Филип Рот - По наследству. Подлинная история
— Вы хотите сказать, что такая операция невыполнима? — спросил я.
— Вовсе нет, — сказал Бенджамин так резко, словно я усомнился в его компетентности. — Выполнима, почему же невыполнима.
Когда мы оба вернулись на свои места, отец сказал Бенджамину:
— Доктор, у меня в вашей клинике есть друг. У его зятя была такая же опухоль, ее облучали. И после облучения опухоль исчезла. Я не говорю, что это решит все мои проблемы или решит их навсегда. Мне бы всего только пару годков…
— Мистер Рот, — доктор был сама деликатность, — я не знаю, подействует ли облучение, так как не знаю, какого рода ваша опухоль. А чтобы это узнать, мне дополнительно нужна компьютерная томография в аксиальной проекции — она покажет, что происходит как в костях, так и в мозгу. Затем мне понадобится биопсия опухоли. Ваша, скорее всего, относится к одному из трех видов опухолей; определить, какого она вида, сэр, и что вам рекомендовать, я смогу только после биопсии.
— Понятно, — убитым голосом сказал отец.
— Биопсию производят при помощи иглы, — объяснял доктор. — Эта процедура займет не больше часа. Я бы рекомендовал вам после биопсии остаться на ночь в больнице, чтобы мы вас понаблюдали. А на следующий день вы уедете домой.
— Куда втыкают иглу? — спросил отец, и тон его говорил, что он не даст себя истязать, покуда ему не объяснят что к чему.
Прямолинейность отца и не угасший в нем, невзирая на возраст и предстоящие испытания, боевой дух, видно, подкупили бывалого нейрохирурга и даже пробудили в нем сочувствие. Излагая историю своей болезни, отец не раз отклонялся от темы — рассказывал случаи из своего ньюаркского детства семидесятипятилетней давности; подспудный смысл его повествования, судя по всему, был таков: за годы, проведенные на Ратжерс-стрит, он приучился смотреть на вещи реалистично и готов к выпавшим на его долю испытаниям. Он с жизнью связан давно, давным-давно одной веревочкой, и пусть Бенджамин об этом не забывает.
Каждую историю — про то ли, как он не дал спуску ирландской шпане из-под Ньюарка, или про то, как он после школы работал в кузне своего родственника, — доктор слушал с любопытством и нетерпением равно, благодушно пережидая, пока отец подкрепит свою мысль примером, и только тогда возвращал его к насущной теме. Потом обстоятельно объяснил отцу, как, введя иглу через нёбо, достанут частичку опухоли и так далее, шаг за шагом.
— А облучение? — снова спросил отец, и тут в голосе его прорвалось отчаяние.
— Биопсия определит, воздействует ли на такого рода опухоль облучение. Шанс всегда есть, хотя, принимая во внимание, какого размера опухоль и как давно она у вас, он не слишком велик.
— Понимаю, — сказал отец. — Мне бы всего года три-четыре…
Доктор кивнул: он все понимал как нельзя лучше. Первоначально отец просил год-два, но не прошло и нескольких минут, а он уже просит три-четыре, заметил я. Отец явно проникся доверием к Бенджамину с его внушительной, патрицианской внешностью — куда до него хаймишер[30], приземистому доктору Мейерсону, при том, что тот вдобавок предложил не ввести иглу в нёбо, а нечто куда более кардинальное. Мне пришло в голову: посиди мы в кабинете Бенджамина еще день-другой, отец в конце концов преодолел бы страх накликать своей греховной жаждой жизни беду похуже той, которая на него свалилась, и выложил бы доктору свое заветное желание — прожить не жалкие три-четыре года, а вообще пересмотреть этот вопрос: «Я — мальчишка из иммигрантского района — достиг определенного положения, а ведь я даже средней школы не кончил. Но я никогда не отступал, никогда не падал духом, не говорил: сдаюсь. Я был верен жене, предан Америке, гордился тем, что я — еврей. Я дал двум отличным парням возможности, каких не имел сам, и прошу только то, что заслужил, — прожить еще восемьдесят шесть лет. Да с какой вообще-то стати, — спросил бы он Бенджамина, — человеку умирать?» И, разумеется, имел полное право задать такой вопрос. Дельный вопрос.
— Иглу, — говорил отец, — ввести иглу — это не опасно?
— Вообще-то, процедура эта вполне безопасная, — сказал доктор. — Вы ничего не почувствуете. Ее проводят под наркозом. Дня два-три рот будет сильно болеть, потом боль пройдет.
— И тогда, — сказал отец, — если опухоль такая, как нужно, тогда… облучение?..
Доктор воздел обе руки кверху — в знак своей беспомощности, и выглядел при этом не как нейрохирург мирового класса, а как продавец на восточном базаре, торгующийся со скряжливым покупателем.
