Алексей Фролов - Мама джан
– Я… я люблю тебя… Женечка, я люблю тебя…
– И я тебя люблю!..
Они целовались, как… Как можно целоваться только на крыше высотки, когда перед вами лежит вся Москва?
Вдруг Кабан выпустил Женечку из объятий.
– Что с тобой? – тревожно спросила Женечка.
– Не спрашивай. Постой здесь… Я сейчас…
Незаметно для Женечки вытащил из кармана куртки фотографию, заклеенную несколькими слоями скотча, чтобы никогда не порвалась, ни под каким дождем не промокла. На фотографии была Хонда. Она лежала на зеленой траве, обнажив животик. А рядом с ней, кленовыми желтыми листьями было выложено сердечко и слово «Леха». Он подошел к краю крыши.
– На хрен! Хватит о ней страдать, – сказал Кабан и швырнул фотографию вниз. Однажды он видел, как падал голубь с подбитым крылом. Эта фотка напомнила ему того голубя. И ширяться больше не буду! Не хочу…
Они еще долго путешествовали по ночной умопомрачительной Москве. Потом Кабан проводил Женечку домой и на последнем поезде метро вернулся на Курский. В переходе никаких следов недавнего разгула. Тихо и безлюдно. Кабан направился к палатке Ашота.
Ашот радостно его встретил.
– Ты мне скажи, Кабан?! По-твоему, хорошо все прошло? – озабоченно спросил Ашот.
– Просто потрясно, – ответил Кабан. – Лучше тебя никто в мире поляну не накроет.
– Вах, Кабан!.. Уважаю тебя… Как брата… Давай с тобой выпьем…
– Давай, если угостишь.
Ашот выставил пузатую бутылку.
– Ваграм думал удивить всех дорогим коньяком, – сказал он. – Ашота этим не удивишь. Ашот еще и не такой коньяк пьет. И не из пластмассовых стаканов.
Он не в пластмассовые стаканы налил дорогой коньяк. Очень дорогой. В рюмки налил. Хрустальные, между прочим.
– Скажи тост, Ашот, – попросил Кабан.
– За все хорошее, Кабанчик. Чтобы у нас все было, а нам ничего за это не было.
– Аминь!
Кабан выпил и почувствовал, как хорошо его начало забирать. Когда пил на дне рождения Цыгана, так не забирало.
– Нет, ты мне скажи, правда, все прошло на уровне? – не унимался Ашот.
– Не переживай. На высшем уровне! А за то, как Сеню помянули, отдельное тебе спасибо. Давай выпьем за Сеню.
Они помянули Сеню. Ашот крикнул жене:
– Неси сюда шашлык-машлык, кур неси, лепешки… овощи, фрукты… Все неси…
Он угощал Кабана.
– Да не лезет в меня, Ашот, – сопротивлялся Кабан.
– Э-э, брат, не обижай! Что такое, не лезет? Если вкусно, всегда лезет. Скажи, вкусно?
– Очень вкусно.
– Тогда ешь, дорогой.
– А кофе можно?
– Конечно, дорогой! Зачем спрашиваешь?!
Медведь возник, как приведение.
– Че, Медведь? Иди выпей.
– Нет, не буду.
– Какие проблемы?
– Я Рину ищу, – озабоченно ответил Медведь.
– Ладно, ищи. Найдешь, приходите сюда.
– Мы опять на шестнадцатом этаже, – предупредил Медведь.
Он ушел. Подвалила какая-то припозднившаяся компания, отвлекла Ашота от Кабана. А время, между прочим, было позднее. Кабан допил кофе и решил, что пора на боковую. Подойдя к подъезду ночлежки, он плюхнулся на скамейку выкурить последнюю за день сигарету. Сумасшедший был день. Сколько всего вместил в себя! Встреча с Дедом… Сеня умер… День рождения Цыгана… Ночная Москва с Женечкой… На крыше высотки… Такая круговерть! «Мы не мертвые, и не живые… «– вспомнилась строчка из стихотворения, которое читал Сеня за минуту до смерти. Живые, бля, живые! Сам ведь говорил Сеня, что нужно радоваться каждому прожитому дню, каждому часу. Кабан радуется, значит, он живой! «И за то, что могло быть иначе… «Кабан посмотрел на звезды – точно такие же звезды он видел минувшей ночью. «И за то, что не надо другого… «Кони… Наверно, кони несут теперь туда Сеню, в звездное небо…
Кто-то всхлипнул неподалеку. Тень колыхнулась.
– Эй! – окликнул Кабан.
В ответ – молчание. Ну, блин, глюки пошли. Да нет, не глюки, кто-то там копошится. Кабан встал, пошатываясь, сделал несколько шагов.
– Эй, ты че тут?
Тень корчится. Пригляделся Кабан, не тень – Рина!
– Рина, ты че?
А она плачет. Не плачет – захлебывается. Дыхание перевести не может. Что еще за дела такие, твою маму!..
Кабан поднял Рину, дотащил до скамейки, усадил… Гос-с-споди!.. Боже ты мой!.. Лицо у Рины – кровавое месиво, глаза синяками заплыли, искусанные губы вспухли, одежда в клочья. Кабан не вчера родился, все понял.
– Кто?! – заорал он, зверея. – Порву на хуй!
А Рина слова произнести не может.
Кабан на руках поднял Рину на шестнадцатый этаж. Оленька дрыхла, как суслик. Кабан уложил Рину на свободный матрас. Растолкал Оленьку. Продрав глаза, она сразу все поняла.
