Эллиот Тайбер - Взятие Вудстока
Теперь уже всем было ясно, что с головой у меня неладно. Мне же оставалось только шагать дальше, притворяясь невидимым. Мне показалось, что путь до луга занял у нас лет сто, однако в итоге мы все-таки подошли к этому открытому пространству вплотную. Все мы стояли, пытаясь сохранять прямизну осанки, однако ноги наши то и дело проваливались в пропитанную водой вязкую грязь, которая и была, во многих смыслах, истинным фундаментом мотеля «Эль-Монако».
Ланг, повернувшись к Голдштейну, сказал:
— Мы не могли бы пригнать сюда десяток бульдозеров и все это выровнять? У него есть разрешение! Он же председатель Торговой палаты!
Голдштейн эту идею тут же зарубил. Осушить землю невозможно. На то, чтобы привести ее в божеский вид, попросту не хватит времени.
Краем уха я слышал, как перешептывается эскорт Ланга, и в интонациях этих людей ничего хорошего не усматривал. Все словно разваливалось прямо у меня на глазах. Я понимал, что это мой последний шанс, позволяющий спасти и мотель, и самого себя от вечного проклятия Уайт-Лейка.
Я запаниковал и начал сыпать самыми разными предложениями, среди которых были и такие: можно построить подвесной стадион, который удерживали бы на весу аэростаты, или засыпать всю территорию «Эль-Монако» цементом, который успел бы подсохнуть к началу концерта. Думаю, что тонкую грань, которая отделяет здравый рассудок от поврежденного, я пересек в тот миг, когда сказал им, что они могут разбомбить к чертовой матери все наше заведение и провести концерт на полученном таким манером пепелище.
И внезапно на меня снизошло вдохновение. А как насчет фермы Макса Ясгура?
— Послушай, Майк, у меня есть сосед, у которого найдется куча свободного места. Он хозяин большой фермы. Там сотни акров.
— Где это? Кто он? — спросил Ланг.
— Неподалеку отсюда, — ответил я. — Он занимается производством молока, сыра. Зовут его Макс Ясгур. Лучший домашний сыр и лучшее молоко в округе. Прекрасный человек. Может, он сдаст вам землю на время концерта. У него на ней просто коровы пасутся, и все. Места навалом. А в одном месте земля идет под уклон — получается естественный амфитеатр. Давай я ему позвоню.
Мы пошли назад, к моему танцевальному бару, из которого я мог позвонить Максу. Ланг и Голдштейн выглядели спокойными, я тоже старался сохранять спокойный вид, но затем вдруг бросил притворство и понесся по болоту, как спринтер, нацелившийся на золотую медаль, — мимо голых актеров, мимо выгребной ямы, прямиком к единственному в мотеле работавшему телефонному аппарату.
Набрав номер, я первым делом напомнил Максу о том, как ему нравятся мои музыкальные фестивали и сколь многое он уже сделал, чтобы помочь мне.
— Если бы мы смогли провести фестиваль на твоей ферме, Макс, мне не пришлось бы отдавать «Эль-Монако» банку, а моим родителям — перебираться в Майами и зарабатывать на жизнь домашней стиркой. Я смог бы даже утроить заказы на молоко и сметану. Макс? Скажи, что ты согласен.
— Конечно, согласен, Эллиот. В августе здесь тихо. Ты же знаешь, я люблю музыку. Приезжай ко мне с твоими друзьями, поговорим.
Я уселся в «Бьюик», Майк Ланг со свитой — в лимузины, и мы покатили на ферму Макса. И пока мы ехали, небо опять стало синим.
Майк Ланг, Голдштейн, да и все остальные попросту ошалели, едва увидев многие акры раскинувшейся под открытым небом земли Макса Ясгура, покатые холмы и естественный амфитеатр. Что и говорить, места были райские, как будто специально для концерта и созданные.
Я провел Майка и Голдштейна в магазинчик Макса Ясгура, представил их друг другу.
— Макс, этим ребятам нужен участок земли для проведения трехдневного концерта, — сказал я. — Подготовку придется начать уже завтра, потому что концерт назначен на пятнадцатое, шестнадцатое и семнадцатое августа, так что времени осталось мало, а сделать предстоит многое. Окей?
Максу было сорок девять лет, но выглядел он старше — овальная голова, на которой почти не осталось волос, толстые очки в тяжелой темной оправе, маленькие глаза, нос, как у Джимми Дуранте, широкий рот и слегка оттопыренные уши. За годы фермерской работы под ярким солнцем кожа его приобрела коричневатый оттенок. Впрочем, телом он был крепок — результат все той же работы. Он производил впечатление человека умного и доброго. Да Макс и был тем, кто на идиш называется «менш» — хороший человек. И одновременно тем, о ком принято говорить «малый не промах».
— Подумай, Макс, ты получишь эксклюзивный контракт на поставку молока, сыра и йогурта десяти тысячам поклонников музыки! — сказал я.
