Виктор Пелевин - Жизнь насекомых
– Нету.
– Тогда включи радио. Там объявят. В три часа надо на рынке быть.
Максим протянул руку к старому «ВЭФу» и щелкнул ручкой. Передавали новости.
– Выступая на сессии Организации Объединенных Наций, – заговорил ксилофонический женский голос, – король Иордании Хусейн отметил, что американский план ближневосточного урегулирования представляется ему малоэффективным. Он заявил, что у арабских народов имеется свой план, о котором необходимо шире информировать международную общественность. А теперь несколько слов о событиях внутри страны. Из Кузбасса сообщают – на Новокраматорском металлургическом комбинате задута седьмая домна с начала пятилетки. Поясним радиослушателям, что в ранее принятой терминологии одна домна составляет десять стаканов, или сто кораблей, или тысячу косяков. Таким образом, семь ты…
Никита нагнулся над приемником и выключил его.
– Не дождемся, – сказал он. – Лучше на улице спросим.
– Тысяча косяков, – мечтательно повторил Максим и выпучил глаза. – Эй, ты слышал, что сейчас передали?
– Да, – отозвался Никита. – А что?
– И тебя ничего не удивило?
– Нет.
– Ну ты даешь, – засмеялся Максим. – Совсем скурился чувак. Ты правда, что ли, ничего не заметил?
– А что я должен был заметить?
– Про пятилетку. Ведь пятилеток нет больше.
– Пятилеток нет, – сказал Никита. – Но пятилетний план остался. Его же на пять лет вперед сушили.
– А-а! – понял Максим.
– Пойдем быстрее, – сказал Никита, выглянув в окно, – пока во дворе пусто. Еще косяк возьмем?
– Не вопрос, – сказал Максим и сунул папиросу в карман.
Никита задержался у двери.
– Стой, – сказал он, с сомнением глядя на Максима, – так не пойдет.
– Чего не пойдет?
– Вид у тебя стремный, вот чего. Переверни пилотку.
Максим послушно снял пилотку и нацепил ее желтой кисточкой вперед. Никита остался доволен и открыл дверь.
На улице дул ветер и было прохладно. Недавно прошел дождь, но асфальт уже успел высохнуть. Максим с Никитой вышли на дорогу и двинулись в гору, по направлению к блестящим воротам, образованным трубой теплоцентрали, которая выгибалась над дорогой в форме буквы «П».
– Слушай, – сказал Никита, – туда не пойдем.
– А чего?
– Вон, видишь, – сказал Никита, указывая на арку. – Что это за «Пэ» такое?
Максим поглядел вперед.
– Брось, – сказал он, – это у тебя думка начинается. Идем.
Но после Никитиных слов проходить под буквой «П» было довольно страшно, и Максим с Никитой перелезли через трубу в нескольких метрах справа от арки, промочив штаны в сырой траве и вымазав ноги в грязи. Никита внимательно посмотрел Максиму на ноги.
– Чего это ты в сапогах ходишь? – спросил он. – Жарко ведь.
– В образ вхожу, – ответил Максим.
– В какой?
– Гаева. Мы «Вишневый сад» ставим.
– Ну и как, вошел?
– Почти. Только не все еще с кульминацией ясно. Я ее до конца пока не увидел.
– А что это? – спросил Никита.
– Ну, кульминация – это такая точка, которая высвечивает всю роль. Для Гаева, например, это то место, когда он говорит, что ему службу в банке нашли. В это время все вокруг стоят с тяпками в руках, а Гаев их медленно оглядывает и говорит: «Буду в банке». И тут ему сзади на голову надевают аквариум, и он роняет бамбуковый меч.
– Почему бамбуковый меч?
– Потому что он на бильярде играет, – пояснил Максим.
– А аквариум зачем? – спросил Никита.
– Ну как, – ответил Максим. – Постмодернизм. Де Кирико. Хочешь, сам приходи, посмотри.
– Не, не пойду, – сказал Никита. – У вас в подвале сургучом воняет. А постмодернизм я не люблю. Искусство советских вахтеров.
– Почему?
– А им на посту скучно было просто так сидеть. Вот они постмодернизм и придумали. Ты в само слово вслушайся.
– Никита, – сказал Максим, – не базарь. Сам, что ли, вахтером не работал?
Слева между холмами мелькнуло море, но дорога сразу же повернула вправо, и море исчезло. Впереди никого не было. Максим полез в карман, вынул оттуда косяк и закурил.
– Ну, работал, – сказал Никита, принимая дымящуюся папиросу, – только я чужого никогда не портил. А ты, даже когда в подвале этом еще не прижился, уже был паразит. Вот я тебя картину просил на три корабля обменять, помнишь?
– Какую? – фальшиво спросил Максим.
– А то не помнишь. «Смерть от подводного ружья в саду золотых масок», – ответил Никита. – А ты что сделал? Вырезал в центре треугольник и написал «хуй».
