John Irving - Семейная жизнь весом в 158 фунтов
Но Северин забирался в постель, как солдат, ищущий уюта в сыром окопе. Прежде всего ему требовалось очистить комнату от бокалов, формочек для льда, пепельниц, свечей. Эдит говорила, что все это он трогал брезгливо, как заразу. Потом целомудренно укладывался на свою половину постели; когда Эдит касалась его, он как будто съеживался. Она терлась об него, а он старался не вдыхать ее запах. Застенчиво, обиженно она отодвигалась и спрашивала:
– У тебя что, был неудачный вечер?
– А у тебя удачный?
– Я хочу знать, как было у тебя.
– Нет, ты не хочешь. Тебе это все равно.
Вот так. Конечно, он не всегда бывал так откровенно мрачен, но он мог извратить самые искренние эротические поползновения. («Ты чудно пахнешь», – сказала ему Эдит однажды. «А ты воняешь», – ответил он.)
Но надо признаться, что у него бывали моменты, когда чувственность наших отношений возбуждала его и прекращала его юношеские метания. Впрочем, эти моменты случались так редко, что я прекрасно помню их все наперечет. К примеру, мы однажды вместе проводили уик-энд на Кейп-Коде в доме матери Эдит. Были только вчетвером, без детей: их мы успешно сплавили. Стоял конец сентября, и огромный дом был наполнен солнцем и прохладой. Большинство жителей, подобно матери Эдит, уже переселились обратно в Нью-Йорк или Бостон.
Мы выехали на машине Северина так рано, что прибыли еще до ланча. Конечно, Эдит и Северин хорошо знали это место, но именно Утч первая оценила нашу изолированность и уединенность, она первая разделась догола на пустом, обдуваемом ветром пляже. Я заметил, как посмотрела на нее Эдит. Вернувшись в дом, обе обнаженные женщины еще рассматривали друг друга, а Северин принялся за приготовление паэльи. Я вскрывал свежих устриц на закуску. Все как бы невзначай прикасались друг к другу и очень шумели. Северин клешней омара попытался схватить Утч за попу. В белом поварском переднике, надетом на голое тело, он стоял, положив одну руку на стройное бедро Эдит, а другую – на полное округлое бедро Утч. Руки его двинулись вверх, и он сказал мне:
– Нью-йоркское филе гораздо более постное, чем среднеевропейское, но хороший повар может приготовить их одинаково вкусно.
– И все же вкус будет разный, – сказал я.
– Да здравствует разница! – сказала Эдит и положила руку Северину под передник, где, помимо всего прочего, наткнулась на руку Утч.
Я угостил Эдит устрицей. Я угостил устрицей Утч. На мне были шорты, и Эдит расстегнула на них молнию; Утч стянула их вниз и сказала Эдит:
– Почему эти мужчины прячутся от нас?
– Я – повар, – сказал Северин, – просто не хочу, чтобы что-нибудь подгорело.
– А я вскрываю устриц, одно неверное движение руки…
Внезапно Эдит обняла Утч за бедра.
– Ты такая монументальная, Утч, просто потрясающе! – воскликнула она, в ответ Утч обняла ее.
– Действительно, после меня это нечто, – добавила Эдит, оглянувшись на Северина.
Он пыхтел и шипел у плиты. Потом поднял передник и стал им обмахиваться. Своей широкой разлапистой рукой Утч провела по животу Эдит.
– Ты такая длинная, – сказала она с восхищением. Эдит засмеялась и притянула к себе Утч. Ее макушка доходила лишь до шеи Эдит. Утч с удивительной легкостью подхватила Эдит на руки.
– И ты совсем ничего не весишь! – воскликнула она.
– Утч может и меня поднять тоже, – сказал я.
С низким всхрапом Утч подхватила меня, и Эдит посмотрела на нее обеспокоенно.
– Боже, Утч, – сказала Эдит.
Северин снял свой передник и обмотался связкой сосисок. Он прислонился к Эдит, она взвизгнула и отпрыгнула, ощутив кожей прикосновение холодных, гладких сосисок.
– О господи, Северин…
– У меня целая связка членов для тебя, дорогая, на выбор, – сказал он, а итальянское кушанье за его спиной уже начало дымиться и попыхивать.
Когда Северин и Утч снова пошли купаться, мы с Эдит занялись любовью на длинном вельветовом диване в гостиной. Потом мы лежали там сонные, а Северин с Утч пришли просоленные океаном, с прохладной кожей; они дрожали. Их вид вызвал и у меня желание искупаться, но Эдит не хотела. Все же я спрыгнул с дивана и голый побежал через бледно-зеленую лужайку и дальше по песку, который был еще теплый от накопленного за день солнца. Вечерело. Вода обжигала; я орал как безумный, но мой голос слышали только чайки. Я помчался обратно домой, где меня ожидало столько плоти.
