Вуди Аллен - Побочные эффекты
Алиса. Но при чем тут ноги?
Билл. Говорю тебе, я сам не понимаю.
Алиса. Чьи ноги? Его?
Билл. Пожалуйста, Алиса, прости меня.
Алиса. Какой длины должны быть ноги? В жизни не слышала более идиотского вопроса.
Билл. Я знаю, я знаю! Прошу тебя, не мучай меня.
Алиса. Но почему ноги? Тебя никогда особенно не интересовали ноги!
Билл. Я просто не знал, что сказать. Вдруг все вылетело из головы, понимаешь? Забыл, зачем пришел. Только слышал, как тикают ходики. Мне не хотелось, чтобы он подумал, что я робею.
Алиса. Ну и что президент? Он ответил тебе?
Билл. Да. Он сказал: чтоб доставали до земли.
Алиса. Чтоб доставали до земли? Черт побери, в каком смысле?
Билл. Не знаю. Но он всех здорово рассмешил. Хотя им, конечно, только пальчик покажи.
Алиса (вдруг отвернувшись). Ты просто не хотел, чтобы Эндрю помиловали.
Билл. Что ты сказала?
Алиса. В глубине души ты не хотел, чтобы приговор отменили. Я думаю, ты ревнуешь Эндрю.
Билл. Ты сошла с ума, Алиса. Один — один. Я ревную?
Алиса. А что тут странного? Эндрю сильнее тебя. Он лучше управляется с киркой, мотыгой и топором. Он чувствует землю как никто.
Билл. Алиса, остановись!
Алиса. Давай посмотрим правде в глаза, Билл: ну какой ты фермер?
Билл (в панике, дрожащим голосом). Ну да, ну да, я признаю. Я ненавижу сельское хозяйство. Все семена для меня на одно лицо. Я никогда не мог отличить чернозема от грязи. Я смешон, да? Конечно, ты ведь выросла на Западе. Школы домоводства и все такое прочее… Что ж, смейся. Я сажаю турнепс, а всходит кукуруза… А ты не думала, как это больно для мужчины?
Алиса. Если б ты просто надписал пакетики, то знал бы, что сеешь.
Билл. Я не хочу больше жить. Все кончено.
Неожиданно кто-то стучится в дверь. Алиса открывает. На пороге — президент Линкольн. Он осунулся, у него красные глаза.
Линкольн. Мистер Хейнс?
Билл. Господин президент…
Линкольн. Тот вопрос…
Билл. Я знаю, знаю — такая глупость! Первое, что пришло в голову. Я очень волновался. (Заплакав, Билл опускается на колени. Линкольн тоже плачет.)
Линкольн. Значит, я прав. Это было типичное non sequitur.[53]
Билл. Ну да, конечно. Простите меня…
Линкольн (плача навзрыд). Я прощаю, прощаю. Встаньте. Поднимитесь с колен, Хейнс. Сегодня же ваш сын будет помилован. И да будут помилованы все сыновья, совершившие проступки. (Заключает Алису и Билла в объятья.) Ваш нелепый вопрос заставил меня по-новому взглянуть на свою жизнь. Позвольте мне выразить вам признательность и любовь.
Алиса. Мы тоже многое переоценили, Ава. Ничего, если мы будем звать вас так?
Линкольн. Ну разумеется, о чем речь! Между прочим, как у вас с харчами? Человек целый день проторчал в седле — вы бы хоть предложили перекусить, честное слово.
Хозяева бросаются накрывать на стол — хлеб, сыр; тем временем занавес опускается.
У Фабрицио. Анализ и резонанс
Спагетти — продукт итальянского неореализма; шеф-повару Марио Спинелли этого не надо объяснять. Спинелли месит свое тесто не спеша. Он хочет, чтобы у посетителей потекли слюнки, он доводит напряжение до предела. Его макароны, непрямолинейные, изобретательные, смелые — порой вызывающие, — многим обязаны Барзино, чье отношение к спагетти как инструменту переустройства общества хорошо известно. Посетитель ресторана Барзино, однако, привык к макаронам белого цвета и ни разу не бывал обманут в своих ожиданиях. Спинелли предлагает нам зеленые спагетти. Почему? Кажется, по чистой прихоти. Как клиенты мы не готовы к таким новшествам. Ничего удивительного, что зеленые макароны не воодушевляют нас. Они вызывают беспокойство, явно не входившее в замысел шеф-повара. А вот лазанья Спинелли по-настоящему хороша и лишена назидательности. В ней, конечно, можно различить неустранимый душок марксизма, но в общем соус удачно маскирует его. В свое время пиццы Спинелли, давнего члена Итальянской компартии, славились тончайшим привкусом марксизма.
