Глеб Соколов - Ужасы перистальтики
Замелькацкий чувствовал – Ариелла возбуждена!.. Ему казалось, по мельчайшим переменам в лице он уже умеет догадываться об ее изменяющемся состоянии. На бесстрастном лице робота глаза, раскрывшиеся чуть шире, означали: робот находится в каком-то необычно приподнятом настроении.
Вдруг она полезла в сумочку.
– Вот тебе моя визитка!
Такой визитной карточки он никогда еще не видел.
– Сделала недавно... Зачем, сама не знаю... Это моя персональная. Без всяких фирм. Какая-то особая бумага. По-моему рисовая...
Он рассматривал прямоугольник светло-серой, шероховатой на ощупь и твердой бумаги: «Ариелла Михайлова» – отпечатано, как будто от руки каллиграфически выведено черной тушью... Номера мобильного и домашнего телефонов...
– Не обижайся ни за что, не обижайся! Знаешь, у каждой девушки есть идеал мужчины... А у меня нет. Но если бы мне сегодня требовалось назвать мой идеал, я бы назвала тебя. Гордись!.. Ты гордишься?!..
– Я?!.. Да!
– Я так и думала... Как только я тебя увидела, чуть не упала в обморок. Голова закружилась!.. Помнишь, тогда встала из под стола... Твой голос... По голосу поняла: он, мой суженый!.. Увидела тебя и обомлела!.. Мне кажется, в прежней жизни мы были мужем и женой...
Он подумал, что бредит и у него начались слуховые галлюцинации...
– Наверное, ты удивлен нескромными признаниями... Мне кажется, нет ничего плохого, если мы говорим нашим возлюбленным, что о них думаем!.. Нельзя же все время говорить друг-другу гадости!.. Без комплиментов общение невозможно!..
«Она сумасшедшая!.. Взбалмошная!..» – пронеслось у него в голове.
Ему в это мгновение припомнилось все: и разговор с писателем, и то, как стоял у окна и думал о людях на дальней улице, которые подъезжают на своих машинах к ресторану... «К ресторану!.. Вот оно!.. Я же спросил себя вчера: почему ты не с этими людьми и не в этом ресторане!.. А пожалуй, ресторан, в котором сегодня мы будем с Михайловым окажется получше, чем те... На той улице!»
Он устыдился собственных мыслей, но поделать с собой ничего не мог. «Ты – жалкий, подлый... Как это... Альфонс!..» – думал он про себя. Но тут же сообразил: собственно говоря, не сделал ничего низкого, кроме того, что на полном серьезе и совершенно необъяснимо для себя вдруг нашел Ариеллу очень привлекательной, красивой, причем, если бы ему теперь сказали, что папа ее – не миллиардер, она все равно осталась бы для него красивой. «Но ведь я же с самого начала думал, что ее можно назвать красивой, если бы что-то в ней не отталкивало... Отталкивающей была некоторая странность, но теперь странность получила свое объяснение» – объяснил себе он.
– Я не хотела ничего тебе рассказывать, но больше скрывать не могла. Ведь папа будет в театре...
– В театре зверей?.. – вдруг встряхнулся Замелькацкий.
– Извини, я над тобой издевалась! Конечно, нет!.. Мы идем в театр Н. Если бы я тебе сейчас все не сказала, ты бы наверное при встрече с папой в обморок упал...
– Да нет... Что ж я...
«Я погиб!» – неслось в голове у Замелькацкого. Он вдруг вспомнил про свою ужасную беду. Ему очень живо представилось все, что ждет его в ближайшем будущем...
Но думал он и о другом: все, что она сказала ему, было для него подобно грому. Не пройдет и получаса, он познакомится с одним из влиятельнейших бизнесменов страны!.. Как-то произойдет это знакомство?!.. Что при этой встрече будет сказано?!.. Миллиардер будет говорить с ним весь вечер...
Поезд как раз подъехал к станции. Он не сразу сообразил, что здесь очередная пересадка. Ариелла потянула его за руку. Они вышли из вагона.
– Сколько времени? – спросила она.
Весь предыдущий ужас с прежней силой вернулся к нему...
Он полез рукой под куртку – часики его были в пиджачном кармане. Добраться было непросто. Наконец докопался и потащил наружу за ремешок... Опять, как тогда, в офисе, когда уронил шпильку от ремешка, от часов отвлекала все более усиливавшаяся нервозность – он сделал неловкое движение и часы вывалились на мраморный пол.
Звука не было слышно, но когда он их поднял...
– Ты разбил их! – вскрикнула Ариелла. И без того большие глаза раскрылись шире. – Почему ты носишь часы в кармане?
– Так... Ремешок порвался.
– Купи новый!.. Сложно купить ремешок?!..
