Кристин Валла - Туристы
Осенью он отправлялся в Севилью. Он приезжал туда, чтобы навестить родителей, которые одиноко коротали свой век вдвоем; они встречали его в аэропорту, и с каждым прилетом он отмечал, что их волосы побелели еще чуть больше по сравнению с прошлым разом. У него не было чувства, что вот он и дома; напротив, на родине он все сильнее ощущал себя чужим. Через силу он заставлял себя встречаться с друзьями детства, которые, побросав матерей, обзавелись взамен их более молодыми подобиями. Его встречали шутками и хлопали по плечу, показывали снимки, сделанные во время летнего отпуска, попутно сетуя на их плохое качество, никудышное по сравнению с журнальными фотографиями. Себастьян рассказывал о лондонских знаменитостях первой и второй величины, выгребая из памяти все сплетни, какие ему довелось слышать. Они жадно слушали, но ему казалось, что его слова не задерживаются у них в голове, точно все его истории звучат для них как что-то не относящееся к реальной жизни. Их существование протекало в одних и тех же тесных границах, они чувствовали себя хорошо, оставаясь близорукими, и не стремились расширять свои горизонты. Себастьяну больше нравилось быть одному. Днем он любил сидеть в тени под тентом уличного кафе, глядя на проезжающие мимо в сторону Пласа-де-ла-Энкарнасьон автобусы. Севилья казалась ему сонным городом, ископаемой окаменелостью, переполненной туристами. Дома ему не сиделось, атмосфера родительской гостиной его подавляла; начинало казаться, что стены тесного помещения неуклонно сдвигаются, готовые его задушить. Он легко уезжал, легко возвращался в Лондоне к знакомой, наезженной колее. Вернувшись, он проводил на мерзлых улицах ноябрь и декабрь и пропускал Рождество, игнорируя его существование.
Каждый год он в январе уезжал отдыхать. Он отправлялся куда-нибудь, чтобы дать отогреться своему промерзшему организму, неизменно выбирая один и тот же пункт назначения – Осло, Норвегия. Более теплого места Себастьян не знал. Впервые он съездил туда навестить сестру, когда был еще подростком, и замер в ее гостиной с раскрытым ртом. Он долго изучал воздух в этой комнате, ему казалось, что этот воздух можно пощупать, он оставлял ощущение войлока.
– В доме же нет людей, – сказал он изумленно. – Почему же тут так тепло?
Нурия рассмеялась над его словами.
– В Норвегии люди не отключают ток, когда уходят из дома, – сказала она.
Себастьян посмотрел на горящие лампы, обогреватели, работавшие на полную мощь. Нурия сказала правду, все приборы были включены. В квартире Нурии никогда не было холодно. В Севилье у них был только рефлектор под столом, чтобы греть ноги, обернув их сверху пледом. Холодные каменные полы все равно невозможно было согреть, а в Норвегии полы были деревянные, они напитывались теплом и хранили его крепко, как государственную тайну. А ванные? В Севилье в ванных с отделанными известкой и плиткой стенами стоял ледяной холод, в Норвегии же пол в ванной комнате был обжигающе горячий. Стены грелись изнутри, тепло поднималось от пола, и, выйдя из-под душа, ты мог ступить на горячие плитки пола. Плитки никогда не остывали, холодные плитки норвежцы могли встретить только на юге, хотя зачем им было ездить в отпуск на юг, Себастьян никак не мог понять. Ведь в норвежской ванной было жарче, чем в тропиках!
Он проводил в Осло две недели, почти не выходя на улицу, где стояла нестерпимая стужа. Поэтому он предпочитал валяться на диване, щелкая каналами телевизора: спортивные передачи, сериалы и фильмы. Как правило, все шло по-английски, и это было очень хорошо, поскольку его амбиции не заходили так далеко, чтобы взяться за изучение норвежского языка. Телевидение, на взгляд Себастьяна, оказалось хорошим педагогом; телевидение помогло ему исправить его ломаный, смешанный с испанским английский, раз и навсегда разделив для него эти два языка. Экран забрасывал его словами, которые западали ему в голову и переваривались там, пока он не извлекал их из памяти, когда в этом возникала потребность. Долгое время овладение речевым запасом протекало бессознательно, пока однажды, приехав зимой в Норвегию, он не услышал от Юлианны, что пора бы ему сделать над собой усилие. Пятнадцатилетняя Юлианна с ее очками в красной оправе и мелкими кудряшками перманента на голове в год его второго приезда в Осло.
– Себастьян, – сказала она ему тоном взрослой учительницы, – ты на пять лет старше меня и живешь в Лондоне. Почему же я говорю по-английски лучше, чем ты?
