То Хоай - Западный край. Рассказы. Сказки
Прошло немало времени, покуда он поднял голову и увидал рисовый колобок, оставленный ему гостем. Он опустил руку, державшую нож, и тяжело вздохнул. Да, жаль, не поговорил он с гостем. А теперь его уж и след простыл.
К полудню Нгиа добрался до Наданга.
Деревушка ютилась у водопада, прочертившего белые дуги от гребня обрыва чуть ли не к самым кровлям убогих хижин, которые торчали на скособоченных сваях. Вокруг лежало непросыхающее болото.
Вся деревня была в поле. Прополку еще не закончили. Трава и кукуруза вперегонки тянулись вверх и вымахали выше человеческого роста. На распаханной целине ничего пока не созрело, только нестерпимо-яркая зелень стлалась по земле.
С берега над тлевшими еще кострами поднимался дымок. Где-то в тумане брехали собаки. Но людей нигде не было видно. Наверно, все ушли копать клубни май.
Жена старосты Панга воротилась домой.
Корзина, висевшая у нее на боку, была полна доверху клубней кхоай ныок[48], покрытых длинными волокнами. Женщина то и дело отбрасывала волокна со лба, рассеченного синим шрамом, и рукой прикрывала от липких нитей голову мальчонки, привязанного у нее за спиной. Малыш — у него, вероятно, был жар — прижался лицом к ее спине, ножки его болтались, точно плети ботвы. Следом шагал мальчик постарше, он тоже тащил за спиной большую корзину с клубнями. Подойдя к порогу, женщина опустилась на колени, сняла корзину и взяла ребенка на руки. Мальчишка, не снимая тяжелой корзины, повалился прямо на порог.
— Где товарищ Панг? — спросил Нгиа.
— Не знаю, — негромко ответила женщина.
Нгиа дождался, покуда вернулся Панг. Был он в одной набедренной повязке, бледный, словно его вымочили в проточной воде. Он молча сбросил на землю висевшую за спиною тяжелую корзину с лесными бататами и зеленью для свиней и перевел дух, распрямив натруженную спину. С плеча у него свисала сеть. К вечеру все, где бы ни добывали они пропитание, возвращались домой.
Увидав гостя, Панг засуетился, позабыв даже сбросить сеть.
— Нгиа, это вы? Так быстро собрались к нам!
Вечером уселись ужинать. Ели похлебку из клубней май с цветами банана. Панг в одной руке держал плошку с похлебкой, в другой — лучину, чтоб осветить поднос. Но лучина то и дело гасла, да и проку от тусклого мигающего ее света было мало.
— Вы разве не купили себе керосин? — спросил Нгиа.
— Купил.
— Отчего ж вам не засветить лампу?
Панг встал и вытащил из-за стола бамбуковый кувшин с керосином, обернутый сухим банановым листом — обычно так хранят мед. Он протянул кувшин гостю, чтобы тот почуял запах и убедился, что у старосты в доме и впрямь водится керосин.
Нгиа спиной ощутил, как сквозь щели в стене пробивается ветер.
— Может, у вас нету стекла для лампы? — спросил он у Панга.
Но тут и сам вспомнил, что даже в городском универмаге давно нет стекол. Ведь их везут сюда от самого Ханоя, в корзинах, связками, обернутыми соломой. Но при разгрузке в Иене хрупкие стекла лопаются и бьются; хорошо, если из сотни уцелеет десяток. А вот частники носят на продажу сюда, в горы, ламповые стекла на коромыслах, и ни единого не разобьют по дороге. А потом, хоть они и заламывают втридорога, волей-неволей все идут за стеклами к ним. И он — в который уж раз — подумал: «Надо бы поскорее открыть в Финша хороший магазин, чтоб был любой товар, на выбор».
И еще мелькнула мысль: «Может, Панг не зажигает лампу оттого, что керосин здесь великая ценность. Много ль его у них? А ведь раньше больных растирали керосином, как драгоценным бальзамом…»
Невдомек ему было, что на самом деле в Наданге не зажигают ламп оттого, что прошла молва, будто в керосине Правительства сидит злой дух. И даже Панг не решался пользоваться лампой. У него ведь болел ребенок… Нгиа и в голову не приходило, что Панг просто не осмелился сказать ему правду, боясь загубить малыша…
— Как соседи, вдоволь купили соли и керосина? — снова спросил Нгиа.
— Вдоволь, — ответил Панг.
Больной ребенок заплакал в углу. Панг с женой подошли к нему.
Нгиа спустился в подпол, притащил на плече охапку хвороста и подбросил веток в очаг. Старший мальчик, выронив пустую чашку из-под похлебки, крепко спал, пригревшись у очага.
Малыш вскоре утих.
— Что, народ сейчас очень занят? — спросил Нгиа.
— Да, вся деревня на прополке в поле.