Я начал ужин с закусок, показавшихся было бессодержательными, но стоило сосредоточиться на анчоусах — и замысел стал проясняться. Похоже, Спинелли видел в своем ассорти развернутую метафору человеческой жизни, где черные маслины призваны неумолимо напоминать о нашей бренности. Если так, то почему не было сельдерея? Случайно или сознательно? Закуски у Якобелли — сплошной сельдерей. Правда, Якобелли экстремист; он стремится продемонстрировать абсурдность жизни. Можно ли забыть его скампи — четыре креветки в чесночном соусе, сервированные так, что говорили о нашей причастности к Вьетнаму больше, чем бесчисленные книги на ту же тему? В свое время это вызывало шок! А теперь кажется такой же банальностью, как легкая пикката финочи (ресторан «Везувий») — пугающая, почти двухметровая телячья отбивная, над которой реет лоскут черного шифона. (Финочи вообще выразительней в телятине, чем в куре и рыбе, и «Тайм» совершил ужасную оплошность, пропустив его фамилию в сноске к колонке Роберта Раушенберга.[54])
В отличие от упомянутых мэтров авангарда, Спинелли редко идет до конца. Он колеблется, как в случае со спумони, и, естественно, в результате мороженое тает. Но все-таки нетрадиционные подходы всегда привлекали его — взять, например, спагетти вонголе с дарами моря. (До курса психотерапии Спинелли испытывал необъяснимый ужас при виде моллюсков. Он был не в состоянии раскрыть их раковины, а когда однажды поддался уговорам и заглянул вовнутрь, лишился чувств. В ранних набросках вонголе он прибегает исключительно к «фальшивым моллюскам»: пробует земляные орехи, маслины и, на пороге кризиса, прямо перед госпитализацией, ластики от карандашей.)
Прелестный штрих в меню «Вилла Нова» — пармиджана Спинелли из цыпленка без косточек. Название окрашено иронией — ведь он начинил цыпленка дополнительными костями, как бы говоря, что не следует набрасываться на жизнь слишком жадно и беспечно. Необходимость все время извлекать кости изо рта и размещать на тарелке придает блюду сумрачный характер. Неминуемо вспоминается Веберн, чьи мотивы часто возникают у Спинелли.
Роберт Крафт[55] в статье о Стравинском интересно рассуждает о влиянии Шёнберга на салаты Спинелли и о влиянии Спинелли на концерт Стравинского для струнных ре-мажор. В самом деле, его суп минестроне — прекрасный пример атональности. Посетитель обнаруживает в чашке множество неожиданных кусочков самых разных кушаний — и, чтобы выпить суп, вынужден производить характерные звуки ртом. Эти звуки организованы в серии. Когда я впервые пришел к Фабрицио, два посетителя, маленький мальчик и тучный господин, ели минестроне одновременно; общее восхищение было таково, что им аплодировали стоя. На десерт подавался сыр тортони, и я вспомнил проницательное замечание Лейбница: «У монад нет окон». Просто кстати.
Цены в ресторане у Фабрицио, как однажды сказала мне Ханна Арендт в частной беседе, «сносные, не будучи исторически неизбежными». И она права.
В редакцию:
Статья Фабиана Плотника о ресторане «Вилла Нова» полна дельных и тонких наблюдений. Но одно обстоятельство тем не менее ускользнуло от зоркого взгляда автора. Ресторан Фабрицио, являясь предприятием семейным, пренебрегает моделью классической мононуклеарной итальянской семьи, то есть семьи с крепким центром, и, как ни странно, организован по типу небогатой семьи валлийских шахтеров в период, предшествующий индустриальной революции. Отношения Фабрицио с женой и детьми явно рассчитаны на зрителя, а по существу глубоко буржуазны. Сексуальные нравы персонала — типично викторианские, особенно у девушки в кассе. Условия труда влекут за собой проблемы, также типичные для английских мануфактур, и официантам нередко приходится работать по восемь — десять часов в день, сервируя столы салфетками, которые не соответствуют современным стандартам безопасности.
Доув РэпкинВ редакцию:
В своей рецензии Фабиан Плотник называет цены Фабрицио «сносными». Любопытно: может, и «Четыре квартета» Элиота он тоже назвал бы «сносными»? Скорее всего, возвращение Элиота на более примитивную ступень доктрины Логоса отражает бытийную деятельность имманентных причин, но восемь пятьдесят за тетраццини из цыплят? Это не убеждает, даже в католическом контексте. Обращаю внимание г-на Плотника на статью в журнале «Энкаунтер» (2/58) под заголовком «Элиот, реинкарнация и суп из устриц».
