Амритрай - Современная индийская новелла
Но больше всех была опечалена сама Анджу. Она сидела в комнате одна и все время плакала. Она даже не знала, почему Виджай решил жениться на ней — из жалости или он действительно полюбил ее. Ведь они не перемолвились ни словом. Виджай ничего не спросил у нее, ничего не сказал ей перед тем, как объявить о своем решении. Лишь несколько раз, проходя мимо или случайно оказавшись рядом, он посмотрел на нее зачарованным взглядом.
Виджай упорно стоял на своем, и никакие доводы не могли убедить его. Наконец все старшие родственники согласились на этот брак. Лишь Картарнатх Чоудхри не собирался менять своего решения. Друзья и родные уговаривали его взять свое слово назад, но он был непреклонен. Картарнатх Чоудхри еще раз твердо заявил, что примет яд, если Виджай осмелится нарушить его запрет. Опечаленный Виджай лежал в своей комнате, а отец заперся в кабинете, где обычно принимал посетителей. Мать Виджая выплакала глаза. Метания между мужем и сыном причиняли ей неимоверные страдания. Мучительно было сознавать, что ее красивый, умный, образованный сын принял такое нелепое решение. Но ради счастья своего сына она пошла к Анджу.
— Анджу! — проговорила она сквозь слезы, — я уступаю упрямству сына и признаю тебя невесткой, хотя мне всю жизнь придется выслушивать упреки и насмешки людей. Я всегда буду молиться о твоем счастье и счастье своего сына. С этого дня ты стала светом моих глаз, прохладой для моего сердца. Теперь только ты можешь уговорить его. Зайди к нему сама, попроси его отступиться от клятвы, и мы начнем готовиться к свадьбе.
Мать Виджая помогла подняться плачущей Анджу. Та положила голову ей на плечо и зарыдала еще сильнее.
Картарнатх Чоудхри с большой заботой и вниманием относился к Анджу. С тех пор как умерли ее родители, он постоянно помогал ей. Лишь благодаря ему Анджу смогла получить образование. И хотя сейчас она сама зарабатывала себе на жизнь, Картарнатх Чоудхри сахиб каждый месяц посылал ей пятьдесят рупий. Анджу наотрез отказалась идти к нему и, как милостыню, выпрашивать разрешение на свой брак. Она хотела только уехать отсюда и умоляла поскорее отпустить ее. Долго все родственники уговаривали плачущую Анджу, и как только она переступила наконец порог его комнаты, взоры всех присутствующих застыли на двери, обе створки которой чуть дрожали от легкого дуновения ветра. Через некоторое время плач за дверью прекратился. Все ждали Анджу.
В течение нескольких минут из кабинета по-прежнему не доносилось ни звука. Тогда Виджай решил, что пойдет к отцу сам. После того как он скрылся за дверью, ожидание стало еще напряженнее.
Низко опустив голову, в кресле сидела Анджу. Больше в комнате никого не было. Кресла, диван, высокие шкафы и полки, заставленные книгами по юриспруденции. На стене висел портрет — умное, волевое лицо, зачесанные назад седые волосы и проницательные глаза, казалось, говорившие: «Этой свадьбе не бывать, не бывать!» Дверь, выходящая в переулок, была распахнута настежь. На столе перед Анджу лежал раскрытый конверт, адресованный Виджаю. Виджай поспешно схватил его, вынул из конверта листок и, прочитав, упал в кресло напротив Анджу. На листке было написано: «Анджу моя дочь. Вот почему этот брак невозможен. Я оставляю дом. Прошу меня не искать».
Перевод А. СухочеваБЕНГАЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Шомореш Бошу
Переправа
Работы больше не было, и они сидели на берегу. Мужчина и женщина. В это время вдали показалось стадо. Ломая на пути кустарник и поднимая клубы пыли, оно устремилось к берегу, будто гонимая ветром грозовая туча.
Те двое не пошевелились. Она сидела, прислонясь к искривленному стволу могучего дерева, он лежал. Вокруг простиралась равнина. Огромные деревья, спокойные и величавые, возвышались над равниной, словно оберегая покой тщедушных кустарников, которые росли там, далеко внизу.
Рядом с тем местом, где сидели двое, земля карабкалась вверх. На холме виднелся небольшой завод. Сразу за ним начинались джунгли. Другой, пологий склон холма плавно спускался к Ганге. К Ганге, вступающей в пору зрелости в сезон дождей. После новолуния потоки заструились с холмов, и вода в реке стала кроваво-красной. Матерью сделалась Ганга. Отяжелела, раздалась, заходила, покачивая бедрами, и игриво заплескала в берега.
Вот и сейчас грудь ее то и дело вздымается и опадает, будто с трудом сдерживает себя Ганга. Похоже, скоро еще полнее станет. Поток то вьется змейкой, то крутится волчком, и тогда возникают маленькие водовороты. Сухие листья и ветки падают в воду, миг — и уже нет ничего, все втянул водоворот. Правда, ни людям, ни животным он не опасен. Еще не опасен, но станет больше — проглотит и человека.