Сказав это, она опустила глаза и попросила извинения. Себастьян ответил, что ей совершенно не за что извиняться и ее успехи, вероятно, объясняются частым общением с Каррингтоном и Косби.[12]
– В Севилье Билл Косби разговаривает по-испански, – сказал Себастьян.
– А почему? – спросила она.
– Чтобы мы его понимали.
– А почему же вы сами не учите английский?
– Нам больше нравится, чтобы Билл говорил по-испански.
Юлианна немножко подумала, подергала себя за кудряшки.
– А что же вы делаете, когда сами едете за границу?
– А мы никуда не ездим.
– Почему?
– Потому что Севилья – лучший город на свете, – ответил он с усмешкой.
Когда у Нурии один за другим пошли дети, а было их много, Себастьян стал большую часть времени проводить с Юлианной. Она уже ходила в гимназию, продолжала расти, стала носить контактные линзы, у нее появились грудь и стройная талия. Кудряшки исчезли. Волосы отросли до плеч. Он виделся с ней только один раз в год и поэтому замечал изменения, в каждый приезд обнаруживая в ней что-то новое и незнакомое. Из года в год он делал ее фотографии, стараясь щелкнуть как-нибудь незаметно, но, вернувшись в следующий раз, всегда обнаруживал, что она непохожа на свои снимки. Ее внешность не была безупречна, даже напротив, но в сумме эти изъяны составляли самую суть ее очарования. Юлианна и Себастьян ходили в коричневые кофейни и пили кофе из белоснежных чашечек. Они ходили на вечеринки, где ее подружки стреляли в него глазками и тихонько хихикали в бледную ладошку. Здесь он снова почувствовал себя достопримечательностью. Он часто сидел в уголке и наблюдал оттуда, как Юлианна, скажем, кружится на одной ножке. Конечно, она была ребячлива, как-никак на пять лет моложе его, но ему нравилось наблюдать за тем, как в ней отчаянно борются взрослость и детскость. Ему самому не довелось вот так пережить юность, незаметно переходя в мир взрослых людей. Себастьяну было шестнадцать, когда он сел в самолет и улетел в чужой город. А там уж за него взялся Лондон и недрогнувшей рукой резко растянул мальчишку за ноги и за уши, сделав из него взрослого мужчину.
Увидев Юлианну в кафе «Бахус», он подумал, что с ней то же самое сделал Париж. Она стояла на середине винтовой лестницы и вытирала пыль с ангела, который весело болтался, подвешенный к потолочной балке. Юлианна была все так же добродушна, готовая, чуть что, сразу улыбнуться. Едва заметив его, она тотчас же просияла во все личико. Она сунула тряпку в карман, спустилась с лестницы и обняла его. Только тут он разглядел, что она изменилась: фигура стала худой и угловатой. Передник свободно висел на костлявых бедрах. Щеки провалились, от груди вообще почти ничего не осталось. Она стала похожа на мальчика и выглядела как ребенок, словно вернулась в детский возраст.
– Как здорово, что ты появился! – сказала она. – Прошло почти два года, как мы не видались.
Она опять улыбнулась. Себастьян отметил, что ее улыбка тоже изменилась. Казалось, только улыбка в ней налилась тяжестью.
– Расскажи о Париже! – попросил он.
– Непременно, – согласилась она. – Хочешь кофе?
Он кивнул и сел за столик возле окна. Юлианна скрылась за прилавком, где были выставлены пирожные. Атмосфера кафе дышала уютом. У окошка сидел студент и читал Сартра. Под вытянувшимися в ряд золочеными зеркалами сидела влюбленная парочка, синхронно затягиваясь сигаретами. Себастьян посмотрел в окно на решетку церковной ограды. Мимо проехал трамвай. Юлианна поставила перед ним чашечку капуччино, подсела рядом и закурила сигарету.
– Ты куришь? – удивился он.
Она кивнула:
– Научилась в Париже. Конечно, я и не думаю этим гордиться.
Она склонила набок голову. В воздухе поплыли серые колечки. Без особой охоты Юлианна начала рассказывать о своей жизни студентки-прислуги. Все сложилось не так, как она себе представляла. Это Себастьян уже знал по рассказам Нурии. Однако Юлианна говорила об этом довольно равнодушно, как бы стараясь поскорей отделаться, и быстро перевела разговор на него. Голос ее звучал спокойно. Каждую фразу она завершала улыбкой.
– Ну, а как поживаешь ты и семейство Виндзоров?
– Превосходно, – сказал он. – Королевский дом насквозь пропитан неверностью. Хорошие времена!
– И ты по-прежнему живешь у Элис?
Он кивнул:
– Тут все в порядке. Мы с ней прекрасно ладим.
