Абель Поссе - Путешествие в Агарту
В конце, в момент кульминации, тулку отдает дыхание жизни, чтобы оживить агонизирующих и обессиленных.
Тулку сжимается, подобно горстке пепла. Все одержимые в городе испытали облегчение. Они вознеслись духом благодаря жертвоприношению. Тулпы и злые духи уже не смогут завладеть ими, по крайней мере какое-то время.
Ритуальная жестокость католицизма[86] наверняка именно отсюда заимствовала эти метафизические небылицы, скорее всего дошедшие через Египет.
Слышны крики, воздающие хвалу тулку, который уже восстал из пепла и поднимается во весь рост в сиянии светильников.
Сейчас посвященный должен одолеть свою гордыню, он распевает молитву, в которой поясняет, что не следует ошибаться: он ничего не отдавал и никому не должно благодарить его за что бы то ни было, ведь сам он – ничто.
Светает. Кажется, никто не чувствует холода. Эти люди телом и душой пережили удивительное событие, побывав в самом средоточии зла. Сейчас они чувствуют себя омытыми духовным светом, неуязвимыми. Идите, служба завершилась.[87]
НОЯБРЬ 1943 – ЯНВАРЬ 1944 ГОДАЧерез два дня мы снова пустились в путь, в направлении норд-норд-ост, по самому высокогорному и пустынному краю мира.
Погонщики уже получили и проиграли в азартные игры деньги за доставленный товар. Сейчас некоторые яки и бараны везут на себе сумки с ритуальными предметами, лечебными травами, волшебными снадобьями, амулетами, – словом, то, что всегда вывозят из такой страны, как Тибет. К одному из баранов привязали кожаную суму, из которой при движении слышится жутковатое постукивание черепов. Это два-три черепа блаженных, или магов, выдолбленные наподобие чаш, с бронзовыми ручками. По-моему, чаши, используемые в католической литургии, тоже пришли из Тибета. За эти чаши-черепа в монастырях, расположенных в китайских провинциях, платят огромные деньги. Чанг неплохо заработает на них.
Единственный способ бороться с дремотой, которая одолевает во время холодного и однообразного пути, – это писать дневник. Вначале мне приходится долго разминать затекшую руку. На это уходит не меньше десяти минут. Я европеец, и размышление необходимо мне как наркотик. Я не могу не раздваиваться, глядя на мир, не думать о нем, не оценивать… Сейчас мы проходим всего по десять-пятнадцать километров в день, но мы обязательно доберемся до высокогорий.
Мы пересекаем перевал Сангчен-Ла, где высокогорные ледники отбрасывают синеватый отсвет. В Нишане начинается спуск с высоты почти в пять тысяч метров. Погонщики называют это место дорогой озер.
Сегодня 18 ноября. Я записываю: температура вполне сносная, 16 градусов ниже нуля, но без ветра. Слепящая белизна ледников. Я ехал на муле, покачиваясь, укутавшись в овечьи шкуры, почти в полусне. Еду, ни о чем не беспокоясь, и вдруг неожиданное происшествие: пытаюсь опереться на стремя, но нога съезжает вниз, и я падаю, ударившись о каменную стену. Мул пугается и падает в пропасть. Сбегаются люди. Шерпа, прислуживавший мне, забыл как следует затянуть подпруги. Чанг сразу же устраивает ему порку, беззлобно, как будто исполняет не подлежащий обсуждению ритуал.
Растерзанный мул лежит на дне, в тумане. Весело блестят пятна густой, алой крови. Все сожалеют о потере животного. К счастью, мою главную суму и всю поклажу везут другие.
Если бы я оперся на другое стремя, со стороны пропасти, погиб бы я. Моя миссия закончилась бы легко и бесславно. И уже мой мул смотрел бы на меня, лежащего на дне пропасти, своими большими, глупыми и благородными глазами.
В этих широтах жизнь и смерть значат очень мало. Это просто игра случая.
Я перечитываю слова фон Хагена: «Пока движешься по реальному пространству, опасности и трудности очевидны, их легко предусмотреть. Все становится гораздо сложнее, когда выходишь за пределы так называемой реальности. Когда невидимое, словно туман, окутывает и спутывает видимое. Когда приходится ориентироваться по символам и двусмысленным знакам, чтобы продолжать путь. Тогда-то мы и чувствуем себя как Дети, заблудившиеся в огромном темном доме. Но это и есть настоящая среда обитания человека, о которой человек предпочитает ничего не знать».
Заледеневшие озера кажутся с высоты металлическими пластинами, лужами ртути. Дрейфующие глыбы льда похожи на изваяния слепых богов, забытых в холодной пустыне.
Погонщики поймали двух огромных серых уток. Они избавили от тягот жизни двух жалких тварей, брошенных в пустыне. На такой высоте огонь едва греет, так что мы почти весь день потратили на жарку этих сомнительных птиц. Но людям нужно было расслабиться, они смеялись, шутили. Им не противны ни едкий запах, ни темное, сладковатое мясо. Оно кажется им настоящим яством.