Когда через террасу я прошел в гостиную, все еще освещенную солнцем, то понял, что никто особенно по мне не соскучился. Я предусмотрительно ушел в кухню и согревался у кастрюль Северина, пока они не закончили. Все трое! Позже Утч мне рассказала, что, холодные и трясущиеся, они примостились на диване рядом с Эдит, которая гостеприимно раскрыла свои объятия, не испугавшись холода, и им было приятно исходившее от нее тепло. Она прильнула к Утч и целовала ее, а Северин гладил и трогал их обеих. Неожиданно Утч оказалась под ними, Северин целовал ее рот, Эдит тоже целовала ее глубоко-глубоко. Утч почувствовала, что кончает, и захотела ощутить Северина внутри себя. Эдит была не против и поддерживала голову Утч; потом она прильнула к ее губам, их языки нежно ласкали друг друга, а Северин в это время довел Утч до оргазма. Утч сказала, что тогда Эдит тоже чуть не кончила. Потом наступила очередь Эдит, и поскольку Северин все еще был возбужден, он лег на Эдит, а Утч, в свою очередь, поддерживала ее голову. Северин быстро кончил и откатился в сторону. Но Утч знала, что Эдит еще надо помочь, и она помогла. Эдит была такая легкая, что Утч спокойно могла манипулировать ее телом; она приподняла ее за бедра, подставила под них свои плечи и стала слегка дотрагиваться языком там, где Эдит была влажнее и солонее самого океана. Когда Эдит закричала, Северин накрыл ее рот своим. Я услышал лишь короткий вскрик, прежде чем скворчащая на плите еда вновь завладела моим вниманием. Потом в кухне рядом со мной появился Северин, и шедший от него запах переборол запах устриц. Он подтолкнул меня в сторону гостиной.
– Давай, – сказал он, – ты ничего не смыслишь в приготовлении пищи. Предоставь это мне. Иди и поддерживай дам в состоянии… счастья.
Он смущенно закатил глаза. Это было самое честное, прямодушное и интимное высказывание, которое мне довелось от него услышать за все время.
– Давай-давай, – снова сказал он и опять подтолкнул меня.
Он погрузил деревянную ложку глубоко в кастрюлю и извлек оттуда странную и изысканную смесь цыпленка, свинины, колбасы, омара, содержимого ракушек – и направил дымящуюся ложку себе в рот. Кусочек красного перца свисал у него с подбородка, а я пошел к дивану, где Утч и Эдит лежали, плотно прижавшись друг к другу; они трогали грудь и волосы друг друга, но когда я вошел, они подвинулись и дали мне уютно улечься между ними. Они такое творили со мной! И я не сопротивлялся.
Потом нам захотелось подвигаться и искупаться, и втроем мы пробежали по лужайке, уже темно-зеленой, и далеко в море заметили мерцающие на бакенах огни. Мы вошли в воду и, обернувшись, увидели в светлом проеме двери фигуру Северина с удивленно вытянутой шеей. И тут он пронесся во весь дух через лужайку и, как прыгун в длину, перемахнул через ближайшую песчаную дюну. Сразу видно – чемпион по многоборью: готовит, ест, пьет, борется и трахается.
– Вот вы где, любовнички! – крикнул он.
Волна накрыла нас и опрокинула горизонт. Северин моментально исчез, потом выскочил и обнял нас троих; вода нам доходила до груди.
– Еда готова, ребята, – сказал он, – если только вы способны перестать трахаться хоть на какое-то время.
Вульгарный человек. В самом деле мы прекратили и достаточно долго были поглощены нормальным, цивилизованным процессом поглощения пищи, что вместе проделывали неоднократно, так что чувство неловкости прошло, оставив нас робко-счастливыми.
Северин обозрел свою тарелку, усомнился в мягкости свинины, оклеветал возраст цыпленка, посетовал на технологию приготовления итальянских колбасок, сказал, что ракушки и есть ракушки, а мидии все-таки лучше, и назвал омара непобедимым Джорджем Джеймсом Бендером океана.
– Не порти мне аппетит, – сказала Эдит. – Обуздай свое воображение.
– Это отпуск от обуздания, – сказал Северин. – У других я не вижу стремления к обузданию.
Он ущипнул меня клешней омара за ляжку; я сделал то же самое; он засмеялся.
– Это не отпуск, – сказал я. – Это начало. Получился тост. Эдит встала и залпом выпила свое вино так, как обычно пила Утч. Но Северин сказал:
– Нет, это просто каникулы. Что называется, тайм-аут.
Утч молчала; я видел, что она выпила лишку. Эдит заявила, что ей нужны сигареты.
– Что ж, это только тайм-аут? – добавила она. – Я собираюсь всегда наслаждаться жизнью.
Северин сказал, что пойдет и купит ей сигареты.
– Какие самые худшие? Какие самые сильные, вонючие, дерущие глотку, забивающие легкие? Я принесу тебе целую коробку, и мы насильно заставим тебя выкурить их все за этот уик-энд. Ты можешь курить их одну за другой, пока они не иссякнут. Может, это тебя вылечит.
