Мордехай Рихлер - Всадник с улицы Сент-Урбан
Аминь».
Разбудило Джейка шарканье тапочек. Вошла мать.
— А Нэнси в курсе, что ты каждый месяц посылаешь деньги какой-то женщине в Израиль?
— Мам, кабы я знал, что ты роешься в моей почте, я бы уже на люстре висел! Вот ей-богу!
— Письмо лежало на полу. Я только подняла. Это что — твой ребенок?
— Мама, я молился на ночь. Или тебе все еще мало внуков?
— Это не ответ.
— Ну хорошо: нет, это не мой ребенок.
— Так зачем же она шлет его фотографии?
— Может, хочет, чтобы Джейкоб Херш его в кино снял?
— И как люди живут теперь, не понимаю! Просто не понимаю!
— Когда-то, — вновь подал голос Джейк, — отец заговорил со мной о профессиях, которым я мог бы себя посвятить. Советовал мне не становиться врачом, потому что доктор у всех на побегушках. Его могут позвать даже среди ночи. А если, мол, станешь дантистом, придется покупать дорогущее оборудование. Зато если сделаешься раввином, это не потребует абсолютно никаких дополнительных капиталовложений. Единственное, что понадобится, это то, что ты и так умеешь: языком трепать. Мам, как ты думаешь, из меня получился бы хороший раввин?
— Ты мог стать всем, кем только захотел бы.
— И купить домик в лучшей части Утремона[83], женившись на хорошей еврейской девушке.
— Я ни разу не сказала ни слова против Нэнси!
— Вот и впредь постарайся не говорить, потому что я люблю ее. И, поскольку она меня тоже любит, вряд ли я такой уж плохой.
Глядя, как он, шатаясь, в поисках бутылки направился к стеклянному столику, мать думала, Господи, Боже ты мой, ну зачем он уехал из Монреаля, глупый, глупый! В те годы, сразу после войны, за канадский паспорт любой отдал бы правую руку. Какой еврей не умолял бы на коленях впустить его в такую хорошую страну?
— Вот, послушай, — обратился к матери Джейк, покачиваясь с книгой в одной руке и стаканом в другой. И стал с расстановкой читать: — «Обозревая прошлую жизнь, я не нахожу ничего, кроме пустой траты времени, несущей телу лишь болезни, а уму расстройство, очень близкое к сумасшествию, в котором Он, тот кто создал меня, наверняка потщится найти мне оправдание, дабы представить извинительными многие промахи и пороки своего творения». — Захлопнув книгу, он объявил: — Это из дневника покойного великого и высокочтимого реб Шмуэля Джонсона. Канун Песаха тысяча семьсот семьдесят седьмого года.
Книга вторая
Стоя на отведенном обвиняемому месте в суде Олд-Бейли, Джейк внезапно страшно обозлился, вспомнив, как он много лет назад пытался съездить в Нью-Йорк, и тем самым, пусть неумышленно, положил истинное начало всей этой гибельной скачке со Всадником с улицы Сент-Урбан, но самым обидным показалось ему не то, что попытка не удалась, а то, что его поездка сорвалась всего лишь из-за вульгарной канцелярской оплошности клерка иммиграционной службы США.
Было это в 1951 году, когда Джейк, уже три года проучившийся в Макгильском университете, решил прервать учебу с осени, которая наступала прямо завтра.
Ах, Нью-Йорк, Нью-Йорк! Нью-Йорк звал и манил, Нью-Йорк непреодолимо влек к себе его сердце. Как бы вот только, думал он, лежа с сигаретой в кровати, сообразить, где взять на дорогу денег. Ну и чтоб там продержаться — хоть месячишко.
В комнату без стука вошла мать.
— О том, что ты задумал, надо рассказать отцу. Боже, как он обрюзг, раздулся! Я тут увидела его на улице, так обомлела: просто как жаба какая-то. Я не в осуждение ему говорю, ни боже мой, все ж таки он твой отец. Да ты слушаешь меня или нет? Это куда ты вдруг собрался?
Помимо своей воли, не думая, он брел куда глаза глядят и добрел до улицы Сент-Урбан; вошел в заведение Танского «Сигары & Воды», решив позвонить отцу, который неподалеку снимал комнату, с тех пор как четыре года назад родители окончательно развелись. Мистер Херш заехал за ним на своем потрепанном «шеви», заднее сиденье которого, как всегда, было завалено образцами. Канцелярские товары, знаете ли, — шариковые ручки, календари, тетради… С тех пор как Джейк в последний раз видел отца, очередная суровая монреальская зима серьезно подпортила состояние кузова. Машина облупилась и поржавела.
— Как дела, папа?
Иззи Херш лишь поглядел на сына и простонал:
— Ой-вей!