Ладонь, в которой сжимал бедные искалеченные часики была потной...
Пока Замелькацкий не испытывал особенных атак: это было затишье перед бурей, в том, что буря грянет, никаких сомнений у него не оставалось – все, что он узнал в последние минуты, потрясло его, и тем сильнее расползались по его душе страх и неуверенность. Теперь-то, после всего, что он узнал, все будет значительно хуже, чем если бы никаких признаний Ариеллы не было. Основные мучения только предстояли и в их ожидании он как-то успокоился, точно бы сама судьба давала ему передышку: отдохнуть, набраться сил перед главным. Они шли по переходу, кругом была толпа, все толкались... Им предстояло проехать несколько коротких последних остановок до театра.
13
Они – в театре. Битком набитый гардероб – позади, уже разделись. Пока Замелькацкий снимал курточку, пока помогал Ариелле снимать ее шубку, внутри него все было более-менее спокойно. Но едва они купили программки...
– Это премьера! – очень важно, серьезно проговорила Ариелла, отходя от женщины, которая продавала их (эти ее слова, произнесенные серьезным голосом, отчасти и были стартовым сигналом – он как-то сразу особенно занервничал). – Ты теперь понимаешь, почему я не хотела просто позабыть об этих билетах?
«Но как же папа?!» – Замелькацкий хотел сказать, что этот театр – это нечто вроде места примирения Ариеллы с отцом, но к этому моменту паника уже вовсю начинала охватывать его. Она была лишь прелюдией к заготовлявшимся где-то внутри него, готовым вырваться наружу атакам... Он знал, что именно так все и произойдет, но от того, что он все предвидел заранее, легче ему нисколько не было.
– Да, – выдавил он через сухость во рту, через паническую дрожь, которая охватывала его с головы до ног.
Он все же попытался взять себя в руки. Тщетно!
– Я хочу все здесь очень внимательно и сосредоточенно посмотреть! – решительно, почему-то с ненавистью в голосе заявила Ариелла.
Паника охватывала его все сильнее и сильнее... Впереди, как жерло, более ужасное, чем жерло метрополитеновского тоннеля метро, был вход в зрительный зал. Времени до начала спектакля почти не оставалось – уже дали и первый и второй и третий звонки, – они с Ариеллой ехали не так долго, но во-первых, Ариелла не сразу вышла из офиса и потом, когда они шли от метро к театру, она затащила его в один из бутиков, встретившихся по дороге... Пока она рассматривала вещи, он ждал ее, цепенея от неприятных предчувствий...
Что же делать, господи?! Надо как-то справиться с этой паникой!.. Сейчас важный момент – еще каких-нибудь полминуты и он встретится с знаменитым миллиардером Михайловым. И уже окончательно неудобно будет отлучатся «на минуточку»!.. В зрительном зале, на премьере, откуда-нибудь из середины ряда. Из партера!.. О том, что они будут сидеть в партере, он уже знал из билетов.
Да что же это такое?!.. Нет, он не может позволить самому себе так себя раздавить! Он берет себя в руки!.. Но ничего не получалось.
Они двинулись к дверям в зрительный зал. В голове у него мелькнула мысль, что таки надо на несколько минут отлучиться и там в кабинке взять себя в руки и больше не возвращаться к этому... Сейчас его последняя возможность это сделать!.. И вот ведь точно так же было вчера утром перед совещанием. И во время его. «Трус! Жалкий трус! Тряпка! Несчастный безвольный...» Он отчего-то медлил и не говорил ей, что надо «на минуточку»...
Как нарочно, словно чтобы помучить его, словно чтобы он как можно сильнее ощутил эти минуты страха и раздраенных чувств, она шла очень медленно, словно вспоминая что-то и испытывая колебания – не вернуться ли назад?.. Он все не говорил и не говорил.
Замелькацкий понял, что он не в состоянии сказать ей, что ему надо отлучиться. Да и говорить уже было поздно, потому что они уже входили в двери, театральная служительница словно бы специально подержала для них одну из створок, словно они были важной парой и это – торжественный выход. Но на самом деле она просто закрывала двери, потому что спектакль вот-вот должен был начаться и ужас от того, что он не использовал свой последний шанс отлучиться до того, как начнется представление и сама по себе отлучка еще прилична (потому что ему становилось ненашутку тяжело, коловращения в желудке усилились просто-таки нестерпимо). Боже, что он делает?! Зачем он, как завороженный движется под руку с ней в эти двери, когда ему надо сказать «Сейчас... Я на минуточку!» Ужас от сознания губительности того, что он делает, – он был, как зомби, будто воля его была парализована... Ужас смешивался в нем с замирающим предвкушением, предчувствием... Вот-вот сейчас они войдут и он увидит...
