Курт Воннегут - Малый не промах
– А что же делают твои родители, пока ты хозяйничаешь? – спросила мисс Шоуп. Она вызвала меня в свой маленький кабинет после урока, на котором я крепко спал. На стене ее кабинета висела фотография знаменитой поэтессы Эдны Сент-Винсент Миллей. И мисс Шоуп пришлось объяснять мне, кто это такая.
Я стеснялся откровенно рассказывать старой мисс Шоуп, что делают мои родители целыми днями. Они слонялись по дому как призраки, в купальных халатах, в ночных шлепанцах – если только не ждали гостей. Они часами смотрели куда-то в пространство. Иногда они осторожно обнимали друг друга и вздыхали. Они были похожи на привидения.
И в следующий раз, когда Ипполит Поль де Милль предложит мне вызвать какого-нибудь мертвеца, я скажу:
– Навидался я их! Хватит!
* * *
Так что я сказал мисс Шоуп, что отец и плотничает дома, и, конечно, много пишет и рисует, и даже имеет антикварное дельце. А по правде говоря, отец в последний раз брал в руки инструменты в тот день, когда он сбросил купол с дома и переломал все свои винтовки. Я никогда не видел, чтобы он рисовал или писал красками. А его антикварная торговля состояла в том, что он распродавал понемногу остатки добычи, привезенной из Европы в лучшие времена.
На эти деньги мы покупали еду и топливо. И еще одним источником средств было небольшое наследство, завещанное моей матери родственником из Германии. Она получила эти деньги уже после окончания судебной тяжбы. Иначе и их забрали бы Метцгеры. Но основную поддержку нам оказывал Феликс – он был необычайно щедр, и нам никогда не приходилось о чем-то его просить.
И я сказал мисс Шоуп, что мама работает в саду и помогает нам: мне – по хозяйству, а отцу – в его антикварном деле, ведет переписку с друзьями, очень много читает и так далее.
Однако вызвала меня мисс Шоуп по другому поводу: она прочитала мое сочинение на заданную тему «Кто из граждан Мидлэнд-Сити мой любимый герой?».
Моим любимым героем был Джон Форчун, который умер в Катманду, когда мне было всего шесть лет. У меня даже уши загорелись, когда мисс Шоуп со слезами на глазах сказала мне, что за сорок лет работы в школе она не читала лучшего сочинения.
– Ты непременно должен стать писателем, – сказала она, – и ты должен покинуть этот убийственный город как можно скорее. И тебе надо найти то, что у меня не хватило духу искать, – добавила она. – Именно то, что мы все должны искать, не сдаваясь.
– А что это? – спросил я.
Вот что она ответила:
– Свой собственный Катманду…
* * *
Она призналась, что внимательно наблюдала за мной последнее время.
– И ты словно разговариваешь сам с собой.
– А с кем мне еще разговаривать? – сказал я. – Да я и не разговариваю по-настоящему.
– Вот как? – удивилась она. – А что же ты делаешь?
– Ничего, – сказал я. Я никому не рассказывал об этом и ей тоже говорить не стал. – Просто у меня такая нервная привычка, – сказал я.
Конечно, ей понравилось бы, если бы я открыл ей все свои тайны, но я так и не доставил ей этого удовольствия.
Я решил, что безопаснее всего, мудрее всего молчать как могила и быть холодным как лед и с ней, и со всеми другими.
А ответить на ее вопрос я мог бы так: я просто напеваю себе под нос. Это было джазовое пение – изобретение негров. Они таким пением без слов прогоняли тоску и печаль, и я тоже. «Бууби дууби хопхоп», – пел я себе под нос и еще: «Скедди уии, скиди уа» – и так далее. «Бииди оп! Бииди оп!»
И мили летели мимо, и годы летели мимо. «Фуудли йа, фуудли йа. Занг риипа доп. Фаааааааааааааааааа!»
* * *
Торт «Линцер» (по рецепту из газеты «Горнист-обозреватель»). Смешать полчашки сахару с чашкой сливочного масла, хорошенько растереть. Добавить два желтка, пол чайной ложки лимонной цедры.
Смешать чашку муки, четверть ложки соли и чайную ложку корицы, четверть ложки гвоздики. Высыпать в масло, растертое с сахаром. Добавить чашку миндаля (не жареного) и чашку жареных лесных орехов, нарубленных очень мелко.
Раскатать две трети этой массы до толщины в четверть дюйма. Выложить на глубокий противень. Густо смазать малиновым вареньем (полторы чашки). Раскатать остальную массу, нарезать полосками длиной около десяти дюймов. Слегка закрутить и положить сверху сеткой. Защипнуть края. Разогреть духовку до 350° и выпекать около часа, затем остудить при комнатной температуре.
Этот торт был одним из самых популярных в Вене, столице Австрии, перед первой мировой войной!