Макс покивал, соглашаясь, и улыбнулся, — видимо, моя отчаянная попытка убедить его в том, что ему привалила неожиданная удача, показалась Максу забавной. Я обернулся, взглянул на Ланга, — он тоже улыбался и совершенно лучезарно. А на меня вдруг навалилась страшная слабость. Я понял, что, если не подкреплюсь сейчас шоколадным молоком — шоколадным молоком Ясгура, — ноги меня держать больше не будут. Однако я оставался спокойным. Выглядел спокойным. Хиппово выглядел. Ну хорошо, не хиппово. Хипповости Ланга с его огромной копной каштановых волос и так хватало на всех.
Мы решили перебраться в стоявший на берегу озера, прямо напротив «Эль-Монако», итальянский ресторан «У ДеЛео», позавтракать там и обсудить все детали. Я хорошо понимал — это будет лучше, чем угощать их маминым варевом, подаваемым на купленных у разорившейся компании бумажных тарелках. Да и демонстрировать гостям удобства и персонал моего мотеля тоже было отнюдь не время.
По пути в ресторан я обдумывал шаги, которые мне придется предпринять, если сделка не состоится. Первым делом нужно будет спалить мотель — это понятно. Затем я мог бы сбежать в Мексику, или стать секс-рабом в Бангкоке, или начать новую жизнь среди бедуинов и песков Сахары. Я решил также наказать Бога и всю еврейскую расу, используя оставшиеся у меня от бар-мицвы талес и тфилин (молитвенную шаль и кожаные шкатулки со стихами из Писания) во всякого рода сексуальных эскападах, — а в каких, там видно будет. Кроме того, я помолился Богу, в которого не верил, сказав ему: «Ну, давай же, не покинь меня сейчас». К молитве я добавил угрозы совершить, в случае чего, еще более страшные святотатства, которые придумаю попозже.
Когда мы вошли в ресторан и уселись за столик, Макс принялся с большим красноречием рассказывать о том, сколь многое делаю я для живущих в Уайт-Лейке людей — о моих музыкальных фестивалях, художественных выставках, театральных представлениях и концертах классической музыки. В последних — за отсутствием в городе кого-либо, умевшего играть на музыкальных инструментах, — главным исполнителем неизменно был мой проигрыватель «Вебкор», о чем Макс, джентльмен из джентльменов, упоминать не стал.
— Вам, ребята, повезло, что с вами Эллиот, — говорил он. — Любая музыка, любое искусство, какие есть в Уайт-Лейке, это его и только его рук дело. Он хороший человек. И матушка его — она тоже хорошая женщина. А отец Эллиота починил крышу моего амбара и с тех пор она ни разу не протекла.
Майк Ланг, слушая Макса, улыбался. И, похоже, совершенно искренне. Он не спешил, не спрашивал у Макса, сколько тот запросит. Напротив, Майк выглядел спокойным, клевым, хипповым и даже, смею сказать, почтительным.
В конце концов, о деньгах заговорил сам Макс.
— Я знаю, Эллиот, как много приходится трудиться тебе и твоей семье, чтобы сохранить ваше дело, — сказал Макс и помолчал немного, размышляя. — Три дня по пятьдесят долларов в день — такая цена вас устроит?
«Как только он до нее додумался?» — поразился я. Возможно, приглядевшись к Майку, на котором не было ни рубашки, ни туфель, Макс решил, что тот еле сводит концы с концами. Ну а кроме того, Майка привел к нему я, что о возможном благосостоянии бедняги также не свидетельствовало. Мое-то благосостояние, как правильно сказал Макс, висело на очень тонкой нити. Вот он и решил, что мне позарез необходимо еще одно его благодеяние.
— Конечно, Макс, — сказал, продолжая улыбаться во весь рот, Майк, — это нам по карману.
После чего Макс с Майком обменялись рукопожатиями, а я едва не рухнул от потрясения в обморок. Проклятие Тейхбергов не смогло помешать сделке, несмотря даже на то, что ели мы трефное (некошерную пищу). Хотя, с другой стороны, ресторана-то мы еще не покинули.
Мы расплатились и, уже отходя от расположенной у двери кассы, услышали передаваемые по радио новости Уайт-Лейка.
— Продюсер Вудстокского фестиваля Майк Ланг, — сообщил диктор, — только что встретился в ресторане «У ДеЛео» с владельцем мотеля «Эль-Монако» Эллиотом Тайбером и хозяином «Молочной фермы Ясгура» Максом Ясгуром. Они обсуждали план переноса Вудстокского фестиваля в Уайт-Лейк.
Мы трое обменялись взглядами. Макс улыбался. Майк улыбался. Я пытался улыбнуться, но в тоже время меня так и подмывало бегом вернуться к нашему столику и отобрать у официантки, которая, понятное дело, и настучала на нас, чаевые. Вот теперь я по-настоящему испугался того, что Макс от сделки откажется.
