Владимир Сотников - Покров
За первым поворотом он споткнулся, ступил в сторону, сохраняя равновесие, и под нетронутым снегом ощутил замерзшую колею. И вспомнил, как шел здесь осенью, последний рисунок дороги уже хранил себя в застывающей твердой грязи, неподвижна была вода в лужах, и там, где она свободна от листьев, отражались, плыли перевернутые верхушки деревьев. Он остановился у края темной воды, наклонился вперед и увидел свое отражение – неожиданный, чужой взгляд. Что-то непонятное думали глядящие вверх глаза, и совсем не совпадал этот взгляд с его чувствами – и невозможно было соединение.
И листья, медленно летящие вниз, достигнув воды, мгновенно менялись, соединялись в непроницаемую поверхность, словно запрещая странное отражение.
Казалось, в холодной отяжелевшей воде под ними осеннее небо с последними легкими облаками сохранится, как в памяти, неизменным и чистым.
Лес редел на глазах, наполняясь светом, и яснеющий воздух дрожал, пропуская сквозь себя падающие листья.
Он ездил на мотоцикле от поляны к поляне, останавливался на минуту и опять срывался с места, летел дальше, задыхаясь от невозможности увидеть все разом, вобрать вместе с воздухом, даже на скорости не теряющим своего осеннего запаха.
На этой дороге он и увидел ее впервые – она шла одна, он бы и проехал мимо, но заметил вдруг, что смотрит она на березы так, как любил смотреть он сам, – чуть-чуть вверх, туда, где начинаются на стволах первые ветки, и белый цвет на ходу сливался с воздухом пронзительно и чисто.
Он приостановился рядом с ней – неожиданно и просто все произошло, – глянув в ее улыбающиеся глаза, спросил: «Поехали?» – она помедлила, чуть заметно улыбнувшись, и села сзади, осторожно держась за его плечи. Сливались стволы берез, и листья падали – уже навстречу.
Они молчали, дорога сама открывала все новые повороты, то отступали, то приближались с двух сторон деревья, и он удерживал себя от того, чтобы не помчаться быстро, не разорвать скоростью странного волнения и радости, и знал уже, что Таня чувствует то же самое. Вдруг впереди показался человек, она съежилась сзади, руки дрогнули, и он свернул на первую попавшуюся сбоку тропинку. Таня опять расслабила руки, чуть перебрала их, и он почувствовал, что сделал все так, как хотела и она, и от этого соединения стало легко и спокойно. Он быстро оглянулся, поймав ее взгляд, и услышал, как она шутливо вскрикнула: «Ой, вперед смотри!» – и он даже не удивился: голос так подходил к ее глазам, что показался уже слышанным раньше.
Когда на развилке дорог руки его начали подрагивать, выбирая, куда сворачивать, она сразу это почувствовала и стала показывать рукой, как надо ехать, – они заехали далеко, здесь он раньше еще не бывал. Но и деревья, и лужи на дороге, которые он объезжал уверенно, казались ему тоже знакомыми, словно виденными в забытом сне.
На пригорке, где дорога обрывалась, выходя на большую поляну, Таня неожиданно попросила остановиться. Тормозить сразу не хотелось, и он заглушил мотор, продолжая еще долго катиться, слушая неожиданно ворвавшийся в тишину шум деревьев. «Показать тебе маяк?» – спросила она, и он, улыбаясь, кивнул. Они слезли с мотоцикла – сбоку от дороги, на самом краю поляны стояла одинокая вышка. Они подошли поближе – толстые бревна были сцеплены огромными болтами, вверх уходила частая лестница и заканчивалась площадкой с маленькой, шалашиком, крышей. «Не боишься? – Глаза ее смеялись. – Только ты первый – я в платье». – И она легонько подтолкнула его к широкой внизу лестнице.
Он лез, стараясь не спешить, чтобы не оторваться от Тани далеко, словно хотел этим как-то помочь ей. Лестница оказалась ветхой, и он иногда говорил: «Вот тут – тихо».
Площадка удивила прочностью, и хотелось даже, держась за перила руками, попрыгать – проверить, как зазвучат при этом вымытые дождями доски. Внизу, ровно и бесконечно, шумели деревья, похожие на шевелящееся под ветром поле. Пролетела недалеко большая птица, и слышны были взмахи ее крыльев. Горизонт исчез – дымка растворяла края неба, и таял в ней далекий лес.
Долго молчали, казалось, что первое слово будет неестественным, и он обрадовался, когда Таня спросила: «Красиво?» Он неожиданно сказал: «Ты красивая» – и сразу смутился, почувствовав, что слова эти не принадлежат пока ему, а прилетели откуда-то из будущего, оставив там пугающую пустоту.
