Сергей Костырко - На пути в Итаку
Такой же покой был за соседним столиком, где сидели пятеро почтенных старцев, у каждого стакан, посредине пластиковая бутылка с водой, в руках французские и арабские газеты, надо полагать, прочитанные, потому как сидят молча — прочитанное уже обсудили. У того, который в сером джаляби, такое же пятно на лбу. Правоверные. «Упэртые», как сказали бы на моей исторической родине. Перед ними (нет, уже — нами) катили машины, мальчик перевернулся на мотороллере, встал, отряхнулся, оттаскивает машину, две немочки в шортах переходят дорогу, лошадка с пролеткой цокает, и в коляске шумная компания немцев. Но это все там, в городе, а в нашем арабском отсеке время замедленно. Вот где можно побывать в полном одиночестве, имея вокруг в двух метрах от себя клокочущий южный курортный город и при этом глядя на него издали.
В одиночестве этом я пробыл ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы достать очки и блокнот, заказать официанту кофе и закурить первую сигарету. Повернувшись к пепельнице, я почувствовал, что сосед мой проснулся, так сказать, спустился со своих горних высот. Непроизвольно я повернул к нему голову — тот смотрел на меня в упор ясными, готовыми к общению глазами и радостно улыбался. Начал он с протокольной части:
— Дойч?
— Ноу
— Итальяно? Свиден?
— Ноу, ноу
Он, вслушавшись в акцент, наконец определил:
— Полон. Добже ден!
— Да нет, я русский. Рашен.
— О-о! Русски! Владимир Путин. Ельцин-Жириновски!
Ну а дальше пошло по-накатанному:
— Ю фест ин Тунис?
— Фест.
— Ну и как?
— Вери гуд.
— Ну так ясно же, что вери гуд, как может быть иначе! Ежу понятно — Тунис!
Общались мы с трудом — мои 34, ну от силы 43 слова, и у него, похоже, столько же. И я все ждал, когда же он устанет напрягаться и мы наконец замолчим. Но паренек оказался упорным. Не отставал. И тут появился третий, его друг, бербер лет сорока. Этот знал немного польских слов и гораздо больше английских. Он внимательно слушал меня, а потом переводил моему собеседнику. Иногда спрашивал сам.
— Колд Москоу?…О-о!!! (В Москве уже были ночные заморозки).
— А сколько стоят такие сигареты в Москве? Не может быть! Это очень хороший прайс. Можно?
— Да-да, разумеется, угощайтесь.
— Хорошие. Нет, правда, хорошие.
Старики за соседним столиком поглядывали в нашу сторону, прислушивались. А я старался не раздражаться на это бессмысленное натужное общение.
Наконец, решив, что контакт установлен и мы уже подружились настолько, что можно, араб спросил меня:
— Как там с чеченами, все еще воюете?
В том, как задавался вопрос, чувствовалась некая аккуратность, как будто он пробовал ногой ледок, можно или нельзя.
— Воюем, — сказал я с интонацией сожаления.
Интонацию тот прочитал по-своему. И уже с большим воодушевлением спросил:
— А мириться будете?
— Да хорошо бы.
— Хорошо, очень хорошо, — начал он меня убеждать. — Воевать — это очень плохо. Вам надо с чеченами мириться. У вас ведь есть атомная бомба. Объединитесь с чеченцами и вместе кинете бомбу на Израиль. И Америке капут.
— Чего-о-о?! Да я тебе пасть за еврея порву, басурманин! Урою козла!
Мой обескураженно замолчал и повернул голову к толмачу. То есть он меня понял сразу и правильно. По интонации. Но хотел уточнить. Старики за соседним столиком выслушали перевод моей короткой фразы на арабский, развернули стулья в нашу сторону и с интересом начали наблюдать, но как бы не за мной, а за соотечественником. Тот молчал. Обдумывал. Потом спросил:
— Ты еврей.
— Нет, славянин.
— Христианин?
— Да.
— Христианин должен любить евреев?
Я пожал плечами:
— Христианин в принципе всех должен любить.
Ответ его не устроил. Он спросил еще:
— Ду ю лайк Израиль? Ю, ю! Индивидуал?
— Я лайк май вайф.
Небольшое оживление за соседним столиком: тот, который с молитвенным пятном на лбу, что-то сказал, и все закивали головами. Я не уловил интонации. Старики смотрели, что будет дальше. Мой напрягся для сложного вопроса. Вдвоем с толмачом они его сформулировали:
— Но ты немного любишь евреев или немного не любишь евреев? Или фифти-фифти? Дойч, инглиш, френч, итальяно — который из них для тебя бест, а который не бест? И где тут еврей?