— Ну а сумеем мы провести собрание?
Панг сперва заколебался, но потом, подумав, сказал:
— Ясное дело, созовем людей и проведем.
— Значит, соберемся завтра, — обрадовался Нгиа. — А я пока тут у вас осмотрюсь. Я ведь впервые в Наданге.
Они обсудили, как организовать собрание. Насущные дела и вопросы, о которых Нгиа думал всю дорогу, сейчас вдруг сложились в стройную систему, и он принялся излагать все по порядку. Нгиа почему-то очень волновался и ни разу не взглянул на Панга. А Панг молча слушал его, и на душе у него было тревожно. Наконец он встал, взял на руки больного малыша — тельце ребенка бессильно обмякло, — и Панг еще пуще встревожился.
Нгиа же весь сосредоточился на завтрашнем своем докладе. Едва приехав в Наданг, он сразу понял, как трудно живется здесь людям, да и самому старосте, видно, приходится нелегко. Верно говорил тогда Панг на совещании. Но у Нгиа был на все свой взгляд и своя метода. «Эти проблемы, — думал он, — лучше решать постепенно. Во-первых, дам знать Тхао Кхаю, он должен вылечить младшего сына Панга. В этом году, пожалуй, пора создать в Наданге бригаду трудовой взаимопомощи. Со временем бригады взаимопомощи перерастут везде в кооперативы. К концу года в Финша непременно откроется магазин. Жизнь пойдет на новый лад. Только всему свое время…» Нгиа верил: добрые дела, начатые Революцией ради счастья народа, придутся людям по душе. И он, преисполненный оптимизма, не замечал тревоги и смущения Панга.
Но Панг беспокоился не зря. Конечно, ему было понятно и близко все, о чем говорил Нгиа. Он и сам мечтал о новой счастливой жизни и не жалел сил, чтобы приблизить ее приход. Давно, еще в юности, Панг решил: «Раз я из Хуоика, мой долг идти за Революцией…» Вскоре после Освобождения председатель Тоа спустился в Наданг и объявил: «Теперь мы с вами — хозяева страны!» Многие тогда заколебались. Ходили упорные слухи, будто в Мыонглай[49], по ту сторону границы, тэй по-прежнему убивают людей. А многие слышали, как начальник форта, удирая за границу, пригрозил: «Знайте, я ухожу ненадолго, мы скоро вернемся. И всех, кто примет сторону Вьетминя[50], вырежем — от мала до велика». Но Панга это не поколебало: раз Революции нужно, он стал старостой в Наданге.
Но он давно уже слышит, как земляки говорят:
— Живем под Правительством который год, а какая она, новая власть, не ведаем. Кроме Панга, никого и в глаза не видели.
А кое-кто и побаивался:
— А ну как воротятся тэй, кто нас от них защитит?
Панг не сразу находил, что им ответить.
— Нет, видно, худо дело, скоро нам всем конец! — говорили люди.
Он бранил маловеров на чем свет стоит. Но когда у него самого заболел ребенок, пришел сосед и сказал:
— Вот видишь, ты пошел в старосты, оттого и дитя твое хворает.
Панг отругал его.
Но ребенка изводила жестокая хворь.
Иногда Панг и сам поддавался сомнениям. Слухи, они ведь как капли, что долбят камень. Вон поначалу соседи нарадоваться не могли на купленную соль и керосин; но через день-другой восторги поулеглись. Бог весть откуда пошла молва, будто в том керосине — злой дух. Тайные недруги угрожали односельчанам всякими бедами. Злые голоса — а они доходили, само собой, и до Панга — нашептывали: «А ну как заявятся американцы и найдут у нас эту соль и керосин да притянут к ответу, ищи тогда Правительство, чтоб заступилось за нас…»
— Да ведь Правительство — это я, и ты, и он! Правительство — это народ! — кричал староста.
Но он был не мастак на объяснения и потому мечтал дознаться у кого-нибудь об этих мудреных делах. Да только кого расспросишь здесь, в Наданге, а до Финша, к председателю Тоа, как-никак больше дня ходу.
В тот вечер Панг созвал на собрание всех, кто жил близ устья Наданга. Люди, прежде никогда не встречавшие Нгиа, спешили пожать ему руку. Ясное дело, когда человек спозаранку уходит на промысел и весь день остается один в мрачных лесных чащах, его одолевают сомнения и страхи. Но сегодня, сойдясь на собрание, люди впервые поверили в себя и в свои силы.
— Вы к нам по делу, товарищ Нгиа? — спрашивали одни.
Другие радовались:
— Наконец-то и к нам опять заглянул партиец!
— Вот здорово! Товарищ Нгиа пришел к нам, в Наданг!
— А говорили, что все вы ушли на равнину, заделались там большими начальниками и больше никогда не вернетесь в горы.
