Исаак Зингер - Каббалист с Восточного Бродвея
Океанская вода была зеленой и гладкой, как зеркало, и напоминала декорацию в опере, с белыми корабликами на горизонте. Чайки, пронзительно крича, падали в воду, охотясь за рыбой. На белом песке лежали полуобнаженные женщины. Израилю Данцигеру не требовался бинокль — он и без того видел их сквозь солнечные очки. Он даже различал их голоса и смех.
Нет, он не боялся, что его забудут. Зимой все они приедут сюда из Нью-Йорка: его сыновья и дочери, их мужья и жены. Хильда уже сейчас переживала, что в доме не хватит спален, постельного белья и что Израиль перевозбудится от такого обилия гостей. Врачи прописали ему полный покой.
Шел сентябрь, и в Майами-Бич было мало, людно. Гостиницы закрылись до декабря-января, о чем сообщалось в вывешенных на дверях объявлениях. Кафе в центре, где еще вчера все бурлило и кипело, стояли пустыми и темными перевернутые стулья — на сдвинутых столах. Ярко светило солнце, но синоптики пугали ураганом, идущим с какого-то острова, и советовали всем запастись водой, свечами и укрепить рамы, хотя было вовсе не очевидно, что ураган заденет Майами. Он вполне мог обогнуть Флориду и обрушиться на Атлантический океан.
Газеты были толстыми и тоскливыми. Новости, будоражащие чувства в Нью-Йорке, не вызывали здесь ничего, кроме скуки. Радиопередачи были бессодержательными, а телевидение — идиотским. Даже книги известных писателей казались тут какими-то плоскими.
С аппетитом у Израиля было все в порядке, но Хильда ни на миг не позволяла ему забыть о диете. Все, что он любил: масло, яйца, молоко, кофе со сливками, жирное мясо, — было запрещено из-за повышенного содержания холестерина. Взамен Хильда пичкала его обезжиренным творогом, зелеными салатами, манго и апельсиновым соком, да и то в ограниченных количествах, чтобы он, не дай Бог, не проглотил несколько лишних калорий.
Израиль Данцигер полулежал в шезлонге в одних купальных трусиках и пляжных сандалиях. Шезлонг стоял в тени смоковницы, но Израиль на всякий случай все равно прикрывал лысину соломенной шляпой. Голый Израиль Данцигер, в сущности, не был уже Израилем Данцигером. Просто маленький худенький человечек с жалким кустиком волос на груди, выпирающими ребрами, узловатыми коленками и руками-спичками. От слишком яркого солнца у него воспалились глаза, а кожа покрылась красными пятнами, несмотря на то что он вылил на себя целую баночку защитного лосьона. Израиль встал, спустился в бассейн, поплескался немного и снова развалился в шезлонге. Он не умел плавать, поэтому просто погружался в бассейн, как в микву.[12] Уже несколько недель он читал и никак не мог дочитать одну тоненькую книжку. Зато каждый день прочитывал еврейскую газету, включая раздел рекламных объявлений.
Он всегда носил с собой карандаш и блокнот и периодически подсчитывал свое состояние, не забывая о доходах от домов в Нью-Йорке и дивидендах, приносимых ему акциями и ценными бумагами. И всякий раз результат этих подсчетов был одним и тем же: денег ему хватило бы, даже если бы он дожил до ста лет. И не ему одному, но и всем его наследникам тоже. Однако в глубине души он до сих пор не мог в это поверить. Как это он сумел сколотить такое состояние? И что ему делать теперь: сидеть в шезлонге и глазеть на небо?
Израиль Данцигер хотел закурить, но вспомнил, что врачи — и то неохотно — разрешили ему курить не больше двух сигар в день. Чтобы заглушить голод и желание курить, Израиль жевал жевательную резинку без сахара. Он нагнулся, сорвал травинку и уставился на нее в задумчивости. Затем перевел взгляд на апельсиновое дерево Интересно, что бы он сказал, если бы в его родном Парчеве, крохотном местечке в Польше, ему сообщили, что когда-нибудь у него будет собственный дом с апельсиновыми деревьями и кокосовыми пальмами в Америке, на берегу Атлантического океана, в краю вечного лета? Теперь у него все это есть. Что дальше?
Вдруг Израиль Данцигер замер, прислушиваясь. Ему показалось, что в доме звонит телефон. Может, это междугородний звонок из Нью-Йорка? Он вскочил и только тогда понял, что это цикада. Никто и никогда не звонил ему сюда. Кому он нужен? Стоит человеку отойти от дел, он, считай, умер. Израиль Данцигер опять огляделся вокруг. Небо было бледно-голубым, без единого облачка. Высоко-высоко летела птица. Интересно, куда это она летит? Женщины, которые только что лежали на песке, теперь бултыхались в воде. Хотя океанская поверхность была гладкая, словно в озере, они прыгали вверх-вниз, как на волнах. Женщины были жирными, широкоплечими, уродливыми. От них исходило самодовольство, утомляющее мужские души. И вот ради таких паразиток мужчины работают, не щадя сил, и умирают раньше положенного срока?! До недавнего времени Израиль и сам работал на износ. Врачи его предупреждали. Он сплюнул на землю. Хильда вроде бы верная жена, но, умри он, и уже через год она заведет себе нового мужа, и на этот раз повыше ростом.
