Жозе Сарамаго - История осады Лиссабона
И сейчас, сидя за письменным столом с гранками поэтического сборника, он следует за своей мыслью, хотя правильней было бы сказать – перед нею, поскольку мысль, как известно, до того стремительна, что если идти следом за ней, то след этот быстро простынет – мы еще только изобретаем аэростат, а она уже вознеслась к звездам. Раймундо Силва снова и снова пытается понять, почему же она с первых слов вызывала в нем такое раздражение: Да еще и не знает, что такое делеатур, а больше всего беспокоит его тон, каким был брошен ему вопрос, – тон вызывающий и почти грубый, – тон, а потом еще их финальную схватку, единоборство врагов заклятых и исконных, словно было между ними что-то личное, словно прорвалась давняя, давно тлевшая злоба, хотя они наверняка никогда не встречались раньше, а если даже и встречались, не обращали друг на друга внимания: Да кто же она такая, подумал тогда Раймундо Силва и тем самым незаметно для самого себя отпустил поводья, которыми правил своей мыслью, и этого оказалось достаточно, чтобы она вырвалась вперед и зажила по своей воле и разумению, – женщина эта еще довольна молода, ей нет сорока, и не так высока, как показалось ему сначала, с матовым желтовато-смуглым лицом, с распущенными по плечам темно-каштановыми волосами и светло-карими глазами, с маленьким пухлым ртом, маленьким и пухлым, пухлым, пухлым. Раймундо Силва смотрит на стеллаж перед собой, там собраны все книги, которые он вычитал за долгую корректорскую карьеру, сколько их, он не считал, но набралась, как видим, целая библиотека, названия, заглавия, он – роман, он – поэзия, он – драмы, биографии и политические исследования, он – мемуары, имена и названия, названия и имена, и среди них одни гремят по сию пору, звездный час других миновал, и время для них остановилось, судьба третьих же пока неясна. Характер – это судьба, пробормотал корректор, отвечая своим же недавним мыслям: Наша судьба – это мы сами. И внезапно, хотя обогреватель не был включен, ему стало жарко, и он развязал пояс халата, поднялся с кресла, и лишь кажется, что все эти движения имеют какую-то цель, они всего лишь – нет тут другого объяснения – обозначают неожиданный прилив сил и бодрости, едва ли не комический задор, безоглядное божественное спокойствие. Квартира внезапно сжалась, и даже окно, открытое на три простора – города, реки и неба, – вдруг показалось слепой бойницей, да, снега нет, и даже вечерний холод кажется живительной прохладой. Раймундо Силва не сейчас, а чуть раньше подумал: А как ее зовут, так ведь случается порой, мысль приходит, а мы ее не желаем признать, не хотим ей довериться, оттесняем ее побочными соображениями вроде того, что Раймундо Силва наконец вспомнил – имя женщины не было названо ни разу. Позвольте вам представить, сказал тогда Главный, с сегодняшнего дня ваша собеседница будет отвечать за работу всех наших корректоров, но то ли по необъяснимой невежливости, то ли из-за общей и всеобъемлющей нервозности позабыл сказать: Сеньор Раймундо Силва, сеньора Такая-то. Итак, все эти размышления отодвинули прямой и главный вопрос: Как же ее зовут, но теперь, задав его наконец, корректор уже и думать не может ни о чем другом, словно через столько часов пришел наконец к своему назначению, и слово это употреблено здесь в обыденном смысле, в дорожном значении, без онтологических или экзистенциальных ответвлений, а так, как говорят путешественники: Я на месте, полагая, что знают всё, что их теперь ждет.
Не следует ждать, не стоит требовать объяснения тому, что сделал вслед за этим Раймундо Силва. Он прошел в кабинет, раскрыл на столе Словарь Жозе Педро Машадо, сел и медленно принялся читать раздел ономастики, начав с самого начала, то есть с буквы А, и первым словом-именем оказалось Аала, но род его почему-то, а вернее, по небрежности корректоров был не указан, и оставалось неясным, мужское оно или женское или годится для тех и других, но, так или иначе, поставленную во главе корректорской службы женщину Аалой звать не могут. Дойдя до буквы М, Раймундо Силва задремал, оставив палец на имени Мария, принадлежащем, без сомнения, женщине, но притом не просто женщине, а, как мы знаем, его приходящей прислуге, что вовсе не исключает возможности совпадения, поскольку исключительно богат на них тот мир, где дело происходит.
