Роман Парисов - Стулик
– Это просто. Может быть, ты слышал имя «Коля»? Нет? Это Маринкин друг, он ещё год назад так заинтересовался мной, говорил – я вижу тебя моделью, сделал мне бук, понакупал всяких дорогих вещей – говорил, для съёмок… А перед днём рождения звонит мне из Швейцарии, говорит, поздравляю, я сам не могу приехать, а стол тебе оплачу – гуляйте, девчонки…
– Хор-роший подарок. Света, скажи мне честно. Ты спала с ним?
– Да ты что, нет, коне-е-ечно! Вообще-то, он намекал, но после разговора с моим папой… понял, что надеяться не на что.
– Бедняга. – (Значит, мне тоже предстоит беседа.) – Столько для тебя сделал – и…
– Ну а он такой. Ценитель красоты. Возился со мной… из любви к искусству.
Светик улыбается.
– Вообще-то… я сама понимаю, как всё это портит, – вдруг говорит серьёзно. – Когда даже просто так вроде, и человек от тебя ничего не хочет, ну, деньги девать некуда, – на, девочка, на мороженое. Потом привыкаешь к тому, что в кармане всегда что-то есть, а когда останется каких-нибудь сто долларов – уже депрессняк…
– …и ты уже думаешь: а, зачем идти учиться, работать, что-то делать… Ты пойми, Светик, – (на меня находит вдохновение, я выстраиваю в памяти богатый образный ряд, оставшийся после бесед с психологом, я всё больше распаляюсь), – девушка ещё школьница, только открывает глазки на мир… А ей уже на мозги капают – да ты такая, самая лучшая, ты что вообще здесь делаешь, да я тебя в Париж… – внешние данные её сами собой вылезут в первый ряд и полностью закроют обозрение. И собственная исключительность взгромоздится на этот эфемерный, но для неё почему-то уже абсолютно незыблемый пьедестал… И что интересно: потребует всё новых и новых доказательств реального своего существования!
Я вхожу в творческий раж. Ну и молодец, Рома, без обиняков, директно ввожу моей девчонке вакцину. Всё это, надеюсь, не звучит сентенцией. Это вливание образной аксиомы в фундамент жизненного строительства (во!). Готовы мы не совершать чужих ошибок?..
Светик то и дело активно кивает. Соглашается.
Вижу, что готовы.
Мой разорённый салатик откинутым листом тревожно топорщит ухо.
Дальше!
– Так вот. Девочку посадили на эту её жёрдочку, сама-то до неё она не доросла естественно, своим опытом… Она вообще никто – рожица да фигурка! И вот он – он льстит ею, сладкой и неопытной, своему самолюбию, он ею самоутверждается! А на самом деле? – ломает ! Потому что она уже не может без красивой жизни, как чукча без водки… Чего там – на, девочка, на мороженое… Она – несчастное создание! Узнаёт изнанку жизни, а не видит лица!…
Нет-нет, аплодисментов не было. Бурных покиданий парламента – тоже. Света быстро курила и серьёзно смотрела на меня. А я уже, конечно, корил себя за прямолинейность, запальчивость, вспыльчивость – что ещё?.. Ну, как всегда.
Я закурил (!!!).
– Я не такая.
Я не расслышал.
– Я – не такая, Ромик ! Всё, что ты сказал, – правда. Всё-всё правда… Сколько раз я была на месте тех, о ком ты говоришь. И девушки сейчас – ну, я имею в виду, – модельного плана – тьфу, формулировочка! – никогда не останавливаются.
– В смысле.
– В смысле – не будут жить с человеком и ни на кого больше не смотреть только потому, что он им нравится. Они обязательно будут искать ещё одного, а лучше двух – чтобы встречаться раз в неделю, может – в месяц… И иметь всё.
– Кто бы сомневался…
– Вот, например, Латанин. Уж на что страшило, а девчонки, даже, я знаю, из нашего агентства, в очередь к нему выстраиваются. За квартирой-машиной!..
– Да бог с ним, с Латаниным.
– …но я – не такая.
– Да не такая ты, не такая, – смилостивился я. (Девчонка на пути к исправлению! Ура-ура!) – Будем считать, ты счастливое исключение. Ты девочка неглупая, образованная, – у тебя шансов оценить всё это гораздо больше, чем у большинства. Ну, а вообще – у тебя ещё всё впереди.
– У меня уже всё позади ! Опыта за два года – выше крыши…
– Скажи. Зачем вообще ты пошла в модели?
– Когда мне было лет одиннадцать, подошёл на улице Стас и дал визитку. Через два года я уже работала. Нет, папа был, вообще-то, против. Не помню, по-моему, мама настояла – «пускай развивается».
– Н-ну да. Откуда бедным родителям знать, что это за болото?!
