Николай Камбулов - Разводящий еще не пришел
— Увольнительную, значит, получил?
— Получил.
— А он-то зачем?
— Кто?
— Полковник...
— А-а... Он из армии уходит. Чудной дядька! Говорит: вы, ребята, отличные хозяева, этот самый пруд озолотит ваш колхоз... А может быть, и не чудной, — помолчав, сказала Лида. — До армии он полеводом работал в каком-то колхозе, вот и тянет его в поле.
«Ишь ты, и про это знает». Околицын положил большие руки на руль. Он тоже знал, что Водолазов до службы в армии работал в колхозе. Но откуда эта заноза пронюхала, ей-то что до таких дел? Или он ошибается в этой девчушке?..
— Значит, уходит из армии. Это хорошо. А ты сама-то откуда будешь? — спросил он Лиду.
— Ой, Матвей Сидорович, разве не знаете? Я же говорила, помните, когда документы вам показывала? Вы тогда ругали бухгалтера. Он Дмитричу приписал лишние трудодни, а вы на него: «Какой ты министр финансов, коли не ценишь артельную копеечку!»
Матвей Сидорович напряг память. Да, да, именно так было. Она вошла с чемоданчиком, нарядная, подала документы, певуче сказала: «Назначили заведующей вашим колхозным медпунктом». — «Тю-ю, еще один дезертир прибыл в Сибирь», — только и мог тогда рассудить Матвей Сидорович. Он взял у Борзовой какие-то бумаги, повертел их в руках и передал счетоводу, продолжая отчитывать старшего бухгалтера. Потом... потом эта девушка выпустила коготки: «Детясли, телефон, тент... Буду жаловаться в райком партии!» Покоя не давала. Как клещ, вцепится — и не оторвешь ее...
— Не могу вспомнить — то ли из Ростова, то ли из Москвы, — признался Околицын, закуривая.
— Шутите, Матвей Сидорович! Я из Воронежской области, из Аненкова.
— Из Аненкова? Город это или село?
— Районный центр.
Околицын вздохнул:
— Ох, и чего же людям не сидится на месте!.. Ты мне скажи, дочка: откуда ты узнала про наши родники? Ведь они лет тридцать молчат, вода избрала другой путь.
— Да это все Санечка рассказал мне. Ты, говорит, секретарь комсомольской организации, мобилизуй молодежь, докажи, что ты не на вокзал приехала, а на постоянное местожительство.
— Неужто так и сказал?
— Так, Матвей Сидорович.
— Ну а ты сама, дочка, как смотришь: не воздвигаем ли мы воздушный замок?
— Водохранилище?
— Да, это самое.
— Я читала, Матвей Сидорович...
«Ага, она читала! — поспешил Околицын заключить. — Ученая, значит. Почему же я не читал? Задания такого не было, на бюро райкома партии не спрашивали, вот и не читал... А нонче, кажется, не так... Не так!.. Простор тебе полный дан, хозяйствуй с умом и с пользой для народа своего... И-их, шестьдесят лет!.. Десять бы годков сбросить. Десять — целая эпоха, сто лет!»
Борзова говорила вдохновенно:
— Воду собрать каждый колхоз в состоянии, построить канальчики, пустить по ним на поля воду, дождевальное устройство установить, тракторы приспособить — чего им стоять без дела? Пусть палит солнце, а у нас свой дождь, не небесный, а земной, наш, трудовой. Труд ведь горы перемещает, Матвей Сидорович! Санечка это понимает. Он сегодня пришел не один. Солдаты, которых у военных называют «уволенные из расположения части», поддержали Санечку, согласились помочь нам. Они не пошли в клуб, на танцы... Хорошие ребята!
Она говорила, и Околицын не останавливал Лиду. По небу растабунились звезды, потянуло холодком. Матвей Сидорович поднялся, отыскал в багажнике фонарик, попробовал устранить неисправность в моторе. Лида стояла подле него и все говорила и говорила. Он, подсвечивая и орудуя гаечным ключом, думал о тех гектарах пшеницы, которые еще не убраны, и о том, что ему необходимо попасть к комбайнерам и что без него там может случиться неувязка в работе.
— А вот в технике... вы ничего не смыслите. — Он хотел сказать «ты», но смягчил. — Молодежь! Фантазии-то у вас поди на всю Россию... Ирригация, водохранилище... Да посмотри ты, как эта свеча, отработалась? — повысил он голос.
— Не знаю, Матвей Сидорович.
— То-то! Людей от полевых работ знаешь как отговаривать... Эх, старый дурень я, клюнул на вашу удочку. Ударит завтра мороз, а там снег упадет. — Он с грохотом опустил капот, выключил фонарик. Стало темно-темно, в двух шагах ничего не видно.
Послышался голос Лиды:
— Позову Санечку, он мигом вылечит ваш «газик».
Борзова ушла. Минут через пятнадцать пришел Александр. Прочистил свечи, и мотор заработал.
— Ну я пошел, — сказал Александр. — Время не ждет.
