Сол Беллоу - Мемуары Мосби
А теперь самое время поискать дворника. Стоя на ветру, в ноябрьских сумерках, Криб оглядел дом — по одну сторону истоптанные, скованные морозом пустыри, по другую — автомобильное кладбище, а дальше — уходящее вдаль полотно надземной железной дороги, такое шаткое с виду, усеянное мерцающими огнями; двойной ряд покосившихся кирпичных галерей в три яруса и бетонные ступени, ведущие в подвал. Он спустился вниз и пошел подземным коридором, толкаясь во все двери, отыскал одну незапертую и очутился в котельной. Кто-то встал и пошел ему навстречу, шаркая по угольной крошке и ныряя под обмотанные брезентом трубы.
— Вы дворник?
— А вам чего?
— Я ищу одного человека, он живет где-то здесь, поблизости. Грин.
— Какой такой Грин?
— Может быть, у вас тут несколько Гринов? — спросил Криб, обнадеженный. — Мне нужен Талливер Грин.
— Нет, не могу я вам пособить, мистер. Я таких не знаю.
— Он калека.
Дворник согбенно стоял перед ним. Может, он сам калека? Господи! А вдруг… Серые глаза Криба вгляделись в этого человека с беспокойством. Нет, просто он малоросл и сутул. Голова, в которой бродят неведомые мысли, жесткая борода, широкие, понурые плечи. От его черной рубахи и дерюги, которая заменяла ему фартук, пахло застарелым потом и угольной пылью.
— А какое у него калечество?
Криб подумал и ответил чистосердечно и просто:
— Не знаю. Я его и в глаза не видал. — Это могло ему только повредить, но иначе пришлось бы сказать наугад заведомую ложь, а он этого не хотел. — Я доставляю пособия больным людям. Будь он здоров, ему пришлось бы прийти самому. Оттого я и сказал «калека». Он наверняка прикован к постели или креслу — у вас здесь нет такого?
Это чистосердечие с детства служило Крибу верой и правдой. Но здесь его талант пропадал зря.
— Не скажу вам, сэр. На мне еще четыре таких дома. Всех жильцов не упомнишь, особливо временных. Люди что ни день съезжают да въезжают. Не знаю, и все тут.
Он шевелил черными от сажи губами, но слов Криб не мог разобрать за свистом клапанов и гудением воздуха, нагнетаемого в пылающее жерло топки. Но он угадал, о чем речь.
— Ладно, все равно спасибо. Извините за беспокойство. Подымусь наверх и попробую поискать кого-нибудь, кто знает.
Он снова вышел на холод, в ранние сумерки, сделал небольшой крюк от подвала до входной двери, стиснутой меж кирпичными столбами, и стал подниматься на третий, верхний этаж. Под его ногами хрустели куски обвалившейся штукатурки; латунные стойки, на которых прежде крепились перила, ограждали лестницу. Холод теперь донимал его еще пуще, чем на улице, пронизывал до костей. В уборных, словно в родниках, журчала вода. Слушая, как ветер бушует за стенами, подобно пламени в топке, он подумал, какое это огромное и мрачное строение. Чиркнув в темноте спичкой, он стал искать среди каракулей и слов, нацарапанных на стенах, фамилии и номера. Он увидел: «Псих ненормальный, катись к черту», всякие зигзаги, рисунки, похабные надписи, ругательства. Точно так же были разукрашены и священные усыпальницы внутри пирамид, и дикие пещеры на заре человечества.
У него на карточке значилось: «Талливер Грин, кв. 3-д». Но здесь не было ни фамилий, ни номеров. Плечи его поникли, глаза слезились от холода, изо рта шел пар, он плелся по длинному коридору и раздумывал вслух о том, что, будь он решительным человеком, верней всего было бы колотить в какую-нибудь дверь и орать «Талливер Грин!» до победного конца. Но он не любил поднимать шум и только чиркал спичками, ощупывая взглядом стены. В конце коридора, за углом, оказалась дверь, которую он не сразу заметил, и ему пришло в голову попытать здесь счастья. Он постучал, не надеясь кого-нибудь застать, но ему открыла негритянка, совсем молоденькая, почти девочка. Она едва приотворила дверь, чтобы не выстудить комнату.
— Что вам надо, сэр?
— Я доставляю пособия из районной конторы, что на Прэри-авеню. Ищу одного человека, Талливера Грина, чтобы отдать ему чек. Вы его случайно не знаете?
Нет, она не знала, но он решил, что она его просто не поняла. На него глядело какое-то сонное, безучастное лицо, очень нежное, черное и как бы не от мира сего. На ней был мужской пиджак, и она одной рукой придерживала ворот у горла. Волосы она расчесала на три пробора, два вдоль и еще один поперек, а спереди завивались вихры, как темный дым.
— Может, посоветуете, у кого спросить?
— Я сама въехала только на той неделе.
