Димфна Кьюсак - Жаркое лето в Берлине
Досадно, он даже не дал ей своего адреса.
В тот вечер Хорст, как всегда, ужинал в американском офицерском клубе. За ужином Джой решила, что рассказ о сегодняшней встрече разрядит тяжелую атмосферу, обычно царившую за столом в отсутствие Хорста.
– Я встретила своего бывшего профессора музыки, – бойко начала она, – и вновь почувствовала себя совсем девчонкой.
– Очень мило, – сказала мать. – Вы можете пригласить его к нам, если хотите.
– Ну конечно, очень хочу! – Неприязненное чувство, вызванное странным поведением профессора, было мгновенно забыто. Для Джой он опять стал кумиром, которому она поклонялась подростком. – Он был замечательным педагогом и знаменитым пианистом, – продолжала она. – Мы все обожали его. Особенно я горжусь тем, что исполняла концерт Грига на его прощальном вечере.
С подчеркнутой любезностью Берта переводила ее слова отцу. Джой с удивлением почувствовала, что Стивен нажал ей на ногу.
– Он совершает турне по Европе? – спросила мать.
– О нет! Он немец. Вернулся на родину после войны.
И вдруг она поняла, но слишком поздно. Стивен так крепко нажал ногой на ее ногу, что она невольно вскрикнула. Взоры всех, кроме Стивена, обратились к ней.
– Немец из Австралии? – воскликнула Берта, подчеркивая последнее слово. – Что за немец?
– Настоящий немец, – ответила Джой, задетая ее тоном.
– Настоящий немец? – Своей интонацией Берта как бы подчеркнула огромное значение этих слов.
– Да. Вы, верно, слыхали об Артуре Шонхаузере? Он был пианистом с мировым именем, пока нацисты не искалечили ему руки в Дахау.
За столом наступило молчание. Стивен как-то весь подобрался, сидел, опустив глаза. Мать крепко сжимала ножку бокала. Ганс, более чем когда-либо, казался отсутствующим. Высоким, презрительным тоном Берта переводила отцу.
– Das ist immoglich![12] – громко сказал старик.
Джой вскипела.
– Нет ничего невозможного! Профессор Шонхаузер приехал в Австралию после освобождения из Дахау. Он не мог уже давать концерты. Руки у него были изуродованы пытками. Он стал профессором в нашей консерватории, и мне посчастливилось учиться у него. Он сам выбирал учеников.
Берта переводила слова отца, отвернувшись от него, но в ее голосе слышались интонации его тяжеловесной, неторопливой речи.
– Все знают, что Артур Шонхаузер был заключен в Дахау за то, что посягнул на честь германского рейха.
– Полноте, Берта! Неужели вы принимаете меня за младенца? Не бойтесь за меня. Я, как и большинство людей, знаю, что творилось в Дахау и в прочих подобных местах.
Берта презрительно посмотрела на нее.
– Если у него руки и действительно изуродованы, то по его собственной вине.
– Не он ли сам их изуродовал? – съязвила Джой.
– Возможно. Это международная еврейская ассоциация распространяла различные клеветнические слухи о лагерях, куда мы были вынуждены заточить евреев и коммунистов ради безопасности страны.
Отец проворчал: «Widerlicher Judenlummel».
– Что он сказал? – воинственно задала вопрос Джой.
Берта молча взяла нож и вилку, как бы прекращая разговор. Стивен не поднимал глаз от тарелки.
Усмехнувшись, Ганс проговорил:
– Гнусное еврейское отребье, пожалуй, это будет наиболее точный перевод, не так ли?
– Ганс! – прикрикнула на него Берта.
Он посмотрел на нее невинными глазами:
– Мама, ты же сама просила меня помочь Джой в немецком.
Джой торжествующе посмотрела на Берту.
– Профессор не еврей!
– Стало быть, коммунист.
Бокал матери ударился о тарелку, опрокинулся, и вино пролилось ей на колени.
Ганс и Стивен подскочили, чтобы вытереть платье салфетками.
– О боже, что я натворила! – воскликнула она. – Придется переменить платье, оно насквозь промокло. Боюсь, что будет испорчено. – Она умоляюще посмотрела на Джой. – Дорогая, проводите меня наверх и помогите переодеться. Прошу всех извинить меня.
Рука об руку свекровь и невестка вышли из столовой и медленно стали подниматься по лестнице наверх. Позади них слышалось непрерывное бормотание отца, напоминавшее бормотание священника, читающего псалмы.
Глава IX
На другое утро место матери за завтраком было не занято.
– Отец сказал, что она плохо спала, – объяснила Берта. – Ничего серьезного, но не нужно забывать, что у матери слабое здоровье и ее нельзя утомлять.
