Питер Гринуэй - Золото
34. Лопаточка
Это история о старом палаче, который отправил на тот свет тридцать женщин и четырнадцать детей на лесной поляне в сорока километрах к югу от Белграда, а после вернулся на место казни за добром, которое его жертвы могли на себе припрятать. Удача ему улыбнулась. Перед смертью хорошо одетые женщины обнимали детей, стоя на краю длинного рва, и каждая держала в руке разрешенный в дорогу чемодан. У старика был наметанный глаз.
Во втором часу ночи в темном лесу пожелтевшими руками он наскреб из суглинка среди влажных папоротников и серебристых берез свои сокровища. Восемнадцать золотых колец, семнадцать четок, восемь золотых распятий, семь медалей с изображением святого Христофора, золотой перочинный нож с инкрустированной рукоятью из слоновой кости, семь золотых оправ для очков, шелковое белье, пара новых ботиночек, трость с медным набалдашником и крохотные столовые приборы – золотые ложечка с вилочкой и такая же золотая лопаточка. Лопаточку он оставил себе. В ней было что-то интригующее – широкая, со скругленными краями для полной безопасности и короткой конусообразной ручкой. Удобная для трехлетнего малыша штука, чтобы гонять по тарелке нарезанные мамой куски. Шелковое белье старик положил в бумажный пакет и спрятал под кроватью, шнурованные дамские ботиночки поставил на видном месте, на каминной полке, а золотые трофеи сбыл с рук одному австрияку-трактирщику, который жил сам по себе и не совал свой нос в чужие дела. При этом он выручил такие смешные деньги за ползанье на четвереньках в ночном лесу, на дне глинистого мокрого рва, среди мертвых тел, что сам собой напрашивался другой, не корыстный мотив. Таким мотивом, по мнению даже тех, кто считает евреев уродами, натирающими мебель воском из собственных ушей, был страх старика перед женщинами. Это была его месть.
Золотую лопаточку бездетный дядя подарил племяннице во время обряда крещения. Вышло так, что волею случая он оказался свидетелем ее рождения. Когда они с матерью будущего ребенка гуляли по винограднику, где-то между Верновом и Плечнуром, у нее отошли воды. Он принял роды в тени оливы. Роженица утолила жажду виноградом, который он раздавил в своих больших ладонях, и потом еще долго обсасывала его пальцы. Спустя четыре дня, в Плечнуре, девочку окрестили и нарекли Оливией.
Золотую лопаточку Оливии ее дядя-убийца носил в нагрудном кармане потертого пиджака. Ужинал он в одиночку, сидя в конце длинного, покрытого белой скатертью стола на козлах, и, садясь за трапезу теплым летним вечером, он доставал заветную лопаточку и в задумчивости гонял хлебные крошки вокруг солонки и перечницы, между бутылочек с уксусом и оливковым маслом. Золотая лопаточка его и выдала. Ее узнала соседка, проходившая мимо с тарелкой соленых баклажанов, и сообщила в округе. Люди дали волю своему гневу. В лицо старику кто-то плеснул уксус, посыпались обвинения, выдававшие затаенные обиды: и живет-то он бобылем, и детей ему Бог не дал, и немытый он, и педофил, и якшается с трактирщиками-австрияками, и мебель-то он натирает воском из собственных ушей… Кто-то перевернул стул, и старик от страха обмочился. С него стянули мокрые брюки и потешались над его увядшим «дружком». Его пергаментную грудь поливали кипятком. Золотая лопаточка упала в высокую траву и затерялась среди сломанных желтых одуванчиков на сочных зеленых ножках, из которых сочилось молочко. Позже семена, облетавшие с цветочных головок, покрыли луг белым ковром. Как только одуванчики не называют! В этом длинном ряду прозвищ есть малопочтенные, несообразные и даже способные кое-кого шокировать, такие, как «кто ходит под себя», «сиськи Юноны», «свинячий конфуз», «молоко девственницы», «искушение монашки» и «приманка кардинала». Осенью трава на лугу пожелтела, затем побурела, и пришла пора ее скосить. Очередной взмах острого лезвия подбросил в воздух золотую лопаточку. Сделавшись местной достопримечательностью, она заняла почетное место в гостиной бургомистра, точнее, в сейфе, а еще точнее, в дубовой раке, где когда-то лежали пальцы святого, которого замучили, вонзая ногти ему в темя. Вместе с золотой лопаткой в раке лежали гнутые монеты, сломанные отвертки, набор велосипедных инструментов, документы на спорную собственность и бюстик Сталина.
В апреле сорок второго года дочь бургомистра, отвергнутая любовником из-за стойкого запаха в критические дни, затеяла генеральную уборку в надежде таким образом заглушить грусть-тоску. Надраенная до блеска дубовая рака ушла переводчику с хорватского, а ее содержимое рассортировали и продали по частям. Золотая лопатка попала в Вернов. Позже ее увезли в плетеной корзинке вместе со всем конфискованным еврейским золотом, которое вскоре переплавили в Белграде в слиток низкой пробы. Конфискованные драгоценности и золотые слитки отправлялись в Германию с военным конвоем, насчитывавшим до тридцати машин. Свалившиеся с неба сокровища становились собственностью немецких музеев и банков. Банки имели преимущественное право; отвергнутые вещи перепадали музеям. То, что отбраковывали музейные кураторы, шло в антикварные магазины. Если что-то не подходило антикварам, это продавалось на блошиных рынках. На блошиных рынках Аугсбурга и Мюнхена торговали в основном беженцы из Белграда. Отфильтрованное и просеянное Третьим рейхом югославское добро снова попадало в руки югославов.
Золотой слиток, хранящий память о маленькой лопаточке убитой четырехлетней девочки, чья мать была еврейкой, а отец украинцем, в конце концов попал в Баден-Баден, а позже оказался на заднем виденье черного «мерседеса», за рулем которого сидел немецкий лейтенант Густав Харпш. Лейтенант рассчитывал с помощью этого и еще девяноста одного золотого слитка выкупить из швейцарского санатория четырехлетнюю девочку, мать которой была еврейкой, а отец немцем, и увезти ее подальше – в Уругвай или Парагвай, Эквадор или Чили, Перу или Боливию. Автомобиль разбился на дороге в лесу, неподалеку от Больцано, итальянского городка, который можно было бы назвать тихим и спокойным, если бы его жителей не терзала вина, что они ничего не сделали для поддержания высокой репутации своей страны как родины спагетти.
35. Железнодорожная ветка
В болгарском городе Хептрограде на востоке страны крестьяне, пользуясь постоянно меняющими дискриминационными законами против «детей Давида», грабили еврейские семьи. Они тащили что придется. Коровьи колокольчики. Медные краны. Деревянные бадьи. Поминальные свечи. Детские куклы с пустыми лицами. Формочки для фигурок из марципана. Широкополые черные шляпы. Швабры из-под лестницы. Штакетины из забора. Бумажные салфетки. Пуговицы. Модели кораблей из Гданьска. Добротную посуду. Кружевные занавески. Туалетное мыло с запахом каламина. Жакеты с вышивкой. Пеньковую веревку. Позолоченные закладки для книг. Заточенные лебединые перья. Золотые украшения.
Когда правительство искало сближения синостранным государство, чьи антиеврейские законы не были такими драконовскими, оно смягчаю свою дискриминационную полтитику, и тогда крестьянам выговаривали за чрезмерное рвение. Их призывали вернуть владельцам коровьи колокольчики, медные краны, деревянные бадьи, поминальные свечи, детские куклы с пустыми лицами, формочки для фигурок из марципана, широкополые черные шляпы, швабры из-под лестницы, штакетины из забора, бумажные салфетки, пуговицы, модели кораблей из Гданьска, добротную посуду, кружевные занавески, туалетное мыло с запахом каламина, жакеты с вышивкой, пеньковую веревку, позолоченные закладки для книг и заточенные лебединые перья. Что до золотых украшений, то их в любом случае не возвращали. С ними поступали так: под Хакновом, где железнодорожная ветка выныривает из темного леса и дальше тянется через долину Нарьинка, крестьяне раскладывали золотые украшения на рельсах, и проходящий поезд перемалывал их до неузнаваемости. После этого владельцы уже не могли потребовать, чтобы им вернули их добро. Поди узнай в этом крошеве свои часы или запонки!
Представьте себе серое туманное утро, блестящие мокрые рельсы и человек двадцать крестьян, темные силуэты, раскладывающие на этих рельсах золотые украшения. А рядом, в лесочке, за серебрящимися стволами берез, стоят их подводы, лошадки щиплют придорожную траву, детишки рвут камыши в пруду и играют с зелеными лягушками. В восемь тридцать пройдет поезд София – Бухарест. Он выскочит из леса на скорости шестьдесят километров в час. За четыре минуты до его появления крестьяне, приложив ухо к рельсу, услышат далекий приближающийся гул и заблаговременно укроются в лесочке на тот случай, если в поезде едет какой-нибудь правительственный чиновник, который может устроить им выволочку.
С грохотом проносится поезд и расплющивает восемнадцатого века брошь, некогда украденную в Санкт-Петербурге у царской любовницы Анны Петровны, и принадлежавшее раввину обручальное кольцо, когда-то упавшее в водосток в городе Минске, а позже выловленное оттуда бродягой с помощью крючка на длинной веревке, и золотую застежку от Талмуда, напечатанного и переплетенного в районе Чипсайд в 1666 году, когда Лондон горел, как сухой хворост, и золотую цепь из тысячи двухсот звеньев, по сотне звеньев на каждое из двенадцати колен Израиля. Огромные чугунные колеса отбрасывают на насыпь амулет с прядкой волос похищенного ребенка и пружинную застежку от женской сумочки; сделанной в Афинах еще в те времена, когда лорд Элджин, можно сказать, украл из Акрополя мраморные статуи. Колеса разрезают пополам эмалевый гравированный браслет: одна половинка, изображающая сцену «Младенец Моисей, найденный в корзине», отлетает в траву, чтобы бесследно сгинуть; другая половинка, изображающая ключ, найденный во чреве кита, падает на деревянную шпалу. А другие колеса продолжают утюжить, размалывать, умножать и без того мелкие фрагменты.