Письмо, написанное Раймундо Силвой автору Истории Осады Лиссабона, содержало должное количество извинений, чуть тронутых акварельно-легкой иронией, вполне позволительной при сердечных отношениях отправителя с получателем и не выглядевшей неуместно, хотя в финале по замыслу писавшего должны были преобладать искреннее недоумение, угрюмое смятение перед лицом неодолимости абсурда, иной раз руководящего нашими действиями. Ну вроде того размышления над слабостью человеческой, призванного подавить последние очаги сопротивления – если какие еще оставались – у человека, который, будучи информирован о вопиющем захвате своей интеллектуальной собственности, дал такой ошеломивший Главного ответ: Это не смертельно, и, конечно, в реальной жизни примеров подобного самоотречения не встретишь, но само собой разумеется, что не историк ответствен за него, и, стало быть, речь идет всего лишь о проявлении двусмысленности, столь же уместно и своевременно внесенном на данную страницу данного повествования, сколь и на всякую иную. Мусорная корзина заполнилась смятыми листками бумаги с началами без продолжения, пробами пера и каракулями – словом, плодами бесполезных целодневных упражнений в стиле и грамматике, попыток до миллиметра соблюсти гармоническое равновесие между составными частями письма, и Раймундо Силва дошел до того, что даже выдохнул с натугой: Жалко мне писателей, если они так вот мучатся, и до известной степени порадовался, что он всего лишь корректор.
Отнеся письмо на почту, он уже поднимался по лестнице, когда услышал телефонный звонок. Но не прибавил шагу – во-первых, потому, что устал, а во-вторых, от безразличия или отчужденности; скорей всего, звонит Коста, хочет справиться насчет корректуры стихов или романа, оставленного в тот черный день: Ну, помните. Раймундо Силва выждал столько, чтобы, по его расчетам, Коста соскучился слушать длинные гудки, однако телефон не умолкал и продолжал звонить с кроткой настырностью, словно звонивший и не рассчитывал, что трубку снимут, а упорствовал ради выполнения своего долга. Корректор не спеша вставил ключ в замок и тут вспомнил, что Коста никак не мог звонить ему сейчас, не он теперь его непосредственный контакт, не бедный Коста, павший невинной жертвой, страдающий от похмелья в чужом пиру и низведенный до полумеханической функциональности привоза-отвоза, не Коста, который не хуже других смог бы на равных противостоять корректорской мафии. Раймундо Силва задержался на пороге кабинета, и телефон, будто почувствовав его присутствие, задребезжал с удвоенной силой, уподобясь собачке, что сходит с ума от радости, предчувствуя приход хозяина, и для полноты сходства телефону этому еще соскочить бы со стола на пол и ликующе запрыгать вокруг, неистово ласкаясь, вывалив наружу язык и от чистого наслаждения пустив слюни. Есть у Раймундо Силвы сколько-то знакомых, которые могут позвонить время от времени, случалось, что та или иная дама испытывала или изображала острую потребность поговорить с ним и его услышать, но все это было в прошлом, где и осталось, а прозвучи их голоса сейчас, показалось бы, что они донеслись с того света.
Он опустил руку на телефон и выждал еще немного, как бы давая ему последнюю возможность заткнуться, потом поднял трубку с намерением немедленно и точно узнать, что же его ожидает: Сеньор Силва, осведомился женский голос. Он самый, отвечал он лаконически. Так долго никто не подходил, я уж хотела дать отбой. Чем могу служить. Мне – ничем, а сеньора Мария-Сара хотела с вами поговорить, одну минуту. Последовала пауза, послышались шорохи, и длилось это достаточно, чтобы Раймундо Силва успел подумать: Ее зовут Мария-Сара, частично я угадал, ибо если правда, что я заснул, ткнув пробуждательный палец в слово Мария, значит правда и то, что не запомнил этого и, проснувшись и протерев глаза, для чего потребовалось убрать со страницы эту временную вешку в виде распластанной ладони, располагал всего лишь двумя крайними статьями и в лучшем случае знал, что искомое находится между Мануэлой и Марулой, а впрочем, имена эти надлежит исключить из списка возможных за то, что категорически не подходят к этой личности, не вяжутся, иначе говоря, с персоной этого персонажа. Соединяю, произнесла секретарша свою секретарскую формулу, словцо обычное, словцо служебное, но сулящее тем не менее очень многое, как хорошее, так и плохое. Соединяю, говорит она, безразличная к тому, какую службу сослужит ее услуга, и не замечает при этом, что обещает связать, спаять, сплотить, сочетать, хотя имеет в виду всего лишь, что позволит двоим пообщаться, но и это простейшее действие уже несет с собой немалый риск – немалый и, заметим мы, более чем достаточный, чтобы не отнестись к нему, к действию то есть, легкомысленно. Однако предупреждения никого еще не остановили, хотя опыт демонстрирует нам ежедневно, что каждое слово есть опасный ученик чародея.
