Марианна Гейде - Бальзамины выжидают
И он действительно сумел представить себе овцу. Почему-то совершенно невозможно как следует представить себе овцу и при этом не улыбнуться. Он и улыбнулся. Овца получилась что надо. Тогда он представил себе ещё и загородку, загородка тоже вышла вполне приемлемая. Он повелел овце: «Прыгай!» — и та послушно перепрыгнула через загородку. Он посчитал: «раз» и начал представлять себе ещё одну овцу, но та, первая, никуда не девалась. Он сказал овце: «теперь уходи!», но та не уходила. Он крепче сжал веки и опять велел овце убираться подобру-поздорову, но она и не подумала исчезнуть. Тогда он плюнул и решил не обращать на неё внимание, а представлять овец дальше. Но эти последующие овцы вели себя не лучше первой: появлялись, перепрыгивали через загородку, а исчезать не желали. В итоге в правой части условного пространства перед закрытыми веками человека скопилась целая пропасть овец, а левая оставалась пустой. Так он промучился с этими овцами полночи, разумеется, не выспался и на работе весь день клевал носом. А потом всё опять наладилось.
Числа
Всё самое главное случается года в четыре. Если очень не повезёт, то раньше.
Ему где-то столько и было. То есть в таком возрасте, который ещё не умеет себя назвать, вернее, не очень этим интересуется, потому что зачем?
Бабушка читает ему стихи из книжки. Она говорит, что пора бы ему уже научиться и читать самому. Но приятно слушать, когда читают голосом. Он думает: если читать самому, то какой должен быть голос? Получается, что никакой. Слова сами должны возникать в голове безо всякого звукового сопровождения. Это бесчеловечно.
Поэтому читает бабушка. Там встречается непонятное слово «гроб». Мать говорит непослушному сыну, что он её своими выходками вгонит в гроб. Он спрашивает: «что такое — гроб?», бабушка отвечает, что когда человек умирает, то его кладут в гроб. Всё становится ещё интересней — что значит «умирает»? Бабушка отвечает, что это когда тебя больше нет. Как это нет? А вот так: как раньше не было, так потом не будет. Эта мысль производит на него ошеломляющее впечатление.
А что тогда будет?
Будут другие люди. Я умру, а ты будешь жить дальше. А после тебя — твои дети и внуки.
Этого он не понимает совсем. Как это кто-то может жить вместо другого? Вместо другого можно делать много разных вещей. Например, бабушка может читать вместо него. Потом, рано или поздно, он, конечно, научится и будет читать сам. Но как он может жить вместо бабушки или кто-то вместо него самого? Получается какая-то чепуха.
Бабушка объясняет, что раньше люди верили в бога. Её мама и папа верили в бога. Что после смерти человек не исчезает, а отправляется к богу на небеса. Но потом учёные сделали ракету, полетели в космос и увидели, что никакого бога там нет. Там есть планеты, они вращаются вокруг солнца. И ещё много других солнц, до которых не долетишь, но имеются все основания предполагать, что там всё примерно в том же духе.
Тогда он начинает думать об этом — как всё устроено. Представляет себе, как после него люди будут рождаться, жить и умирать. А его не будет. Как они поживут- поживут и умирают. Это совершенно бессмысленно. Потому что непонятно, зачем.
Бабушка не может как следует ответить на этот вопрос. Она идёт на кухню, потому что нужно варить борщ. Но если всё именно так, то зачем варить борщ? Потому что человек должен есть, чтобы жить,
отвечает бабушка. Она рассказывает, как во время войны в Ленинграде была блокада. Тогда людям совсем нечего было есть и они умирали от голода. Некоторые отдирали обои, чтобы варить суп из клейстера. Или ещё можно было варить кожаную обувь. Всё это было не очень питательно и совсем не вкусно. А ещё люди ели бродячих кошек и собак. Некоторые люди ели других людей, которые уже умерли от голода. Или даже убивали их, чтобы потом съесть. Бабушка в блокаду не умерла, потому что работала воспитательницей в детском саду и их со всеми детьми вывезли на дачу в деревню, там можно было достать еду.
Но всё равно получается, что человек умирает, есть у него еда или нет. А живёт и ест только из упрямства. Самые упрямые доживают до старости, потому что варят борщ и другие кушанья, как бабушка. Она говорит, что пятьдесят лет простояла у плиты. Это очень глупо — пятьдесят лет стоять у плиты и варить борщ, когда знаешь, что всё равно умрёшь. Лучше уж отказаться от борща и умереть сразу.
Когда обед готов, он решает не есть борщ, хотя тот выглядит очень соблазнительно и очень хорошо пахнет. В нём сметана и куски чистейшей говядины, которая, если чуть-чуть надавить ложкой, расслаивается на тонкие коричневые волокна. Сметана жирная и почти не расходится в горячем бульоне, а бульон красный, как кровь. Бабушка сыплет в борщ нарубленную петрушкуи укроп. Но он говорит, что не голоден, хотя это не правда. Ещё как голоден. Но ему интересно посмотреть, как
это — когда человек умирает? Приятно ли это, больно, или вообще никак? И что чувствует человек, когда он уже умер? Совсем-совсем ничего — или всё-таки что- нибудь? Бабушка сердится и говорит: что же, она зря готовила? Ну, разумеется, зря. Если нет никакой разницы, то непонятно, зачем вообще готовить. Он уходит в комнату, ложится на кровать, закрывает глаза и ждёт, когда наступит смерть.
Проходит час, другой, но смерть не наступает. К тому же лежать на кровати с закрытыми глазами очень скучно. Чтобы хоть чем-нибудь себя занять, он начинает считать: один, два, три, добирается до ста, а потом опять становится скучно, потому что всё то же самое. Он переходит на сотни: двести, триста, четыреста, но и эти быстро заканчиваются. Он спрашивает бабушку, что дальше, бабушка сперва не отвечает, потому что всё ещё сердится из-за его каприза, потом снисходит и говорит, что дальше тысячи. А потом? Потом сотни тысяч. А тысяча тысяч бывает? Нет, тысяча тысяч уже назывется миллион. После миллионов идут миллиарды, биллионы и ещё большие числа. Они никогда не заканчиваются.
Стало быть, понимает он, заканчивается не всё. Числа, например, не заканчиваются. Они уходят в бесконечность. Он пытается представить себе эту бесконечность, но это у него плохо получается, так что начинает болеть голова. «От голода», говорит бабушка. Но он знает, что не от голода, просто числа, в отличие от людей, бесконечны и не любят, когда смертные люди их думают почём зря. Но если всё-таки исхитриться и их подумать,
тогда станешь одним из них и никогда не умрёшь. Это, по крайней мере, гораздо более вероятно, чем если есть борщ.
Так он думает числа до самого вечера. Он намерен подумать их все до одного, во всю их бесконечность. Тогда он будет всегда и везде. До вечера он их думает, и это уже не так скучно, как поначалу, потому что цена очень уж велика. Но подлые числа сбиваются в кучи, становятся похожими до неразличимости, он путается в них и начинает сначала. Числа надо победить. К тому же к вечеру от голода предательски начинает кружиться голова. Ей становится трудно думать так много чисел сразу.
Всё заканчивается тем, что он решает всё-таки съесть разогретый борщ. Теперь ведь всё изменилось и перестало быть таким бессмысленным: еда поможет ему лучше и качественней думать числа. Он принимается за еду с уверенностью, что рано или поздно он передумает их, все до одного передумает, даже такие, до которых ещё никто не додумывался. Это внушает уверенность и спокойствие.
Визит
пригнув шею и выставив апоплексическое полнокровное лицо, за которым будто бы скрывался невидимый тореадор, он дышал так быстро и глубоко, словно поставил себе задачей за десять минут прокачать сквозь себя весь воздух, что имелся в этом небольшом помещении. Потом, широко расставляя слова, произнёс:
Что — тут — происходит?
Все как-то съёжились, даже Ф. стал на пару миллиметров ниже ростом, но, поскольку он сидел, это было не очень заметно. Присутствующие сами не были до конца уверены в своей уместности, поэтому вопрос вошедшего застал их в расплох. В конце концов Р. очухался от неожиданного гипноза и ответил:
У нас семинар. А что вы, собственно, хотели?
Вошедший не удостоил ответом, а как бы сам для себя утвердил:
У них — семинар.
И, помедлив с минуту, в течение которой все присутствовавшие чего-то как будто ждали, отступил
в коридор и основательно, беззвучно закрыл за собой дверь.
Присутствовавшие вздохнули с облегчением. То ли от того, что избавились от ненужного вторжения, то ли — как знать — оттого, что этот визит и, что существенней, мирное его разрешение, придал им твёрдость духа. Ф. откашлялся и продолжил —
Поцелуй
и спустился в вестибюль, чтобы, как обычно, взять свою куртку из гардероба и втихаря покурить за трансформаторной будкой, на что дирекция смотрела сквозь пальцы, поскольку из двух зол — ученика, вечно опаздывающего к началу урока, и ученика курящего — явно предпочитала последнего. Вдруг его внимание приковало скопление учеников, какое-то напряжённое и шевелящееся, словно вокруг пропасти, ведущей неизвестно куда и надолго ли, так ему показалось.
