Пол Остер - Книга иллюзий
Но почему этим кто-то должен быть я, а не кто-то другой? Вы косвенно, намеками дали мне понять, что существуют некие поздние фильмы. Если есть никому не известные работы Гектора, вам следовало обратиться к специалисту по кино. Подтвердить ваши слова может только авторитет в этой области, человек с устоявшейся репутацией. А я всего лишь любитель.
Вы не профессиональный кинокритик, допустим, но что касается комедий Гектора Манна, то тут вы эксперт. Вы написали необыкновенную книгу, мистер Зиммер. Лучше вас об этих фильмах уже никто не скажет. Это фундаментальный труд.
До этой минуты она выказывала предельную сосредоточенность. Она сидела на диване, а я прохаживался взад-вперед, как прокурор в суде во время перекрестного допроса свидетелей. Я пользовался своим преимуществом, и она отвечала на мои вопросы, глядя мне в глаза. Вдруг она опустила взгляд на циферблат часов и заерзала. Я почувствовал произошедшую в ней перемену.
Уже поздно, сказала она.
Я подумал, что она намекает на свою усталость. Это показалось мне смехотворным, чтобы не сказать абсурдным, с учетом ситуации. Это была ваша инициатива, сказал я. Вы что, вот так встанете и уедете? Я только начал разогреваться.
Сейчас полвторого. Самолет улетает из Бостона в семь пятнадцать. Если за час вы соберетесь, мы как раз успеваем.
О чем вы говорите?
По-вашему, я проделала этот путь для того, чтобы немного поболтать? Мы вместе летим в Нью-Мексико. Я думала, вы все поняли.
Это что, шутка?
Вы знаете, сколько нам добираться? Если у вас есть еще вопросы, я с удовольствием по дороге на них отвечу. К тому времени, как мы приедем на место, вы будете знать не меньше моего, я вам это обещаю.
С вашим умом вы должны понимать, что я никуда не поеду. Во всяком случае сейчас. Среди ночи.
Вы должны поехать. После смерти Гектора в течение двадцати четырех часов все фильмы будут уничтожены. А если он уже умер? Пока я сюда добиралась? Мистер Зиммер, неужели вы не понимаете? Если мы не отправимся прямо сейчас, мы можем просто не успеть.
Вы забыли, о чем я писал Фриде в своем последнем письме. Я не летаю самолетом. Это против моих убеждений.
Не говоря ни слова, Альма Грюнд открыла сумку и вытащила из нее белый бумажный пакетик. Под сине-зеленым логотипом было несколько строк. С того места, где я стоял, можно было прочесть только одно слово, но, чтобы догадаться о содержимом пакетика, большего и не требовалось. Аптека.
Я не забыла, сказала она. Это ксанакс – то, что вам нужно. Вы ведь пользуетесь этими таблетками?
Откуда вы знаете?
Вы написали великолепную книгу, но это еще не означает, что вам можно доверять. Мне пришлось навести справки. Кое-куда позвонить, кое-кому написать. Почитать другие ваши работы. Я знаю, через что вы прошли, и приношу вам свои соболезнования, искренние соболезнования по поводу того, что случилось с вашей женой и детьми. Какое тяжелейшее испытание!
Вы не имели права. Влезать в чужую жизнь – это отвратительно. Сначала вы врываетесь сюда с просьбой о помощи, а потом рассказываете мне такое! С какой стати я буду вам помогать? Меня от вас тошнит.
Фрида и Гектор никогда бы не разрешили мне пригласить в дом совершенно неизвестного человека. Я сделала это ради них.
Плевать я хотел. Я кладу на вас с прибором.
Мы с вами единомышленники, мистер Зиммер. Нам надо не кричать друг на друга, а работать рука об руку, как друзья.
Я вам не друг. Я вам никто. Вы ночной призрак, и я хочу, чтобы вы испарились и оставили меня в покое.
Это невозможно. Я могу уехать только с вами и прямо сейчас. Пожалуйста, не вынуждайте меня применить силу. Это было бы ужасно глупо.
Ее последние слова меня сильно озадачили. Я был на двадцать сантиметров выше и на пятьдесят фунтов тяжелее, здоровый и психически неуравновешенный мужик, пороховая бочка, готовая в любую минуту взорваться, и она – мне – угрожает? Я разглядывал ее, стоя у камина. Между нами было каких-то три-четыре метра. Она поднялась с дивана, и тут на крышу обрушился новый шквал дождя, как будто камнепад загрохотал по кровельной дранке. Она вздрогнула, обвела комнату пугливо-встревоженным взглядом, и вдруг я понял, что сейчас произойдет. Не могу, объяснить, откуда возникла эта уверенность сродни предчувствию или экстрасенсорной настроенности, но стоило мне увидеть эти расширенные зрачки, как я понял, что в сумке у нее пистолет и сейчас она его достанет.
Это был один из высших и самых пьянящих мгновений в моей жизни. Я оторвался на полшага от реальности, на дюйм или два от своего тела, и когда все произошло именно так, как я и думал, мне вдруг показалось, что моя кожа сделалась прозрачной. Вместо того чтобы занимать место в пространстве, я растворялся в нем. Все, что было снаружи, одновременно было и внутри, и, чтобы увидеть мир, достаточно было заглянуть в себя.
В ее руке сверкнул пистолет. Это был маленький серебристый револьвер с перламутровой рукоятью, вполовину меньше капсюльных пистолетов, которыми мы баловались мальчишками. Развернувшись ко мне, она подняла пистолет, и я увидел, что рука у нее дрожит.
Это не в моих правилах, заговорила она. Я держусь от оружия подальше. Скажите, чтобы я это убрала, и я уберу. Но только если мы сейчас же поедем.
Впервые в жизни на меня был наставлен пистолет, и я поражался, с каким спокойствием я взирал на него, как просто принимал все, чем было чревато это мгновение. Одно неверное движение, одно неправильное слово, и я мог умереть ни за понюх табаку. Такая мысль должна была бы меня испугать, обратить в бегство, но мне не хотелось двигаться с места, у меня не было ни малейшего поползновения остановить все это. Передо мной разверзлась всеобъемлющая, устрашающая красота, и было одно желание – смотреть и смотреть в глаза этой женщины со странной двуликостью; мы застыли друг против друга, как изваяния, а дождь над нами отбивал дробь на всех своих десяти тысячах барабанов, так что чертям было тошно.
Стреляйте, сказал я. Окажите мне такую милость.
Эти слова сами у меня вырвались. Жесткие, страшные слова, достойные сумасшедшего. Но когда я их услышал, я понял, что мне не хочется забрать их назад. Хорошие слова. Они понравились мне своей резкостью и прямотой, своим решительным, без экивоков, подходом к делу. Они добавили мне куража, но их цель до сих пор мне не вполне понятна. Взаправду ли я просил убить меня или таким способом пытался отговорить ее от этого и тем самым избежать смерти? Я действительно хотел, чтобы она нажала на спусковой крючок, или рассчитывал, что ее дрожащая рука разожмется и она выронит пистолет? За последние одиннадцать лет я много раз задавал себе эти вопросы, но так и не пришел к однозначному ответу. Знаю только, что мне не было страшно. Когда Альма Грюнд достала револьвер и направила его в мою грудь, он вызвал у меня не страх, а любопытство. Я понял, что сидящие в нем пули несут мысль, которая раньше не приходила мне в голову. Мир сквозистый, в нем множество бессмысленных, на первый взгляд, крошечных отверстий, микроскопических щелочек, через которые сознание может просочиться, и, оказавшись по ту сторону, ты становишься свободным от себя, свободным от жизни, свободным от смерти, свободным от всего, что тебе принадлежало. В ту ночь я случайно наткнулся на одно из таких явлений. Это – оружие, я – внутри него, и мне все равно, выберусь я или нет. Абсолютное спокойствие, абсолютное безумие, абсолютная готовность принять любой поворот. Безразличие такого масштаба встречается нечасто, и, поскольку дается оно только тому, кто готов отказаться от самого себя, оно заслуживает уважения. А у невольного свидетеля – вызывает чувство сродни благоговению.
Я все отлично помню до момента, когда я произнес эти слова, и еще чуть-чуть, а дальше все как в тумане. Знаю, что кричал и бил себя в грудь, подбивая ее спустить курок, но когда это было, до ее слез или после, не могу сказать. Так же, как совсем не помню ее слов. Видимо, говорил в основном я, но слова вылетали из меня с такой скоростью, что я и сам не успевал вникнуть в их смысл. Главное другое – она испугалась. Она не ожидала такого поворота, и, когда я снова посмотрел ей в глаза, я понял, что ей слабо убить меня. Это был чистый блеф, детское отчаяние, и стоило мне приблизиться, как ее рука безвольно упала вдоль туловища. Она издала странный сдавленный звук, словно задохнулась, что-то невнятное, то ли стон, то ли всхлип, а я, продолжая швырять ей в лицо насмешки и издевательские оскорбления, призывал ее поскорей с этим закончить, но уже знал, то есть абсолютно, без тени сомнения, что револьвер не заряжен. Опять же не спрашивайте меня, откуда такая уверенность, просто, когда она опустила руку, я понял, что с самого начала мне ничего не угрожало, и теперь я должен наказать ее, заставить заплатить за этот спектакль.
Речь идет о считанных секундах, в которые спрессовалась целая жизнь. Я сделал шаг, еще один, – и вот уже я выкручиваю ей руку и забираю у нее пушку. Она больше не была ангелом смерти, но я успел почувствовать ледяное дыхание и в порыве безумия совершил, пожалуй, самый дикий, самый абсурдный поступок в своей жизни. Так сказать, в порядке иллюстрации. Чтобы показать ей, кто из нас сильнее. Я отошел на пару метров и приставил дуло к виску. Патронов в револьвере, разумеется, не было, но она же о моей догадке не знала, и я решил воспользоваться своим преимуществом, чтобы ее унизить: пусть посмотрит на мужчину, который не боится умереть. Она начала, я закончу. Тут она закричала, это я запомнил – до сих пор слышу ее крик и отчаянные просьбы этого не делать, – но меня уже было не остановить.