Джейк тогда носил голубой берет. Отрастил чахлую бороденку и щеголял длинным, цвета слоновой кости мундштуком для сигарет. Он предложил поехать на бульвар Сен-Лоран, посидеть в какой-нибудь закусочной, как в старые времена.
— Да ты что! Туда теперь не ходят. Как-то не модно стало.
Нехотя Иззи Херш все же отвез Джейка в «Хаймз деликатессен» на Мейн. На витрине, словно буханки хлеба, были навалены куски грудинки, рядом куча красно-серых говяжьих языков. Когда Джейк, закрывая за собой дверь, хлопнул ею, на веревке закачались колбасы. Аромат там стоял еще более аппетитный и сногсшибательный, чем помнилось с детства.
— А что? Очень даже simpatico[84], — одобрительно заметил Джейк.
— Ну и давай. Заходите снова.
— Я говорю, хорошо здесь.
— Так ведь закусочная. Так и должно быть. Что особенного?
— Да нет, ничего. Я в том смысле, что вот, мы опять вдвоем, поедим сейчас.
— Поедим-то мы поедим. Но денег у меня нет, если ты ради них все затеял.
Мистер Херш заказал им обоим по сэндвичу из постной грудинки на черном хлебе, маринованные помидорчики и… — ну да, ну да, и кнышес[85], пожалуйста, если они у вас сегодняшние.
— А что это за верблюжье говно ты куришь? — раздраженно спросил отец Джейка.
— «Голуаз».
— Ф-фэ!
— А ты до сих пор читаешь «Северный шахтер»?
— Да, читаю до сих пор. А что?
— А то, что акции твои тогда, наверное… Как у тебя с акциями?
— Как у меня с акциями? Все мимо денег. Как может быть с акциями? Ничего хорошего. Я их не понимаю. Нет, правда. Твои дядья с них так и процветают, удачно крутятся, а у меня все как в песок. Если мне кто какую наводку и даст, так только чтобы посмеяться. Я на них восемнадцать сотен американских баксиков потерял — восемнадцать сотен за один только прошлый год!
— Это ужасно. Я тебе сочувствую.
— C’est la guerre[86].
Мистер Херш поманил сына ближе. Сузив большие испуганные глаза, он обвел помещение закусочной: нет ли нежелательных ушей.
— Я вот купил одну акцию… — тут его голос упал до едва слышимого бормотания, — «Алгонкинских шахт»…
— Каких, каких шахт?
— Да не повторяй ты за мной, балабол несчастный!
— Что не повторять-то? Я даже не расслышал ничего.
— Тебе надо знать название компании? А не узнаешь, у тебя что — сердце остановится?
— Да нет. Нет, конечно.
— У меня есть бумаги компании «Шахта-Икс», — сказал Иззи, повысив голос так, что по закусочной он прокатился будто шар для боулинга. — Так вот: эти бумаги подорожали с доллара девятнадцати до пяти долларов десяти центов… ЗА ПРОШЛУЮ НЕДЕЛЮ.
Хайм тут же выключил электронож для мяса. У старика, сидевшего за соседним столиком, ложка брякнулась в тарелку, где у него был суп с креплах[87].
— Проблема в том, — тут голос мистера Херша опять как-то съежился, — что я-то их покупал по одиннадцать сорок пять!
Джейку вспомнилось, как мальчишкой он устраивал засады на отца с домашним заданием по грамматике, буквально терроризировал его, требуя помочь с уроками. И каждый раз, когда отец попадал пальцем в небо, мать хохотала, ликуя. Вот ведь как, вдруг дошло до Джейка: если бы не мы с Рифкой, они бы с матерью давным-давно развелись. Ловить в том браке Иззи Хершу было уже нечего. Движимый внезапным порывом, Джейк потянулся через стол погладить отца по щеке.
Кто-то заметил, нет? Мистер Херш, стреляя глазами во всех направлениях, поспешил оттолкнуть руку Джейка.
— Ты чего это? — раздраженно буркнул он. — Вас этому что, в университете учат?
Джейк вынул из пачки «Голуаз» очередную сигарету.
— Я угощаю, — торопливо добавил отец. — Платить сегодня папина очередь.
— Надо бы нам встречаться чаще. Я тебя люблю.
— Я твой отец, черт его дери. Что же тебе — ненавидеть меня?
— Когда я был маленький, у тебя очень здорово получалось меня смешить. А еще ты, помню, выплавлял мне из свинца солдатиков на кухонной плите. Купил формочки на какой-то свалке, помнишь?
— Ну, теперь-то ты уже не ребенок, — сказал отец, несколько озадаченный. — Хотя, надо признать, дерьмом не плещешь. То есть умом не блещешь, я хотел сказать.
Однако рассмешить на сей раз не вышло. Не заслужил даже слабой улыбки.
— Ну ладно. Пожалуй, хватит лириц-цких излияний. Так ты о чем со мной поговорить-то хотел? Сифак намотал или еще что-нибудь в этом духе?