— Ай си. О'кей. Соу-соу: немец, англичанин, свиден, туркиш, араб, еврей, америкн энд все остальные.
(Примечание. По своей дремучести в английском я почему-то считал, что «соу-соу» употребляется в том же значении, как и «фифти-фифти». А когда пересказывал этот диалог другу в Москве, он удивился и спросил: а почему «соу-соу»? — англичане употребляют это как наше «так себе». То есть оказалось, что я в этом диалоге выступал законченным мизантропом, которым, как полагал, на самом деле не являюсь, но мало чего мы о себе думаем.)
— И русский соу-соу? — спросил араб.
Подловил он меня.
— И русский.
— А ливийцы? Тебе нравятся ливийцы? — последовал странный вопрос, и по тому, как замерли старики за соседним столиком, я понял, что по здешним местам это, так сказать, контрольный вопрос.
— Муамара Каддаффи, честно говоря, не очень люблю, а про остальных не знаю. Скорей всего соу-соу.
Старики закивали: понятно, понятно. А мой собеседник с пятном на лбу, как бы резюмируя состоявшееся обсуждение, сказал:
— Война плохо?
— Вери бэд.
— Руские любят мир?
— Любят.
— А чечены? — не унимался мой собеседник.
Я пожал плечами и кивнул наверх: это политики воюют, я не воюю.
И тут неожиданно взбухли старики, всклокотали, хрипло и возбужденного заговорили, срываясь почти в крик на моего собеседника; говорилось, как я понял, что-то типа: «Ты бы совесть поимел, а? Сидит человек, пьет кофе, удостаивает тебя, придурка, беседой, сигаретой угощает, а ты вынуждаешь его перед инородцем свое правительство осуждать. Дался тебе этот Израиль!» Мой развел руками: «Да нет, я же просто так, чтоб беседу поддержать». — «Ничего себе поддержал!»
— У вас синагоги есть в стране? — попробовал я разрядить обстановку.
Старики обрадованно замолчали и тут же заговорили, обращаясь уже ко мне с подчеркнутым восточным доброжелательством. Но их опередил опять же мой собеседник:
— Есть-есть. Конечно, есть. У нас евреям хорошо. На острове Джерба есть синагога, я знаю, — сказал мой собеседник.
— Нон, нон, — возмутились старики, — нон месье, не слушай. Он не знает. Синагога в… (воспроизвести название я не в состоянии).
Я повернулся к толмачу за своим столиком, и тот повторил то, что сказал, его друг:
— На острове Джерба. — И посмотрел на стариков.
— Да нет же, — заголосили те, — на каком Джерба, ты совсем глухой стал у себя на рынке, да? Это ты нас учить будешь?!
Про меня они уже забыли, спор растекался по кофейне, возле нас тормознули два негра, молча стояли и слушали, переводя непонимающие взгляды со стариков на меня и на моих собеседников. Во-во, думал я, выбрал тихое место.
И вдруг все замолчали, как если бы в класс вошел сам директор школы. Голос директора раздался сзади, я обернулся — это был плотный, осанистый араб-официант в красном кафтане и красной феске.
— Есть у нас синагога, — величаво сказал он. — На соседней улице стоит. Возле института, где на художников учат.
Сделал паузу и продолжил:
— Тунис хэз синагог. Тунис хэз католический храм. Тунис хэз мечеть. Ит из Тунис!
Стало тихо.
И все в этот момент — тут уж я не могу ошибиться — почувствовали неловкость, и мой собеседник с толмачом, и я, и даже старики за столиком: как же так, о серьезных вещах заспорили, забыв о подобающем в подобных ситуациях политесе и ритуале.
— Сенкью, — сказал я, старясь подладиться под международный дипломатический протокол.
Официант величественно улыбнулся, наклонил голову и тут же кинулся к столику, возле которого рассаживалась новая компания. А мой собеседник спросил:
— Ю ол райт?
— Считай, что ол райт, — на всякий случай ответил я, не очень понимая, о чем меня спрашивают.
— Ноу каприз.
— Ноу-ноу, — сказал я. — Ю аскед, я спик.
— О'кей, — сказал он.
И когда через пару дней я купил в городе Монастир аудиокассету с записью местной рок-группы, использующей отчасти стилистику мусульманского богослужения энергетика у этой музыки фантастическая, — и похвастался этой кассетой случайному спутнику по экскурсионному автобусу, а потом выяснил, что тот работает на радио, и когда в его интересе мне почудилась профессиональная стойка, я постарался увести разговор подальше, чтобы он не дай бог не отправился искать такую же кассету и не вставил ее потом как заставочку к какой-нибудь передаче про Северную Африку — энергетика энергетикой, но хорошо бы еще узнающего арабский выяснить, про что они там поют.