Он видел, что она дрожит, но даже дрожь эта была какая-то дремотная, и большие глаза бесчувственно смотрели с красивого лица, словно она не замечала холода.
— Что ж, мисс, спасибо. Большое спасибо, — сказал он и решил справиться по соседству.
Здесь его пригласили войти. Он был благодарен за это, потому что очутился в тепле. Людей внутри оказалось много, и все они встретили его молчанием — человек десять или двенадцать, а может быть, и больше, сидели на скамьях, как в парламенте. Освещения никакого не было, лишь в окно сочился тусклый вечерний свет, и от этого все вокруг выглядело непомерно большим — мужчины удивительно толстые, в теплых комбинезонах и зимних пальто, и женщины тоже внушительные, в вязаных кофтах, шляпах и старых шубах. А тут еще кровать с целой горой подушек и одеял, черная кухонная плита, пианино, заваленное чуть ли не до потолка газетами, старинный обеденный стол в чикагском вкусе, уцелевший от лучших времен. Криб, не такой рослый, как все они, румяный от мороза, рядом с этими людьми был похож на школьника. Хотя его встретили приветливыми улыбками, он понял, еще не успев открыть рот, что ему снова не повезло и он уйдет отсюда с чем пришел. Но все же приступил к расспросам:
— Вы не скажете, как мне доставить чек мистеру Талливеру Грину?
— Грину? — переспросил мужчина, отворивший ему дверь. Он был в клетчатой рубахе с короткими рукавами, его взлохмаченная голова имела странную форму, вроде высокого кивера, жилы на лбу были вздуты. — Сроду о таком не слыхал. Он что, здесь жительствует?
— Мне дали этот адрес в конторе. Он инвалид, и мне надо вручить ему чек. Никто из вас не знает, где его найти?
Ожидая ответа, он терпеливо стоял в своей шинели с карманами, набитыми чеками и бланками, в темно-красном шарфе, свисавшем с шеи. Должны же они наконец понять, что перед ними не студент, который подрабатывает по вечерам, помогая сборщику налогов, не хитрец, который думает их провести, притворяясь, будто разносит пособие, что он уже не мальчишка, знает, почем фунт лиха, и съел много соли. Это ведь сразу видно, стоит только взглянуть на мешки под глазами и складки по углам рта.
— Знает кто-нибудь такого инвалида?
— Нет, сэр.
Все качали головами и улыбались с сожалением. Никто не знал. «Пожалуй, так оно и есть», — подумал он, молчаливо стоя в убогом, затхлом жилье, где копошились люди. Но проверить это он не мог.
— А что с ним? — спросил человек с головой вроде кивера.
— Я его никогда не видел. Знаю только, что он не может сам прийти за деньгами. Я здесь первый день работаю.
— Может, у вас адрес неправильный?
— Вряд ли. Так где бы мне еще спросить?
Он видел, что его настойчивость их забавляет, да и самому ему казались забавными эти упорные расспросы. Он был хоть и невысок ростом, худощав, но держался независимо, с достоинством, и его серые глаза, посмеиваясь, смотрели на всех без робости. Один мужчина на скамье гортанно произнес что-то непонятное, и женщина ответила резким, пронзительным смехом, который сразу оборвался.
— Ну как, никто не может мне помочь?
— Мы его знать не знаем.
— Но если он живет здесь, приходится же ему платить за квартиру. Чей этот дом?
— Компании «Грейтхэм». Ихняя контора на Тридцать девятой улице.
Криб записал адрес в блокнот. Но, выйдя, он остановился в раздумье, чувствуя, как у его ног трепыхается распластанная ветром старая газета, и решил, что на компанию надежда плоха. Возможно, этот Грин снимает только одну комнату. В некоторых квартирах было чуть ли не по двадцать жильцов; агент компании, конечно, знает лишь главного съемщика. Он не сможет сказать, кто остальные. Кое-где люди даже спят по очереди на одной кровати — сторожа, водители автобусов или повара ночных ресторанов отсыпаются днем, а потом уступают место сестре, племяннику или вовсе чужому человеку, который только что отработал смену. В этом ужасном, кишащем клопами квартале между Коттидж-гроув и Эшлендом много безвестных бродяг, которые кочуют из дома в дом, из комнаты в комнату. На лбу у них не написано, кто они такие. Они не носят узлов на спине и не поражают своей живописностью. Видишь обыкновенного человека, чернокожего, он идет себе пешком или едет в автомобиле, как всякий другой, держа руку на рычаге скоростей. Как же его узнать? Криб подумал, что агент компании «Грейтхэм» только рассмеется, если его об этом спросить.
Но насколько проще было бы искать, если б он знал, что Грин престарелый, или слепой, или болен чахоткой. Какой-нибудь час посидеть над картотекой, кое-что записать, и не пришлось бы так мыкаться. Принимая от Рейнора пачку чеков, он спросил:
