Артуро Перес-Реверте - Терпеливый снайпер
– Ч-черт… – услышала я.
Последовал приглушенный спор – быстрый обмен репликами, для меня лишенными всякого смысла. Потом свет погас, шаги удалились, и все стихло. Несколько минут спустя – на самом деле я не знала, сколько времени прошло, – я попыталась шевельнуться и не смогла. Я все еще была парализована, хотя ничего пока у меня не болело. И это внушило мне страх. Пусть бы лучше болело, подумала я. Тогда бы я, по крайней мере, знала, что не сломала себе хребет. Наконец мне удалось опереться ладонью о промерзшую землю и попробовать приподняться. И сейчас же легкие свела мучительная судорога. Я застонала.
И словно бы в ответ из уст лежавшего рядом тоже вырвался стон. Я ощупала неподвижное тело. Ощутила на пальцах холодную влагу. Будь это кровь, подумала я, она была бы теплой. Вероятно. Почувствовав мою руку, лежавший вдруг подал признаки жизни. Медленно шевельнулся и опять болезненно застонал.
– Снайпер? – окликнула я.
В ответ кратко и энергично выругались по-итальянски.
Я не успела даже осознать, почему по-итальянски, как новые события привлекли мое внимание. Мышцы уже слушались меня, а тело, хоть и ныло от затылка до пяток, обрело возможность двигаться. Я выпрямилась уж как смогла, осторожно ощупала себя, проверяя, все ли кости целы и на месте. Серьезных повреждений вроде бы не обнаружила, если не считать, что я сильно сотряслась от падения и голова болела так, словно мозги свободно болтались в черепе и бились о стенки. Кроме того, я тоже вся вымокла, а потому начала дрожать. Сделав еще одно усилие, привалилась к стене и потянула на себя этого человека, помогла ему подняться, взглянула в лицо.
Он снова выругался.
Никакой это не Снайпер, сообразила я наконец. Сукин сын Снайпер прислал вместо себя Дзомо.
– Может, в полицию заявить? – сказала я.
Дзомо курил, и раскаленный уголек сигареты раз за разом освещал красным нижнюю часть его лица. Услышав мои слова, он скривил губы.
– В задницу твою полицию.
Мы сидели почти в полной тьме на ступенях закрытого входа в кафе на площади. Избитые и сбитые с толку. Я пыталась привести в порядок мысли, глядя на призрачные очертания деревьев вдали и на внушительную угрюмую громаду амфитеатра. В слабом свечении снега виднелись сложенные штабелем столики и стулья на пустой веранде, а время от времени фары проезжавшей мимо машины на миг выхватывали нас из темноты. У Дзомо оказалось длинное и узкое – что называется, лошадиное – лицо. Шерстяная шапочка на бритой голове, на плечах флотский бушлат. У ног стоял маленький рюкзак.
– Так что же это вышла за хрень такая? – спросил он.
– Искали Снайпера.
– А ты тут при чем?
– Ни при чем.
– Не свисти.
– Честное слово, ни при чем.
Он глубоко затянулся сигаретой, удостоив меня лишь скептическим молчанием.
– С ним хотят свести счеты, – сказала я. – Вот он и прячется.
– Да знаю. Отец того малого, который сыграл с крыши в Испании… Давно уже идет охота… Но сегодня они перестарались… – Он вытянул ноги, тотчас осекся и закряхтел от боли. – Если ты не с ними заодно, – сказал он через мгновение, – чего тут делаешь?
– Они знают, что я его разыскиваю. И, кажется, следят за мной еще с Мадрида.
– Ох, мать… Значит, взялись за дело серьезно.
– А что тебе сказал Снайпер обо мне?
– Да ничего особенного не сказал. Сказал, какая-то баба жаждет с ним связаться. Сходи, повстречайся с ней, узнай, что ей нужно. Ну, вот я и сходил.
Он переменил позу, стараясь устроиться поудобней, и опять застонал. Тем не менее ему все же досталось меньше, чем мне: он не падал с двухметровой высоты на заледенелую землю. Голова по-прежнему просто раскалывалась, да и вообще казалось, что меня на славу отделал копытами взбесившийся мул. То и дело я ощупывала ребра и сама не верила, что умудрилась ничего себе не сломать.
– Такого я не ждал, – сказал Дзомо. – Да, сдается мне, и Снайпер тоже. Надеюсь, по крайней мере, что это и для него сюрприз… Эти скоты меня чуть не убили.
– Не верю, что он знал. Не могу его в таком заподозрить.
– Наверняка не знал… На него непохоже – послать товарища в ловушку… Снайпер – парень с понятиями.
– И поэтому вы все за него горой?
Автомобильные фары на миг ослепили нас. Дзомо ковырял носком башмака снег.
– Что такое вы все в нем находите? – напирала я. – Откуда такие горячие симпатии? С чего? Почему все о нем молчат и помогают чем могут?