Она бросила укоризненный взгляд на Джой и Эни, которая, ничего не подозревая, показывала Хорсту, как подаренная им кукла говорит «ма-ма» по-английски.
– Оставь куклу в покое, дорогая, – сказала Джой, поймав взгляд Берты, и, взяв у девочки огромную красавицу блондинку, посадила на стул позади дочери.
– Простите меня, я должен спешить, – сказал Хорст с обольстительной улыбкой в сторону Джой. – Сегодня утром приезжает мой близкий друг, один американский полковник, и я должен встретить его.
Он встал из-за стола прежде, чем отец успел позавтракать. Энн, вцепившись в него, объяснила, что кукла названа Патти в честь ее сестренки.
Наконец отец поднялся и вышел из столовой. Джой хотела последовать его примеру, но Берта остановила ее.
– Обождите минутку, Джой, мне нужно поговорить с вами, но прежде я распоряжусь по хозяйству.
Джой, чувствуя себя провинившейся школьницей, нетерпеливо ждала, пока Берта созывала девушек, на лицах которых появилось испуганное выражение еще до того, как она с ними заговорила.
Когда девушки разошлись, Джой, все еще находившаяся под впечатлением вчерашних неприятных разговоров, спросила:
– Почему такая суматоха? В доме ведь все идет как по маслу.
Берта поджала уголки своего полного рта.
– Разве вы не понимаете, – высокомерно сказала она, – что Хорст не только старший сын. Он очень важная персона; полковник Кэри тоже очень важная персона.
– Пусть так, но почему эти бедные девушки должны вертеться, как белки в колесе, ведь они и без того прекрасно справляются со своими обязанностями?
– Вы не привыкли обращаться со слугами, – ответила Берта. – Если не ходить за ними по пятам, они разбалуются и будут пренебрегать своими обязанностями.
– Представить не могу, чтобы Шарлотта пренебрегала своими обязанностями. Она могла бы сохранить свою энергию. Пожалуйста, скажите ей, чтобы она не ждала нас, если мы когда-нибудь задержимся допоздна.
– В этом ее прямая обязанность.
– Но это же смешно! Если нам что-нибудь понадобится, я прекрасно обойдусь и без ее помощи.
– У нас это не принято. Притом, у Шарлотты это вошло в привычку. Она служит у нас сорок лет.
– Придется, стало быть, ужинать в ресторане. Не могу допустить, чтобы пожилая женщина, которая годится мне в бабушки, не спала до полуночи, ожидая нас.
– Считаю спор бесполезным, – вспыхнув, сухо сказала Берта.
– Мы по-разному смотрим на вещи. Я вас прошу об одном: не разлагайте, пожалуйста, девушек подобными рассуждениями. Слуги у нас и так уже достаточно развращены свободными нравами, занесенными американками.
– Это ваш дом.
– Вернее, дом моего отца. И еще попрошу вас, не становитесь, пожалуйста, на равную ногу с прислугой.
– На равную ногу? Что это значит?
– Вы обращаетесь с прислугой, как будто между вами нет различия.
– По-моему, кроме языка, различия между нами нет. И для меня это единственная возможность практиковаться в немецком языке.
– У вас в Австралии странные взгляды на вещи.
– Взгляды в духе нашей страны.
– Вы испортили наших горничных. После вашего приезда Эльза и Грета потребовали повышения жалованья.
– Вполне естественно. Ведь им приходится обслуживать еще нас троих. Мы охотно заплатим им за себя.
– Это было бы оскорбительно для нас. Вопрос не в деньгах, а в принципе. Две приходящие девушки уже и без того получают двести пятьдесят марок в месяц, не считая питания.
– При здешних ценах это жалованье не так уж велико.
– Доведись вам управлять таким домом, как наш, вы поняли бы наши трудности и отнеслись бы к нам более внимательно.
– К счастью, мне никогда не придется управлять таким домом. А сейчас я вас прошу об одном: облегчите работу горничных, и пусть Шарлотта не засиживается по ночам в ожидании нас. Если я буду вам нужна сегодня, скажите, я с удовольствием помогу. И это все, что вы хотели мне сказать?
– Нет, не все! Полковник Кэри прогостит у нас несколько дней. Для Энн не будет места за столом. Я дала указание Шарлотте покормить ее в детской.
– Энн не захочет. Она привыкла сидеть за столом с нами. Неужели не найдется для нее лишнего стула? Посадите ее между нами. Я думаю, Стивен не будет возражать. Ведь за столом может разместиться целая дюжина гостей!
– Дело не в том, будет или нет возражать Штефан, и не в размерах стола. Сажать детей с взрослыми у нас не принято. Ганс до двенадцати лет не обедал с нами. А когда мы были детьми, нас еще и в более позднем возрасте кормили отдельно.
