Дорис Лессинг - Расщелина
Со времени Шума — большого ветра — в хрониках берега и долины появилась новая нотка. Ветер вдул страх в людей, которые прежде, как казалось, страха не ведали. Они оказались восприимчивыми к воздействиям. Внезапность Шума подействовала на них. Конечно, случалось недоброе в их жизнях и ранее. Иной раз смерть поджидала в глубине моря или в лесной чаще, еще чаще с треском проваливались казавшиеся беспроигрышными хитроумные мужские затеи, но почему Природа — наш друг! — вдруг оказалась способна на столь жестокое предательство?
«Что случилось раз, может случиться снова».
Шум показал, что они беспомощны.
Парни вернулись в свою долину, как только появилась возможность. Громадного леса, манившего своим изобилием, теперь было не узнать. Деревья вырваны с корнями и отброшены на большие расстояния, свалены в кучи и разбросаны. Зачастую лес повален, и деревья уложены с какой-то странной аккуратностью, рядками. По долине трудно даже просто пробираться. Не меньше людей пострадали птицы и животные. Места, где они жили, не узнать. Цветущая долина превратилась в перепаханное грязное болото.
Парни не вернулись в пещеры, они принялись восстанавливать что можно. Когда на место кормежки орлов выложили рыбу, сначала никто не появился. Потом прибыли первые калеки, с помятыми крыльями и переломанными ногами. Парни попытались оказать им помощь и даже послали в пещеры за женщинами, умеющими лечить. С этой поры орлы перестали враждебно относиться к женщинам.
С этого же времени начинается особая забота о детях обоих полов — в том числе и в аспекте историческом.
«Толки о том, что, когда родились первые младенцы-мальчики, их называли монстрами и плохо с ними обходились, — именно толки и более ничего.
Басни, исполненные глубокого психологического смысла. На самом же деле верить надо, что первые предки были пола мужского, а если спросят, как же они себя воспроизводили, то следует отвечать, что орлы высиживали их из яиц. Ведь неспроста почтение к этим великим птицам выражают мифы о нашем происхождении. Гораздо легче поверить, что прародителями нашими были орлы, даже олени, чем считать первое население полностью женским, а мужчин — лишь позднейшим достижением природы. Ведь мужчины украшены сосками, которые когда-то для чего-то использовались. Они могли рожать через пупок. Существуют и иные возможности, более вероятные, чем смехотворная теория о первенстве женщин. То, что мужчины лишь добавление к роду человеческому, — вздорная басня, ибо очевидно, что они самой природой задуманы как венец ее творения и первые во всем».
Этот фрагмент, без сомнения, принадлежит к мужскому варианту истории и относится к более позднему времени.
Постоянная тема всех хроник после Шума — сознание грядущей угрозы, неизбежной суровой опасности и, вследствие этого, постоянная озабоченность судьбой детей.
Времена, когда мальчики могли опасаться нападения женщин, давным-давно канули в прошлое. Теперь, если рождался маленький монстр, не было необходимости поскорей доставлять его в долину для выращивания и воспитания. Многие века назад, в самом начале истории, мальчики доказали, что они умеют присматривать за новорожденными — они научили олених кормить младенцев. Поэтому младших поручали присмотру мальчиков постарше. Они также часто присматривали и за маленькими девочками, которые просили своих матерей, прибывших в долину для спаривания, оставить их в этом живописном месте. Впрочем, некоторые предпочитали жить у моря. Но и у моря, и в долине дети, как девочки, так и мальчики, оставались желанными, любимыми и тщательно охраняемыми существами.
Женщины давно потеряли способность к оплодотворению родильным ветром или родильной волною, теперь для них остался лишь один путь к зачатию: через контакт с мужчиной. Это не сразу осознали как мужчины, так и женщины. Возможно, эта истина многими усваивалась болезненно. Не всем женщинам хотелось зависеть от монстров. Означает ли, что они поняли, каким образом плод оказывается в животе женщины? Так ли уж неожиданна оказалась смена концепции зачатия от ветров и приливов на концепцию взаимодействия полов? Конечно, потеря способности самостоятельно забеременеть — серьезный удар, чреватый утратой веры в себя, удар мучительный. Я склонен верить, что мужчины и женщины узнали новую истину одновременно или почти одновременно и не постепенно, а сразу, как бы в виде озарения. Ведь с самого начала ведения хроник обеими сторонами периодически в сознание обитателей берега и долины впрыскивались новые истины. Природа вела свое хозяйство, и вдруг один, два или более индивидов оказывались иными, по-иному мыслили, повиновались новым импульсам, новым не только для них. То же самое, как мне кажется, относится и к постижению того факта, что уродливые (так, во всяком случае, безоговорочно считали вначале) образования на теле мужчин — не что иное, как инструмент воспроизводства, необходимый для того, чтобы вызвать к жизни в теле женщины ребенка. И эта истина внезапно засветилась перед всеми.