– Бля-я-ядь… Изнасиловали…
Кабан тряс Рину за плечи, допытываясь, как этот подонок выглядит, но из Рины невозможно было вытянуть ни слова.
– Ты пригляди за ней, – сказал Кабан Оленьке.
– А ты куда?
– Куда надо…
А куда надо? Он не знал. Хмель выветрился. Кабан ринулся к Ашоту.
– Ашот, с кем Рина ушла?
– Не видел, Кабанчик. Почему спрашиваешь?
– Какой-то хер ее изнасиловал…
– Вай, вай, вай… – запричитал Ашот.
– Найду, землю жрать заставлю! – бесновался Кабан. – Вот этими руками задавлю!
– Мара, ты слышишь? – крикнул Ашот жене. И повернулся к Кабану. – Где сейчас Риночка?
– В ночлежке.
– Марочка, ты слышишь? Вай, вай, вай… Какое горе… Какое горе… – Причитал Ашот. – Такая чистая девочка… Вай… Совсем еще ребенок…
Мара вышла из палатки, замутила голову Кабана расспросами, но он только отмахнулся и побежал на вокзал. Зачем? Сам не понимал. Этого гада искать? А как его найдешь? Нет никаких примет, ни одной зацепки… Возле кафе столкнулся с Медведем.
– Нигде ее нет, – озабоченно сказал Медведь.
– Да нашлась она, – сквозь зубы процедил Кабан.
И как под пыткой, выдавил из себя, какая беда настигла Рину. Медведь, выслушав, обхватил голову ладонями, сел на бетонный пол и заплакал.
В жизни такой ритм: белую полосу сменяет черная. Так теперь и получилось. Белая – день рождения Цыгана – быстро оборвалась. Черной черед наступил. А эта черная полоса, сука, какой-то нескончаемой оказалась. Даже не так, полосы не сменяли друг друга, белая потом черная. Полосы переплелись воедино. Сеня умер – праздник в переходе – Шоник уехал за сестренкой и как в воду канул – чудесная ночь на крыше высотки – в эту же ночь несчастье с Риной… Бело-черное, черно-белое… Такой вот коленкор. Шоник-то не пропадет, рано или поздно объявится. А вот Рина…
Рина в кошмарном состоянии была. Никуда не выходила из ночлежки, ни с кем не разговаривала, ни ела, ни пила, пластом лежала, утратив ощущение времени. От Ашота полный пакет еды принесли, сок, минералку. Вова-баянист заходил.
Рину так и не уговорили поесть. Глоток воды сделает, ложится на свой матрас и молчит.
– В больницу ее надо отвезти, – вздыхал Медведь.
– В какую больницу? – возражал Вова-баянист. – Ни в какую больницу ее не возьмут. В Москве не прописана… Раз!.. Этой, как ее?.. Подлючей медицинской страховки нет… Два!.. Понапридумывали каких-то страховок… Я зимой воспаление легких схватил… Меня на больничный порог не пустили, без паспорта и страховки. Хоть помирай. Нет, не возьмут… Пусть уж здесь отлеживается…
Кабан разыскал Ваграма, рассказал о том, что случилось с Риной. Понял, что и воры на Курском вокзале не всесильны.
– Ты знаешь, кого искать? Скажи, – потребовал Ваграм. – Клянусь, этот шакал пожалеет, что родился.
А что знал Кабан? Ничего не знал. Он сунулся к Олегу Черенкову, но мент только отмахнулся.
– Висяк… Каждый день или через день какую-нибудь дуру насилуют. Чего ты добиваешься?
– Узнать бы кто?.. Мы сами разберемся.
– Дохлый номер… Какой-нибудь залетный хуй. Говорю тебе, пусть даже не суется с заявлениями. Дело зависнет. А потом его закроют. Вот как это будет. Пусть домой едет… Отец вломит пиздюлей – и правильно сделает. Нечего тут мне картину портить…
Кабан не сдавался. Воры отмазались – только ля-ля– тополя, мент Олег Черенков открестился. Ну и ладно. Есть одна заморочка.
Как он сразу об этом не подумал…
Через три дня, после этих гнусных событий, Кабан сказал Медведю:
– Есть у меня знакомый… Он поможет. Надо Рину к нему отвезти.
– Кто это? – спросил Медведь, готовый ради Рины на все.
– Баджос. Укурыш один. Но медиум потрясный. Гипнозом владеет и все такое… Поехали к нему. Пожалуй, это как раз то, что нам надо. Под гипнозом Рина расскажет, как все было.
Легко сказать, поехали. Ноги не держали Рину, подкашивались, она шаг шагнуть не могла самостоятельно. Все трое намучились, пока спускались во двор. Кабан молил Бога, чтобы Борю встретить на стоянке, но, как по закону подлости, тот не бомбил в этот раз. Пришлось волочься в метро. Предстояла длинная поездка на Коломенскую. Чтобы пассажиры не пялились на Рину, Кабан и Медведь усадили ее в самом конце вагона. Встали перед ней, заслонили от всех.
Кабан случайно с Баджосом познакомился. Баджос был негр. Дитя международных половых отношений. Мать у него была русская. Баджос играл в переходе на тамбуринах. Гипнотизирующие ритмы извлекали его пальцы из души барабанов. Кабан как-то раз мимо шел. Остановился послушать его игру.