Вечером поднимается страшный ветер, грозящий сорвать шатры. Совсем близко слышится вой волков. Они рыщут, привлеченные острым, резким запахом уток.
Мы вошли в опасную страну По. Ее обитатели практикуют ритуальный каннибализм, поедая лишь жир своих жертв. Это выродившаяся ветвь какой-то тантрической секты.[88] Они живут вдалеке от всех, и никто не отучит их от суеверий, которые они передают из поколения в поколение, как христиане. В бинокль мне удается разглядеть пещеры, в которых они ютятся. Это дыры в земле, вход в них закрыт каменными плитами.
Чанг сказал, что это очень неловкий народ. Лишь изредка удается им поймать какого-нибудь нищенствующего или больного монаха или же сбившегося с пути паломника. Они верят, что жир – знак счастья и буддийской гармонии. А съев его, они добудут для себя эти дары.
Они смотрят на нас. Лохматые мальчишки, завернутые в шкуры, высовываются, провожая караван взглядами. Они не делают нам никаких знаков.
Они никогда не нападают, просто дожидаются, как паук в своей паутине, когда появится кто-то слабый или сбившийся с пути.
Шерпы приближаются, погоняя мулов, и насмехаются над жителями По. Они смеются, выставляя свои огромные желтые зубы, и бросают им мешок со сгнившими внутренностями уток. Те с жадностью утаскивают внутренности.
Если они могут есть людей, то какие отбросы способны вызвать у них отвращение?
Короткие дни. Разгар зимы. Возле Дагце-Тшо мы пересекаем одну из немногих дорог, проложенных по Тибету. Это всего лишь небольшой участок пути, затерянный в ледяной пустыне. Тысячелетняя тропа, которая в далекие времена соединяла Кашмир с китайской провинцией Сычуань.
Погонщики радуются, будто мы добрались до какого-то города. На самом деле здесь есть лишь следы человеческого присутствия, ничего более, но, кажется, их обрадовало и это. Они пьют и играют в китайские кости.
Вместе с Чангом я отъезжаю на несколько миль к полуразрушенному чортену,[89] или святилищу, которое, скорее всего, относится к эпохе великого переселения народов. Это каменное здание с куполом, опирающимся на спиралевидную колонну, которую венчает круг, символизирующий эфир. Обрывки лент с молитвами и множество следов огня на стенах. Здесь использовано пять фигур, которые символизируют пять элементов: землю, воду, огонь, воздух и эфир. Запад ограничился лишь четырьмя. Мы – единственные, кто ищет пятый элемент, эфир, вселенское измерение, Целостность.
Чанг помочился. Он сорвал обрывок ленты с молитвами, и ветер унес их в серую даль. На притолоке виднеется вырезанная на камне свастика, глядящая на призрачную дорогу. Аухнайтер говорил мне, что этот знак повторяется во многих святых местах, но для меня это первая подобная находка, и я вижу в ней подтверждение, что это и есть путь в Агарту.
Вращение свастики направлено вправо.
12 ДЕКАБРЯ 1943 ГОДАДолгие дни мы невыносимо медленно пробираемся по плоскогорью. На подъездах к Нишану разражается ужасная снежная буря, которая чуть было не разбросала и не замела людей и животных. Чанг превзошел самого себя. Он сумел найти дорогу среди вьюги и вывел нас в защищенное место. Ночью мы не смогли развести огонь, и это было для нас худшим наказанием. Мы выжили, пристроившись поближе к смрадному теплу, идущему от животных.
Прожив два дня в этом напряжении, мы наконец разыскали на берегу замерзшего озера селение, которого не заметили раньше. Мы договорились о постое, чтобы перестроить наш караван. Главная наша потеря – умирающий от тяжелой раны як. Животное исходит слюной и глухо мычит. В конце концов было решено добить его, один из шерп берет это на себя. Тибетцы встают на колени вокруг агонизирующего яка и прощаются с ним странными молитвами, вероятно, из Тибетской книги мертвых, которые читаются вслед тем, кто начинает «возвращение к Единому».
Я подсмотрел за шерпой: он накрыл мешком голову яка и нанес ему точный удар топором, который зазвенел в ледяном воздухе.
Вечером мы порадовали себя самым вкусным жареным мясом, какое только можно вообразить, а буря тем временем стихла.
Наши хозяева – любопытная троица, состоящая из женщины и двух ее мужей. Они охотятся на буйволов и оленей и ловят рыбу во время оттепели. После долгого ужина старший муж подходит ко мне и отвешивает поклон. Я не понимаю его слов, Чанг переводит: он предлагает мне свою жену, которая сияет от радости и поглядывает издалека, отмывая кастрюлю мокрым песком. Она вся в морщинах, хотя ей наверняка не больше тридцати лет. Это властная, привыкшая командовать женщина, но видно, что она будет рада оказать обычный знак гостеприимства.