Наряду с постоянным беспокойством и жалобами на малочисленность детей, на их беззащитность, как в женских хрониках, так и в наших, мужских в адрес женщин выдвигаются обвинения в сварливости и вздорности. Женщины постоянно придирались к мужчинам, что вызывало недовольство не только у мужчин, но и у женщин-наблюдательниц. Женщины попали в полную зависимость от мужчин, и это им не могло нравиться.
Наряду с новыми тенденциями продолжали действовать и старые, которые мы назовем «предшумовыми».
Все дети рождались в пещерах над морем, играли в волнах под наблюдением взрослых, в безопасности. Большинство женщин проживало в пещерах, им долина, как правило, не нравилась. Большинство мужчин оставалось в долине. Между пещерами и долиной постоянно сновал народ. Женщины отправлялись в долину, когда приспевал срок, мужчины приходили в пещеры и оставались погостить. Новорожденных мальчиков не отправляли в долину, они оставались с девочками. Скопление детей в пещерах выглядело совершенно иначе, чем в прежние времена: более ярко, оживленно, весело. И, конечно, более суматошно. Подросшие дети, мальчики и девочки, часто навещали долину. Место это изобиловало мелкими чудесами, притягательными для живого детского сознания.
Женщинам не нравилось, что дети посещали долину — еще один источник постоянных жалоб. Их пугала быстрая глубокая река, оправившаяся после Шума. Они видели в водах этого потока бесспорный риск, опасность для жизни потомства. Отстроенные шалаши, сараи и навесы блистали таким же беспорядком, как и прежде. Детям это только нравилось, но матери всеми силами, используя различные уловки, старались не отпустить своих отпрысков за гору, к отцам. Скоро это, однако, изменилось, ибо утвердился обычай забирать мальчиков с семи лет в долину к мужчинам. Языком, близким к современному, мальчики описывали пещеры, берег, своих матерей — они их называли мягкими и несерьезными. Большая река и ее опасности взывали к их мужскому началу, считались необходимыми для правильного развития. Если один-другой ребенок все-таки погибал, то отцы расценивали это как неизбежную дань природе.
* * *События этого лета заставляют меня возобновить комментарии.
Хочу предпослать тому, что я хочу сказать, маленькое напоминание. Спартанцы отнимали мальчиков у матерей в семь лет.
Однажды летом я, забрав Тита, отправился в поместье, не ожидая увидеться с Юлией и Лидией до ранней осени. Но Юлия прислала гонца с сообщением, что ее пригласили на свадьбу в соседнее имение и что она посетит нас. Жених Децимус долгое время был любовником Юлии. Партию он себе устроил просто блестящую: невеста происходила из семьи богатой и знатной. Децимус выслал за Юлией повозку, и однажды к вечеру мы увидели эту повозку, обвитую лентами и гирляндами. Возница доставил Юлию и Лидию. Обе они вышли, и я направился поприветствовать жену и дочь. Тит тоже заметил их прибытие и выбежал во двор, но вдруг резко остановился и нахмурился. Конечно, в глаза ему светило солнце, но хмурился Тит не из-за этого. Юлия и Лидия выглядели великолепно, прекрасно дополняя друг друга. На Юлии платье было розовое, на Лидии — нежного розовато-лилового оттенка. Юлия сама придумала наряд для дочери. Прекрасно, да просто великолепно смотрелись они, каждая по отдельности и обе вместе. Юлия заметила симпатичного парня, глазевшего на нее, но не сразу узнала сына, которого не видела около года, если не больше. Первым побуждением ее было улыбнуться, пококетничать с Титом. Однако увидев его реакцию, позу, она тут же осеклась. Нахмуренный Тит полуотвернулся, спрятал руки за спину, он сделал движение в сторону, желая удалиться.
Сестра его улыбалась, стоя рядом с матерью.
— Глянь-ка на меня. Нет, ты только глянь! Не узнал?
Брат и сестра раньше всегда дружили, но затем Лидия как будто вступила в некое древнее сообщество, приобрела сексуальный опыт и вообразила себя знатоком мужского пола и всей жизни. В улыбке ее не было и намека на прошлые дружеские чувства. Улыбка означала, что она теперь взрослая и все вокруг должны признать это. Есть ли на свете пропасть шире, чем между тринадцатилетним братом и пятнадцатилетней сестрой, уже потерявшей девственность? По лицу Тита можно было понять, что улыбки матери и сестры для него хуже отравленных стрел. Он как будто окаменел.