А сейчас просто резвится речка: понесется, остановится — и снова бежать.
Двое на берегу смотрят на реку. Время от времени они поглядывают на тучи, которые наползают со всех сторон. Вот одно небольшое облако спустилось к самой реке и коснулось неспокойной воды. Другое повисло на верхушке дерева. Тучи клубятся и расползаются по небу, но потом снова собираются над рекой.
Двое на берегу следят за ними взглядом. А что еще делать? Работы-то все равно нет. Пусто на берегу в эту пору. Людей не видно. В тусклом полуденном мареве жмурятся и мигают издалека окна завода.
Ганга в этом месте широкая. На той стороне — еще один завод для обжига кирпичей. Но сейчас, в сезон дождей, там тоже работы прекращены. И рыбачьи лодки не снуют по воде. Замутнена дождями Ганга, пустынны заросли, только эти двое на берегу — как первые люди на земле.
У мужчины смуглая блестящая кожа. Голова повязана цветным платком, вокруг бедер туго затянута полоска ткани. Он еще очень молод. На заострившемся лице резко выступают скулы. Женщина тоже смуглая, спутанные волосы собраны в узел. На лбу — полустершаяся красная точка. Убогая одежда подчеркивает мягкие линии ее тела. Она похожа на калкасундар дикий цветок, которых так много здесь на берегу. В ушах и носу — пустые дырочки от серег. Она то и дело склоняется над лежащим мужчиной.
С раннего утра сидят они здесь — без работы и без еды. Бессильно опущены руки, горько сомкнуты губы, глубокие черные тени залегли под глазами.
Последний раз они ели два дня назад. Двери конторы захлопнулись за ними: работы больше нет. А все этот Нанку из их деревни. Тут, в конторе, он ведал наймом поденщиков. Он-то их и сманил два месяца назад. До этого они пасли скот у Нагина Прасада, местного заминдара. А Нанку грудь выкатил, усы распушил: «Пошли со мной, — говорит, — в месяц шестьдесят рупий вдвоем заработаете».
Боже милостивый! Шестьдесят рупий! А они — всего полгода как поженились. Если человек один, у него и веры в себя нет. Вдвоем — другое дело. Недаром в их деревне говорят: «Когда нат себе пару найдет, то и гору свернет». Ничего не сказали заминдару и ушли.
Только где те шестьдесят рупий? За месяц едва тридцать две заработали. А еще через полмесяца и вовсе лишними оказались. Хорошо еще, что из бараков не сразу выгнали.
— Почему уволили? — спросили они Нанку.
— Кирпич весь, — ответил тот. — Пока шел кирпич, люди нужны были позарез, а теперь все, кончено дело.
— Что же нам делать? — спросили они тогда.
— Что делать?! — закричал Нанку, затопал было ногами, но затем одумался и загнусавил: — Ой, виноват я перед вами, ой, виноват! Ой, скотина я грязная, что же с вами сделал!
Все столпились вокруг, уговаривать стали:
— Успокойся, Нанку, перестань. Не убивайся ты так из-за них. Перебьются как-нибудь.
Только сами они растерянно молчали.
— Так, думаете, перебьются? — всхлипывая, спросил Нанку.
— Само собой, не пропадут.
Они продержались неделю. В городе им делать было больше нечего, да и смотреть, как кто-то ест, стало невыносимо. Тогда они, как измученные, голодные псы приплелись сюда. Весь вчерашний день провели здесь. И сегодня снова пришли. Здесь по крайней мере нет людей. Но долго так не выдержать. От голода сводило скулы. Прижимаясь друг к другу, они, казалось, совместными усилиями стремились удержать уходящие жизненные силы, оттолкнуть противный, липкий страх, от которого немели руки и ноги.
А небо угрожающе темнело, и облака сползали все ниже и ниже. Вода в реке сделалась густо-красной и заурчала громче. Ветер теперь дул порывами. Из влажной земли стали вылезать уховертки, и тут же на охоту за ними потянулись вереницы муравьев.
Муж и жена пришли сюда утром, когда прилив только начинался. Потом потянулись долгие часы — вода стояла низко. Теперь поднимается снова.
Тут и стало спускаться к берегу стадо свиней. Черные острые глазки, заляпанные грязью пятачки — стадо казалось густым мазком на фоне хмурого неба.
Свиньи с хрюканьем и визгом стали разбредаться по берегу. В поисках свежих корешков и молодых побегов они изрывали пятачками оплывающий берег. Мужчина и женщина не сводили с них глаз. За стадом шло двое людей. Один — весь круглый, как шар, с золотой серьгой в носу. Два передних зуба тоже золотые. Он скупил этих свиней на городских окраинах и теперь собирался переправить за реку. Рядом с ним шел мусорщик с того берега.