— Такая возможность, пусть и небольшая, есть, полностью исключить ее нельзя, но пока ничего сказать не могу.
— Каковы последствия облучения? — спросил отец.
— Будь вы помоложе, лет через тридцать вы, возможно, и почувствовали бы его последствия.
— Но в одном, если я вас правильно понял, вы уверены: оперировать вы не хотите?
— Не хочу и не могу. Сначала надо узнать, что там у вас.
Когда мы ушли от Бенджамина, я предложил не ехать прямиком домой, а спуститься на лифте в больничный кафетерий и, пока выводы доктора еще свежи в нашей памяти, обсудить их.
Мы нашли столик на четверых: с нами был и мой племянник Сет — он жил в Нью-Джерси с женой, она привезла отца с Лил из Элизабета и должна была отвезти их обратно. Сет, пока шла консультация, сидел в приемной, и отчасти для его сведения, но в основном из желания удостовериться, что отец все понял верно, в кафетерии я изложил выводы Бенджамина, сделав упор на то, что, хотя пока доктор не может сказать, воздействует ли на опухоль облучение, однако считает это маловероятным.
— Мне он нравится, — сказал отец, когда я замолчал. — Произвел хорошее впечатление. Другой — тому бы только резать. А этот хочет сначала все проверить. Он произвел на меня хорошее впечатление. А на тебя? — спросил он Лил. — На тебя он произвел впечатление?
— Да, — сказала Лил. — Приятный, судя по всему, человек.
— А на тебя, Фил?
— Да. Уверен, он замечательный врач. Так сказал Дэвид.
— И Дэвид прав. А он сказал: подождать. Он кто? — спросил меня отец. — Еврей?
— Вроде бы еврей. Кажется, из Ирана.
— Интересный мужчина, — сказал отец.
На первом этаже около лифта толпились люди; пробираясь по битком набитому больничному вестибюлю, я поддерживал отца под одну руку, Сет — под другую.
— Начать жить сначала — вот, что мне нужно, — неожиданно огорошил меня отец. — А то я забился в квартиру, как в нору. Жить отшельником не по мне.
— Вот именно, — сказал я.
— Вернусь в «Y». Рассказывал я тебе или нет — меня навестил кантор из нашей синагоги? Двое из нашей синагоги и кантор. Им рассказали об опухоли. И они обещали каждый день подвозить меня в «Y».
— Вот и хорошо. Давай-давай.
— Я и не знал, что у меня столько друзей, — сказал он.
Отсрочка приговора, подумал я, пусть он порадуется. Порадуйся и сам, подумал я, даже если решение придется принимать уже завтра.
Словом, в тот вечер я не без удовольствия посмотрел по телевизору матч «Метс» и думал — о чем бы ни думать, лишь бы бежать от реальности — о трихиттере Дарлинга и хоумране Макрейнольдса, а не об отце и опухоли, которая, несмотря на победу «Метс», засела в его мозгу и, если ее оттуда не извлечь, в конце концов попрет так же слепо и неумолимо, как любая неостановимо прущая сила.
За два года до этого, 14 октября 1986-го, когда «Метс» играли пятый финальный матч против Хьюстона, я — увы! — оказался в Лондоне. В 11.15 по лондонскому времени я позвонил отцу в Элизабет — он только что не прыгал от восторга. Мне удалось пристрастить его к «Метс» в ту весну, когда он на месяц залег с изнурительной хворью; что это за хворь, никто не мог определить, но, скорее всего, она коренилась в опухоли мозга. У него был полный упадок сил, пропал аппетит, а когда он вставал, чтобы размять ноги, его шатало. Я прилетел из Лондона разобраться, что с ним происходит, и за те недели, что провел в Нью-Йорке, пытался отвлечь его от необъяснимой болезни, приохотив к «Метс», — они тогда уверенно шли к победе. Вечерами я приходил к отцу поужинать и посмотреть матч, а когда уходил раз-другой на стадион «Ши», велел ему смотреть во все глаза и разыскать меня на трибуне. К тому времени, когда я уехал, симптомы хвори почти что исчезли, отец был практически снова в форме и к тому же стал болельщиком — и еще каким болельщиком, — хотя я не припомню, чтобы он смотрел бейсбол с тех пор, как водил меня, совсем еще мальца, с братом на ньюаркский стадион «Руперт» смотреть сдвоенный воскресный матч команды Три А[31] «Ньюарк биэрс» с нашими соперниками из-за болот «Джерси-Сити джайнтс».
Ко времени финалов мне пришлось вернуться в Лондон, и я каждый вечер звонил ему — узнать подробности. Мне нравились его темпераментные репортажи.
— «Метс» выиграли, — говорил он таким тоном, словно это была и его победа. — В двенадцатом иннинге. Вот игра так игра. Гуден против Райена. Строберри забил хоумран. И тогда они сравняли счет. Да уж, вот игра так игра.