Он ответил не сразу:
– Я же говорю: он правильный парень, он никого никогда не продавал. Он – настоящий истребитель, притом с гениальными идеями… Он сто раз плевать хотел с высокого дерева на все правила и законы. Его ничем не купишь. И еще есть у него такое, чего ни у кого больше нет.
– Что, например?
– Он знает людей. Знает подходцы к ним. Знает, как затронуть за живое.
– А где он сейчас? – решилась я. – Еще в Вероне?
Последняя затяжка высветила улыбку на его лице. Потом огонек описал дугу в воздухе и погас где-то далеко в снегу.
– Очень важно его увидеть, – настойчиво проговорила я.
– Кому важно? Тебе?
– Ему. А после того, что случилось, – особенно.
– После того, что случилось, сомневаюсь, что он вообще захочет кого-нибудь видеть. Да и я тоже.
Он подобрал рюкзак и с трудом выпрямился.
– Ты куда?
– Дела у меня.
Я тоже поднялась, держась за стену.
– Можно я с тобой?
– Да еще чего! Нет, разумеется. У меня своя дорога, а ты иди своей.
Молча и не очень твердо стоя на ногах, мы смотрели друг на друга в темноте. Похожи на двух боксеров, мелькнуло у меня в голове.
– Скажи ему: я тут совершенно ни при чем. И еще скажи, что мне нужно с ним увидеться.
Он на миг призадумался.
– Сказать – скажу, мне это нетрудно. Но дело не в том, что тебе нужно, а в том, чтобы ему было нужно.
– Передай ему, пожалуйста…
Он устало вскинул руку:
– Послушай… Я не знаю, кто ты, что ты и откуда, и знать не хочу. Пришел сюда сегодня, потому что Снайпер попросил. Меня измордовали до полусмерти, чудом не убили… Так что мне теперь и ты, и он до лампочки… И с тобой я это дело прекращаю. Сделал, что надо было, и сматываюсь.
Вблизи проехал еще один автомобиль. Очень медленно. Слишком медленно. Я следила за ним недоверчиво, но потом догадалась, что водитель просто осторожничает на обледенелой дороге. Свет фар исчез за площадью.
– Еще одно.
– Ну?
– Что будет завтра? Что припас Снайпер на День святого Валентина?
Он, кажется, удивился:
– А ты что знаешь?
– То, что ходит в Интернете и передается эсэмэсками. Людей созывают на акцию… Знаю еще, что история со статуей Джульетты – это были всего лишь цветочки. И что в Верону со всей Италии съезжаются райтеры.
Я говорила, а Дзомо открыл рюкзак и рылся в нем.
– Завтра уже наступило, – сказал он.
И вытащил из рюкзака два баллончика с краской. Встряхнул их, как полагается, и я услышала тихое звяканье шариков внутри. Потом повернулся к металлической рифленой шторе на витрине кафе и черным вывел на ней огромное сердце. Полюбовался на него, встряхнул второй аэрозоль, заполнил контур красной краской и сказал со смехом:
– День всех влюбленных.
Сунул баллончики в рюкзак, закинул его за спину и исчез во мраке.
По дороге в отель я наблюдала удивительное зрелище: от арены до Корсо Борсари улицу за улицей старой Вероны заполняли крадущиеся тени, которые выводили сердечки на каждом фасаде, на каждой стене, на каждом памятнике, что попадался им под руку. Слышала легкий топот, шепот в темноте, позвякиванье и свист, с каким краска выходит из баллончика, вдыхала ее свежий запах и видела, как кровью на снегу, забрызгивая стены, горят тысячи красных пятен. Кое-где на перекрестках пульсировали мигалки полицейских машин и рвался морозный воздух от воя сирен. Весь центр города оказался, что называется, в зоне боевых действий, наводнен отрядами стремительных безликих существ, за которыми тянулся неизгладимый след в виде красных сердечек всех размеров: они пестрели на Виа Маццини, на церкви Ла Скала, Сан-Томио, на улице, где стоял дом Джульетты, на пьедестале памятника Данте, на фасаде палаццо Маффеи, на колонне, увенчанной венецианским львом. Эта планомерная бомбежка не щадила ничего. И наконец, на площади Эрбе – заполненной в это самое время карабинерами в касках и с дубинками (специальные силы по борьбе с беспорядками) и кучками задержанных райтеров, поставленных лицом к стене – их рюкзаки с баллончиками валялись у ног, – я поняла, в чем дело: непостижимым образом кто-то (потом узнала, что это был Снайпер собственной персоной) сумел подняться на крышу ратуши, где высилась башня Ламберти, и у ее подножия, заметного издали, а теперь еще и подсвеченного на манер какой-то ультрасовременной инсталляции беспрестанным пульсированием полицейских мигалок, нарисовать огромное, вызывающе алое сердце с иллюзией трехмерного изображения, а ниже приписать: Vomito sul vostro sporco cuore, что значило: «Блюю на ваше грязное сердце».