Но что же ему теперь делать? Построить синагогу, в которую никто не будет ходить? Заказать свиток Торы, который никто не будет читать? Пожертвовать на кибуц, чтобы атеисты практиковали там свободную любовь? В наши дни даже благотворительностью невозможно заниматься. Все пожертвования съедаются секретарями, главами фондов и политиками. До нуждающихся деньги все равно не доходят.
В записной книжке, в которой Израиль Данцигер подсчитывал свой капитал, лежало несколько писем, доставленных сегодня утром. Одно письмо было из Бруклинской иешивы, другое от еврейского поэта, подготовившего к печати очередную книгу стихов, третье от президента дома престарелых, планирующего построить новый корпус. Тексты писем был разные, но припев — один и тот же: пришлите чек. Но зачем множить ешиботников в Уилльямсбурге? Кому нужны стихи этого графомана? И для чего строить новый корпус? Чтобы президент устроил банкет и снял сливки? Скорее всего, президент сам строитель или его зять — архитектор. «Знаю я эту публику, — пробурчал себе под нос Израиль Данцигер. — Не на того напали».
Израиль Данцигер не мог больше сидеть без дела. Он чувствовал, что его засасывает пустота. И это было почти так же болезненно, как сердечный приступ. Та сила, которая держит мужчин на плаву, стремительно покидала его, и он понимал, что еще чуть-чуть — и он сойдет с ума, погибнет в прямом смысле этого слова. Необходимо было что-то предпринять, не откладывая. Он бросился в спальню, распахнул дверцы платяного шкафа надел брюки, носки, рубашку, ботинки, взял трость и вышел на улицу. В гараже стояла машина, но ему не хотелось садиться за руль и бесцельно мчаться по автостраде. Хильда отправилась в магазин за покупками. Дом останется пустым, но здесь не воруют. Да и если бы даже кто-то к ним влез? А потом, перед домом возился садовник Джо — поливал из шланга голубоватую траву, которую привезли в рулонах и разложили на песке, как ковер. Даже у травы здесь нет корней, подумал Израиль Данцигер. Он завидовал Джо. У этого чернокожего парня, по крайней мере, есть какое-то занятие. Где-то неподалеку жила его семья.
То, что Израиль Данцигер испытывал сейчас, нельзя было назвать обычной хандрой — это было настоящей паникой. Если он сейчас же не предпримет каких-нибудь шагов, ему конец. Может быть, отправиться к брокеру, проверить, как идут дела с акциями? Но он уже и так просидел там целый час сегодня утром. Нельзя же заявляться туда по два раза в день — прослывешь занудой. Тем более что уже без двадцати три. Пока он туда доберемся, они закроются.
Автобусная остановка была прямо напротив дома, на той стороне улицы. А тут как раз подошел автобус. Израиль перебежал через дорогу, И уже само это действие было целебным. Он влез в автобус и опустил монетку в кассу. Он решил, что зайдет в кафе, купит вечернюю газету (точную копию утренней), выпьет чашечку кофе, съест кусок торта, выкурит сигару и, как знать, может быть, повстречает кого-нибудь из знакомых. Автобус был полупустым. Все пассажиры разместились на теневой стороне, обмахиваясь кто веером, кто сложенной пополам газетой, кто книжкой. Только один человек сидел на солнечной стороне, по — видимому не замечая жары. Грязный, нечесаный, небритый. Наверное, пьяница, подумал Израиль Данцигер. И впервые в жизни понял, почему люди спиваются. Он бы и сам пропустил сейчас рюмочку, если бы было можно. Все что угодно, только не эта пустота!
Один пассажир вышел, и Израиль Данцигер сел на освободившееся место. В открытое окно дул горячий ветер. Пахло океаном, расплавившимся асфальтом и бензином. Израиль Данцигер сидел неподвижно. Вдруг его прошиб пот — только что надетая рубашка моментально промокла. Израиль повеселел. Дошло до того, что даже поездка в автобусе превратилась для него в приключение. Вдоль Линкольн-Роуд тянулись магазины, рестораны, банки. Мальчишки торговали газетами вразнос. Этот район был похож на настоящий город, почти Нью-Йорк. Под навесом одного из магазинов Израиль Данцигер заметил объявление о большой распродаже. Очевидно, магазин хотел избавиться от залежавшегося товара. Для Израиля Данцигера Линкольн-Роуд была оазисом в пустыне. Он поймал себя на том, что беспокоится за судьбу магазинных владельцев. Сколько можно протянуть без единого покупателя? Он понял, что должен что-то купить. Не важно что, лишь бы поддержать бизнес. Вот это действительно будет доброе дело, не то что помогать всяким пройдохам.