— Одного тебя отпустили? — спросил Околицын.
— Нет. Увольнение получили многие.
— И ты их сюда привел?
— Да, согласились помочь колхозу.
— И что за войско пошло: днем до седьмого поту у орудия маются, а дают им отдых — они на земляные работы идут. Или уж у меня мозги ослабли, никак не пойму, сынок?
— Ты, батя, просто устал, а может быть, не с той меркой смотришь на жизнь, по старинке рассуждаешь. Будет решение района или области — выполнишь, не скажут — мимо добра пройдешь: на то ж указания не было.
— Значит, на пенсию уходить?
— Зачем на пенсию? Другому надо свое место уступить, более зрячему.
— Кому? Назови мне такого человека, завтра же соберем колхозников — и пусть председательствует.
— Сдаешься?
— Разумом, кажись, а душа болит. Болит, сынок, и противится. — Он положил руку на плечо Александра. — Я ж тут двадцать пять лет председательствую. Неужто все эти годы ошибался?
— Что ты, батя! Народ не ошибается. Вон какую войну выдержали. В этой победе и твоя доля есть. Сам же рассказывал, как фронту помогал хорошим урожаем...
— Я понимаю, Сашок... Но ты иди, иди, — вдруг заторопил Матвей Сидорович сына. — А я помчусь на косовицу.
Вспыхнули фары, бросив на пыльную дорогу пучки яркого света. Мотор работал ровно, без перебоев. Навстречу летела паутина. Матвей Сидорович чувствовал, как в его груди постепенно легчает — погода позволит убрать урожай, выполнить план зяблевой вспашки, может быть, даже и с водохранилищем что-нибудь округлится...
Часть вторая
Под ногами хрустел снег. Громов впервые шел в полк как его командир. Вчера, после инспекторского опроса, был подписан приемо-сдаточный акт, все формальности остались позади. Эта работа показалась Громову довольно сложной процедурой. Председатель комиссии полковник Гросулов требовал записывать все жалобы и заявления артиллеристов. Запись вел Крабов. Он, как показалось Громову, проявил повышенный интерес к опросу, успевал записывать все вопросы и ответы, которых было немало. Очень спокойно вел себя полковник Водолазов. Гросулов, услыша жалобу или заявление, сокрушался: «Что это за порядок у вас?! Не могу слышать!» Водолазов отвечал: «Люди не ангелы, товарищ полковник, всяко бывает». Это еще больше раздражало председателя комиссии, и он предупреждал Крабова: «Подполковник, точнее ведите записи. Через неделю командующий артиллерией приедет, он поинтересуется ими».
Книга жалоб и заявлений инспекторского опроса лежит в сейфе, скрепленная подписями членов комиссии. Хотя в ней и не значилось особо тревожных, требующих немедленного решения жалоб и заявлений, Громов наметил сегодняшний день начать с изучения результатов инспекторского опроса.
Хотелось пройти в штаб как-то незаметно. Но, будто нарочно, навстречу непрерывно попадались то офицеры, то сержанты, то солдаты, словно сговорились. Когда Громов поднимался по ступенькам лестницы, перед ним вырос подполковник Крабов.
— Здравия желаю, товарищ командир полка! Сегодня у нас банный день, — доложил он. — Будут какие указания?
Громов сказал:
— Старшины у вас — опытный народ, знают, как проводить банные дни.
Сухое лицо Крабова на мгновение засветилось улыбкой.
— «У вас»... — подметил он. — Видимо, трудно сразу осознать, что вы уже командир этого полка?
— Да, это верно, — согласился Громов, в душе сетуя на свою оплошность.
В коридоре Громова встретил капитан Савчук. Командир батареи, пухленький крепыш, уперев подслеповатые глаза в лицо подполковника, с волжским выговором доложил:
— Товарищ подполковник, за время моего дежурства никаких происшествий в полку не случилось. Личный состав готовится в баню. Докладывает капитан Савчук.
— Здравствуйте, товарищ капитан. — Громов подал руку дежурному и прошел в свой кабинет.
Это была сравнительно просторная комната с двумя окнами, выходящими в поле, и одним — во двор, двухтумбовым столом, накрытым зеленым сукном, поверх которого лежало толстое стекло, в углу стоял сейф. На одной стене висела схема расположения военного городка, на другой — схема постов и расписание занятий, таблица зачетных стрельб для офицерского состава.
Громов снял шинель, обошел вокруг стола и впервые после ухода Водолазова сел в жесткое полукресло своего предшественника. На листке настольного календаря он прочитал запись: «Артмастерская. Проверить, что получается у Шахова и Рыбалко с катками». Перевернул еще страничку — опять пометки: «Вызвать лейтенанта Узлова». Десять календарных листков были заполнены планом личной работы. Это понравилось Громову, и он пожалел, что в дни приема полка не пришлось ближе познакомиться с этим человеком: Водолазов был занят служебными делами, и у них не нашлось времени, чтобы поговорить наедине.