С ощущением свершившегося прорыва я вывожу Свету на улицу. Дождь опять строчит по лужам. Лужи – чёрные с золотом. Зонт – в машине. Адреналиновая дыра, как после американских горок: всё здорово, я на высоте! Я сказал ей что-то важное, сказал основное, сказал рискуя – и был услышан!
Никого в тёмном Камергерском проезде. Только наездницы в седле переступают на месте ленивым копытом.
– Прокатиться не желаете?..
– Ой, Рома, лошадки! – Светик прыгает в дождь, погладить живую шёрстку, вспаренные лошадиные бока.
– Мужчина, пожертвуйте коням на корм!
Мужчине ничего не остаётся, как прыгнуть следом и пожертвовать сотню (мельче нет).
Света счастлива. (Мужчина не ударил в грязь лицом!) Нежно заглядывает она в печальные лошадиные глаза.
– Рома, Рома, а я в прошлой жизни была лошадкой! – и разворачивается, открывает глазки пошире, конкурирует с лошадками в печали.
Она уже мокрая. Она жива и радостна. Открытым ртом ловит полновесные разноцветные капли. Её пальцы прилипли к моим. Она идёт, как женщина, справа. В моей левой подмышке её бук.
Мне нравится, что она любит дождь.
За это я решил рассказать ей стих. Это единственное, что я сочинил в жизни (в девятом классе на уроке физики). Литературные потуги четырнадцатилетнего отрока с претензией на многозначительность. Речь идёт о некоем портрете с выставки.
Наши слитные шаги чётко ложатся в амфибрахий. Я декламирую выспренно. Мы улыбаемся.
…ты – вечно непонятый Иисус,
На вечном мольберте распят!
Света останавливается, Света забегает вперёд.
– Это – ты?! Ты знаешь, что ты гений? Повтори ещё последние строчки… В них – всё! Про настоящее искусство – то, что оно вечно, непонято, недосказанно, и всегда-всегда страдает… Как Иисус!..
Я элегантно подхватываю её на руки и несу долго, лёгкую, свежую, податливую. Целую на весу головку.
Становится неудобно нести. (Дурман её разлетевшихся волос уже распирает мне тесные джинсы.)
Аккуратно ставлю статуэтку на асфальт.
– …чем я могу пахнуть! Твоим «Кензо»!
В машине, в багажнике затаился в ожидании встречи с адресатом целлофановый пузырь моей надежды. Всем нутром торжествуя, извлекаю хрустящую сферу. Ловлю в Светиковых потерянных глазах отражение моего фантазийного порыва (лукавого и бескорыстного).
Её лицо выражает абсолютное счастье. Оно сияет нереальностью происходящего. С-с ума сойти. Задарил совсем! Что-то там внутри такое, как гнёздышко. И не стыдно тебе, так охмурять девчонку.
Едем домой в час ночи под вопли «Рамштайна». (Таким треугольником: я, рядом она и впереди рвётся из магнитолы «Рамштайн» – расчищает дорогу.) На светофорах (и не только) обгоняем разом все машины, повергаем Светика в восторг. Считаем Светины биллборды: «То, что нас объединяет»…
Что же нас объединяет? Да, некая безмолвная общность, что-то немое и важное легко и радостно присутствует в нашей болтовне и переглядах… Я знаю – то наш сговор о поездке, то отзвук брошенного в сердце мне: «Я не такая!»
Я провожаю её до лифта, а то вдруг в подъезде какие призраки. Глядя прямо на меня широко открытыми глазами, она влажно чмокает меня: раз, два, и – три-и-и! – уже вдруг развернувшись ко мне спиной, изогнувшись, забросив головку. Её талия и передние тазовые косточки ложатся мне в руки.
(У неё всё там узко, остро и трепетно.)
– Слушай «Рамштайн»!
(«Добро пожаловать в мой маленький мир с чёрного хода!»)
Люблю в одиночестве затаить счастье, посадить рядом и прокатить через ночной город. (Ох, редко это случается!) Стало быть, «Рамштайн» не ставлю – Света, извини, сейчас моё время, полчаса самбы – румбы – ча-ча-ча, сейчас мы с эклипсом танцуем латину. Светофоры нас понимают: чётко в нисходящую тонику «Бомбы» Рики Мартина вспыхивают (наверно) сзади безумным мелкопрерывистым красным огромные спортивные квадраты стопарей… Мы тормозим, чуть спотыкаясь, чуть – нарочно – опаздывая (как незабвенная Фиса на паркете), – но попадая !!
(А о чём там речь?! А ерунда, проглотил какую-то волшебную розовую капельку – и вся жизнь уже как танец, ты уже болен, ты безнадёжно сумасшедший.)
Здравствуйте, родные чёрные в крапинку – вишнёвые-грушовые, мутные, жарко-неоновые проспект Мира – Садовое – Ленинский! Изорванный встречным ветром любимый маршрут…
Кто-то вылетает на джипе вперёд меня (??!) с поднятым большим пальцем – хорошо, не средним. (Что такое?) А, значит, люди понимают, люди сочувствуют!
