинут желтый плащ. В его внешнем облике не было ничего отталкивающего, напротив, он выглядел живописно и мужественно, как языческий вождь.
— Чего ты хочешь? — спросил Каиафа.
— Если вы мне хорошо заплатите, я вам его выдам, — ответил Иуда. — Приведу вас к тому месту, где он проводит ночи в одиночестве, без этой оравы, которая его окружает и может помешать вашей страже.
— Мы прекрасно осведомлены о его прибежищах и его телохранителях, — сказал Каиафа угрюмо. — Однажды он добрался даже до города Эфрона, к самой пустыне. Теперь он обычно укрывается в Вифании, в полулиге от Иерусалима, или ночует под открытым небом в садах на горе Елеонской. Наши люди повсюду следят за ним.
— Послушай меня, Верховный первосвященник, — сказал, нимало не смутившись, Иуда. — Я готов тогда засвидетельствовать перед тобой и перед всем синедрионом, что Иисус Назарянин открылся нам, своим ученикам, будто он и есть Сын Божий, Христос. Поведал он нам это однажды вечером возле Кесарии Филипповой, и только я один могу выдать его, ибо среди всех там бывших только я один намерен от него отречься.
Лицо Каиафы прояснилось. Нашлось как раз то, чего ему не хватало: для обвинения Иисуса достаточно было одного свидетеля, показывающего, что тот святотатствует, выдавая себя за Мессию.
— Я дам тебе тридцать сребреников, если ты это сделаешь, — сказал Каиафа.
— В тридцать серебряных сиклей Вторая Книга[38] оценивает жизнь раба, — сказал Иуда.
Каиафа воспринял его слова как подтверждение сделки и протянул Иуде кошель с тридцатью монетами.
В тот уже довольно далекий полдень, когда Иисус, выбирая своих апостолов, назвал в конце церемонии имя Иуды Искариота, не менее сотни удивленных лиц обернулось в сторону последнего избранника. Иуда не был галилеянином, как первые одиннадцать, не был он, как они, ни простолюдином, ни сыном бедных родителей. Он так ярко описывал свою жизнь, что почти никто из последователей Иисуса не принимал его речи всерьез, и его считали любителем прихвастнуть, дабы прослыть человеком, повидавшим свет.
По ночам при свете звезд или под шум дождя, стучавшего по навесу житницы, где они укрывались от непогоды, Иуда вел свой рассказ:
— Родился я в Кариоте, селении, неподалеку от города Хеврона, на юге Иудеи. Отец мой, Симон Искариот, владел оливковыми рощами и хранилищами для ячменя и пшеницы. С самого моего рождения он возлагал на меня большие надежды, даже назвал меня Иудой, что означает «да будешь хвалим», и старался учить меня распоряжаться нашим богатством и приумножать его. Но я родился на свет не для того, чтобы считать деньги, хотя все, кто меня знал, думали, что в этом и состоит мое жизненное назначение. Одним прекрасным утром я бросил родительский дом и испарился, как летнее облако. Сначала я пересек Мертвое море на лодке эдомейских контрабандистов, спустился через Моав и Эдом к Аравийскому заливу, добрался кружными путями до египетского Мемфиса, потом воды Нила вынесли меня к морю, а по морю доплыл я до берегов финикийских; ходил на кораблях и торговал бусами и браслетами у островов Греции, собирал сладчайшие винные ягоды на Кипре, водил караваны верблюдов в Византию, рубил гигантские кедры в Ливанских горах и неведомо как снова оказался в Палестине. В порту Тира, куда я причалил после долгих скитаний, кто-то сказал мне, что один галилейский равви творит чудеса у Тивериадского озера и возвещает скорое Царство Божие. И я пришел внимать ему с чистым сердцем, следовать за ним, служить ему учеником.
Меньше всех верил его историям Иоанн, сын Зеведея; с самого же начала чутье рыбака навело его на подозрение. Однако, вопреки всеобщему изумлению, Иисус сделал Иуду Искариота двенадцатым апостолом и доверил ему ящик с немногими бронзовыми монетами, составлявшими все имущество бедной бродячей общины.
Сновидением канула в вечность та весна в Галилее, где Иисус творил чудеса и выбирал себе апостолов. Настали иные времена. Иисус осужден синедрионом на смертную казнь — апостолы Петр и Иоанн, которым удалось пробраться во внутренний двор дома Каиафы, не подавая, конечно, и виду, что оба они последователи Назарянина, приносят страшную эту весть в домик, где скрываются девять остальных. Домик принадлежит тому самому водоносу, другу Иисуса, в нем они накануне собирались на праздничную вечерю. Сюда, не сговариваясь, все и поспешили, презрев на какое-то время опасность, ибо его слова, сказанные за тем ужином — «берите и ешьте хлеб, это — тело мое», «берите и пейте вино — это кровь моя»,— теперь звучали как единственная светлая реальность, оставшаяся им от Учителя.