Внизу густел, темнея, воздух, и в нем светился, словно выхваченный лучом, ореховый куст. Казалось, он медленно и неотвратимо поднимается вверх, и прозрачные его листья сияют, пропуская идущий изнутри свет.
И тут память вздрагивает, и путь, выбранный ею до сих пор, освещается этим мерцающим огнем. Словно сон, сбывшийся в прошлом, собирается из случайных, почти забытых кусочков картина, возвращая себе неясный, но обещанный раньше смысл.
3
Возвращаясь домой ночью, он остановился на той возвышенности, после которой дорога уже спадала к деревне, и смотрел на слабую цепочку огней на улице. Огоньки то вспыхивали ярче, то чуть ли не гасли совсем – там покачивались под ветром далекие фонари, высвечивая кое-где стены домов, и тени шевелились возле них.
И оттого, что показалось, будто видит это впервые, он почувствовал, как бесконечно давно не был там, и за это время что-то изменилось в домах, во всей улице – и ждет его приближения странная новость.
Чувство это рассеялось, как только он увидел под первым фонарем свою тень. Но дома, когда уже лег в кровать и смотрел в темноту немигающими глазами, все представлял цепочку огней, стараясь повторить странное чувство. Он включил свет, сел к столу. И долго смотрел в оставленную еще днем раскрытой книгу, не замечая слов, беззвучно проплывающих перед глазами. Легко вспомнилась темнота, окружавшая его совсем недавно на возвышенности поля, слабые огни улицы, но чувство, удивившее тогда новизной и неожиданностью, ускользало. Словно начиная сначала, он опять подкрадывался к нему, замирая от готового вот-вот вспыхнуть счастья – и уже появилась тяжесть в словах, которые он слышал изнутри: «Всегда при возвращении кажется, что все переменилось за время твоего отсутствия, и последние минуты перед встречей заполнены тревогой и ожиданием нового». Череда этих слов повторилась, словно повернулся какой-то диск, – так в детстве он любил смотреть на колесико электрического счетчика с удивительными разноцветными метинками. «Почему «всегда» – я ведь только один раз сегодня…» – мелькнуло в голове, и он почувствовал, что не только это слово, но и все вслед за ним уже дрогнули, словно собираясь исчезнуть и открыть что-то еще более ясное, скрытое за ними. И странный диск поворачивается, уже изменившийся: «При возвращении по-новому произносятся забытые слова». Он поднимает голову, оглядывает комнату, из тишины выплывает привычное тиканье часов, и, словно вспомнив, что уже поздно, надо спать, выключает свет и ложится. И вдруг сами собой возникают друг за другом слова, и он чуть не произносит их: «Слова – забытые дела…» – и обрываются, требуя не существующего пока продолжения.
Кажется, давно знакомы эти слова, но паузы, встающие между ними, совсем по-новому удерживают смысл. Он еще повторяет три слова и не замечает, что продолжение уже растворяется в бесконечности сна.
Избегая событий, память ищет в прошлом странное чувство, которое вспыхивает с первым воспоминанием и повторяется потом почти неизменным. Это чувство с годами окружается, обволакивается словами, появившимися для его названия или объяснения, и слова усиливают его притяжение. Когда жизнь помещалась внутри огромного пространства, ограниченного куполом неба и горизонтом, и дом помещался под самой верхней точкой неба, – звала извне какая-то тайна. Но вот разорван далекий воздух у горизонта – сначала первой поездкой из дома, оставшейся не разгаданной в своей странности всю жизнь, потом все чаще повторялась эта дорога, уходившая все дальше, и в один из дней оглянулся, и стало ясно, что тайна перенеслась обратно, под знакомое и близкое с детства небо. И как вернуть туда разгадку, не уловимую словами, и увидеть ее хоть на мгновение в мерцающем над домом небе?
4
В последнюю перед отъездом из дома весну он ходил за плугом, когда сеяли картошку. Отец водил лошадь, часто давая ей отдохнуть. Они останавливались, оглядываясь вокруг, а лошадь всегда смотрела себе под ноги. От нее шел пар, и от земли поднимался густой воздух, и запахи смешивались. Хотелось говорить с отцом – всегда приятная работа вызывала такое чувство: кажется, хочется что-то сказать, и одновременно знаешь, что некогда, да и что выбрать из тех непроизносимых слов, что плывут, как непрерывный отвал земли от плуга перед глазами. При остановках, оглядываясь вокруг, видя далекое темное поле, синий за ним лес, он словно набирал воздуха для слов, но их не было – они растворились, исчезли за неясным желанием запомнить все виденное, не проронив ни одной капли, без которой неизбежное воспоминание об этом дне будет неполным. И весь этот день, даже затухая к вечеру, не исчезал, а переносился в будущее, забирая с собой слова, которые сейчас нельзя было сказать.