– Отец, – с холодным достоинством ответил Максим, – чего это ты пургу метешь, а? Мы ведь это проехали давно. Я тогда был художник-концептуалист, а это был хэппенинг.
Никита глубоко вдохнул дым и закашлялся.
– Говно ты, – сказал он, отдышавшись, – а не художник-концептуалист. Ты просто ничего больше делать не умеешь, кроме как треугольники вырезать и писать «хуй», вот всякие названия и придумываешь. И на «Вишневом саде» вы тоже треугольник вырезали и «хуй» написали, а никакой это не спектакль. И вообще, во всем этом постмодернизме ничего нет, кроме хуев и треугольников.
– Художника-концептуалиста я в себе давно убил, – примирительно сказал Максим.
– А я-то думаю, чего это у тебя изо рта так воняет?
Максим остановился и открыл было рот, но вспомнил, что хотел одолжить у Никиты плана, и сдержался. Никита всегда так себя вел, когда чувствовал, что у него скоро попросят травы.
– Ты, Никита, прямо как участковый стал, – мягко сказал Максим. – Тот тоже жизнь объяснял. Ты, говорил, Максим, на производство идти не хочешь, вот всякую ерунду и придумываешь.
– Правильно объяснял. Ты от этого участкового отличаешься только тем, что, когда он надевает сапоги, он не знает, что это эстетическое высказывание.
– А сам ты кто? – не выдержал Максим. – Может, скажешь, не постмодернист? Такое же говно, в точности.
Но Никита уже успокоился, и его глаза подернулись прежней вялой меланхолией.
– А эта картина хорошая была, – сказал Максим. – «Смерть от подводного ружья». Она у тебя какого периода? Астраханского?
– Нет, – ответил Никита. – Киргизского.
– Да я же помню, – сказал Максим. – Астраханского.
– Нет, – сказал Никита. – Астраханского – это «Пленные негуманоиды в штабе Киевского военного округа». У меня тогда был длинный киргизский период, потом короткий астраханский, а потом опять киргизский. Чего Горбачеву никогда не прощу, это что Среднюю Азию потеряли. Такую страну развалил.
– Думаешь, он хотел? – спросил Максим, стараясь увести беседу как можно дальше от опасной темы. – У него просто не было четкого плана действий.
Никита не поддержал разговора. Шоссе, по которому они шли, уводило все дальше от моря; вокруг были только голые холмы, и Максим подумал, что, если опять начнется дождь, спрятаться будет некуда. Он начал замерзать.
– Пошли обратно, что ли, – сказал он. – Эй, пяточку оставь!
Никита затянулся последний раз и отдал Максиму окурок.
– Зачем обратно, – сказал он, – сейчас повернем. Тут напрямик можно выйти.
От шоссе отходила узкая асфальтовая дорога. Вдоль нее стоял длинный деревянный забор, за которым возвышались недостроенный санаторий и пара подъемных кранов. Максим с тревогой подумал, что на дороге могут встретиться собаки, но, когда Никита свернул с шоссе, молча пошел следом. Вдруг в голову ему пришла неприятная мысль.
– Слушай, Никита, – сказал он, – а чего это мы про банку говорили?
– Это ты про «Вишневый сад» рассказывал.
– Нет, – сказал Максим, – раньше. Про конопляных клопов.
– А. Это коробок травы банкой накрывают и смотрят – если клопы выползут, значит, шухер.
Папироса в руке у Максима издала треск и выпустила длинную и тонкую струю дыма, похожую на ракетный выхлоп. Максим вздрогнул.
– Так, – сказал он, – а мы почему из дома вышли?
– Стремно стало, – сказал Никита. – Я подумал, а вдруг менты придут?
– Понятно, – сказал Максим и оглянулся. – А ну пошли быстрее.
Он стал таким бледным, что Никита, поглядев на него, испугался и прибавил шагу.
– Куда спешить? – спросил он.
– Ты что, не понял ничего? – сказал Максим. – Нас сейчас брать будут.
Тут дошло и до Никиты. Он прибавил шагу, оглянулся и увидел на шоссе тормозящий у развилки желтый милицейский джип с голубой полосой вдоль борта – к сожалению, эти цвета сейчас не имели к независимой Украине никакого отношения.
– Стой, – сказал Никита и поглядел на Максима безумными глазами, – мы так не уйдем. Они на машине.
– А что ты предлагаешь?
– Давай ляжем у обочины и притворимся мертвыми. Они тогда мимо проедут и сделают вид, что нас не видят. На фига им лишнее дело заводить?
– Совсем рехнулся, – сказал Максим. – Надо спрятаться.
– А где здесь спрячешься?
– На свалке, – сказал Максим.
Слева от дороги начиналась огромная свалка. Точнее, это была не совсем свалка, а загаженная до невозможности площадка, на которой устроили склад стройматериалов – плит разных размеров и формы, бетонных кубов и труб, но мусора на ней было гораздо больше. Максим оглянулся и увидел, что милицейский джип свернул с шоссе на дорогу, по которой они с Никитой только что прошли.