* * *
Я ничего не говорил отцу и матери о том, что хочу стать писателем, пока не угостил их неожиданно своим изделием – тортом «Линцер» по рецепту газеты «Горнист-обозреватель».
Когда я подал торт, отец как-то встряхнулся, ожил и сказал, что торт словно перенес его на сорок лет назад. И прежде чем он снова отключился от действительности, я ему передал то, что мне сказала Наоми Шоуп.
– Полуженщина-полуптица, – сказал он.
– Простите, сэр? – сказал я.
– Мисс Шоуп, – сказал он.
– Не понимаю, – сказал я.
– Она, несомненно, сирена, – сказал он. – А сирена – это полуженщина-полуптица.
– Я знаю, что такое сирена.
– Значит, ты знаешь, как они завлекают моряков своими сладкими песнями и те разбиваются о скалы.
– Да, сэр, – сказал я. После того как я застрелил миссис Метцгер, я стал всех взрослых мужчин величать «сэр». Моя жуткая жизнь становилась от этого немножко веселее, так же как от негритянских песенок без слов. Я представлял себя каким-то «нижним чином», ниже некуда.
– А что сделал Одиссей, чтобы безнаказанно проплыть мимо сирен? – спросил отец.
– Забыл, – сказал я.
– Он сделал то, что я советую и тебе делать каждый раз, когда кто-нибудь скажет, что у тебя есть какой-то талант, – сказал он.
– Хотел бы я, чтобы мой отец сказал мне те слова, что я говорю тебе.
– Что именно, сэр? – сказал я.
– Залепи уши воском, мой мальчик, и привяжи себя к мачте, – сказал отец.
* * *
– Но я написал сочинение про Джона Форчуна, и она сказала, что сочинение отличное, – настаивал я. Вообще я очень редко на чем-нибудь настаивал. После того как я посидел в клетке, весь измазанный чернилами, я пришел к выводу, что лучше всего и для меня, и для окружающих, если я ничего не буду хотеть, ничем не буду восторгаться, по возможности ни к чему не буду стремиться, чтобы никогда больше никого не обидеть, никому не повредить.
Иными словами, я не смел прикасаться ни к чему на этой планете – будь то мужчина, женщина, ребенок, вещь, животное, растение или минерал, – может, все они подсоединены к контактному детонатору, к взрывчатке. Как шарахнет!
И для моих родителей было неожиданностью то, что я весь прошлый месяц работал до поздней ночи над сочинением на тему, которая меня очень волновала. Родители никогда не интересовались, чем я занимаюсь в школе.
Школа…
– Ты написал про Джона Форчуна? – спросил отец. – Но что же ты мог про него написать?
– Я покажу тебе это сочинение, – сказал я. – Мисс Шоуп мне его вернула.
– Нет-нет, не надо, – сказал отец. – Расскажи своими словами. – Теперь я думаю, что он и читать-то почти не умел.
– Мне интересно, что ты про него написал, ведь я с ним был довольно близко знаком.
– Знаю, – сказал я.
– Почему же ты меня не расспросил о нем? – поинтересовался отец.
– Не хотел тебя беспокоить, – сказал я. – Тебе и так приходится думать о многом. – Я знал, как отцу больно вспоминать о том, что из-за своего преклонения перед Гитлером он потерял такого друга, как Джон Форчун, но ничего не добавил. Я и так принес ему достаточно горя. Я всем принес одно горе.
– Он вел себя как дурак, – сказал отец. – Разве можно в Азии искать мудрость? Та проклятая книжка погубила его.
– Знаю – «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона, – сказал я. Это был очень популярный роман, вышедший в 1933 году, через год после того как открылся мой смотровой глазок. В романе была описана крошечная страна, совершенно отрезанная от всего мира, где люди старались не обижать друг друга, не делать никому зла, где все были счастливы и оставались вечно молодыми. Хилтон написал, что эта воображаемая райская страна находится где-то в Гималайских горах и называется «Шангри-Ла».
Прочитав эту книгу, Джон Форчун после смерти жены уехал в Гималаи. В те времена даже самые образованные люди, не чета Джону Форчуну, нередко верили в царство мира, радости, душевного покоя, которое на самом деле где-то существует и его можно отыскать, как спрятанное сокровище капитана Кидда. В Катманду часто бывали разные путешественники, но им приходилось идти туда тем же путем, которым прошел Джон Форчун, – тропою от границы Индии, через горы и джунгли. Дорогу туда проложили только в 1952 году, когда я получил диплом фармацевта.
Господи боже, а теперь там построен огромный аэропорт. Мой зубной врач Герберт Стакс был там уже три раза, и у него в приемной полным-полно всяких непальских сувениров. Вот почему ни он, ни его семья не пострадали от нейтронной бомбы. Они как раз были тогда в Катманду.
