Рэй Дуглас Брэдбери - Маски (сборник)
Распятия см. на краю фото, а те, что из тарасканской деревни Укумичо, стоят по $60,00 за шт.
Они изготовлены аналогично тем, что выставлены в музее, из древесины, которая называется «Hayle».
Синьорина Серда просит вернуть ей фото, так что прошу Вас выслать мне и фото, и письмо.
Памятуя об удовольствии, с которым я читаю Ваши рассказы, я сочту за честь оказать Вам эту услугу, и если Вы пожелаете приобрести какие-либо из этих масок, я с радостью Вам в этом помогу.
Искреннее Ваш, E. Дж. СантиэстеванПоскольку синьорина Серда не упоминает слово «доллары», то я полагаю, ее цены указаны в мексиканской валюте.
Заключительные материалы к «Маскам»
Есть ли предел чудесам? Я завершаю раздел «Масок» удивительной находкой, сделанной писателем Грегом Миллером в подвале Рэя в середине апреля сего года. На дне замызганной картонной коробки он обнаружил конверт с заказным письмом, которое Рэй адресовал самому себе, с проштемпелеванной на почте датой «8 июля 1947». Причем невскрытый! Грег вскрыл конверт и нашел в нем приведенные ниже семь страниц текста.
Эти страницы Рэй, несомненно, отправил на свой адрес из соображений защиты авторских прав! Они проштемпелеваны незадолго до того, как Рэй выслал первые страницы романа Дону Конгдону. Первая страница, заинтриговавшая меня так давно, входит в стопку этих листов и приведена ниже в виде факсимильного изображения.
Идеальная концовка для раздела «Масок».
Донн Олбрайт«МАСКИ»… краткое изложение романа
Рэя Брэдбери 7 июня 1947 года
Он интересуется у дочери квартирной хозяйки, в какого мужчину она хотела бы влюбиться. Она отвечает ему, что мужчина должен быть такого-то роста, с такой-то шириной плеч и шевелюрой такого-то цвета.
На следующее утро он спускается именно с такой же внешностью, походкой и цветом волос.
– Мама! – восклицает дочь. – Я люблю его!
Он занимается любовью с квартирной хозяйкой под личиной ее первого мужа и ведет с ней беседы долгими вечерами.
В него влюбляется проститутка, потому что она – женщина, любящая ВСЕХ мужчин всю свою жизнь. Он и представляет собой ВСЕХ, благодаря своим маскам, следовательно, она влюбляется в него одного. Она не отходит от него ни на шаг. Чтобы избавиться от нее, он все время носит одну маску, превращаясь, таким образом, для нее во всего лишь одного человека. Ей это надоедает, и она с ним порывает.
К нему приходит другая молодая женщина. Она долгие годы была влюблена в своего отца, но инцест неприемлем для общества. Она приносит подарок Уильяму Латтингу. Это футляр, а в нем маска.
Маска с лицом ее отца.
– Наденьте ее, – просит она.
Он надевает ее.
– Теперь возьмите меня за руку, – говорит она.
Латтинг все время носит с собой небольшую маску с чистой поверхностью, на которой в случае крайней необходимости он вылепливает новое лицо из формовочной глины.
К Латтингу в гости приходят друзья. Каждый думает, что Латтинг – это другой человек. Они спорят, каков же он на самом деле? Большинство из них видели его в одиночестве. У каждого свое представление о его способностях, потому что каждый раз его видели всего лишь в одной маске. Латтинг припасает определенные маски для определенных людей, дабы выработать у них определенные представления о себе.
Он дает поносить маску некоему юноше, и тот, надев ее, превращается в почтенный степенный церковный персонаж, доказывая, таким образом, теорию Латтинга о масках.
Латтинг признается, что его подозревают в убийстве.
Полиция подвергает его приводу в участок за то, что он ходит по улицам в маске. Он требует судебного разбирательства. Его судят и оправдывают за отсутствием доказательств. Ношение масок – не преступление. Он играет на их симпатиях.
Домохозяйка и ее дочь теряются в догадках, а вдруг под маской он скрывает ужасное лицо; может, оно все в ожогах? И содрогаются от одной этой мысли.
Когда к Латтингу приходит гость, он порой надевает маску, в точности воспроизводящую лицо гостя. Он разыгрывает насмешливо-разоблачительные сценки, показывая гостям самих себя. Если они разумны, то извлекают урок из язвительной картинки. Большинство же легкомысленно пренебрегает его предостережениями и слепо продолжает вести невежественный образ жизни, не упуская случая поддеть Латтинга при встрече.
Другая женщина влюбляется в Латтинга из-за его лица.
– Ты любишь меня из-за моего лица? – спрашивает Латтинг.
– Нет, – отвечает она, – я люблю тебя всего.
– Не верю! – восклицает он.
Он сжигает эту маску и надевает другую.
– О-о, – вздохнула она и разлюбила его.
Она его бросает. Он горько хохочет.
Латтинг грозится снять маску перед домохозяйкой, чем очень ее пугает. Она велит ему съехать из ее дома.
Он говорит, что скоро совершит убийство.
Его друг Смит посылает в Мексику заказ на изготовление маски Латтинга в шестнадцатилетнем возрасте. Самого что ни на есть настоящего Латтинга!
Латтинг, получив маску, подавлен, сломлен и от угрызений совести совершает самоубийство.
Когда с него снимают маску, его лицо оказывается очень утонченным, привлекательным и вовсе не устрашающим.
На похоронах тела нет. Только маски, аккуратно уложенные в коробочки. Их сжигают, и дым вылетает в трубу.
«Это крайне опасно, и, разумеется, Вы не захотите подвергать меня опасности или увечью. Приступайте к работе, не медля, но, как всегда, прилежно. Все должно быть превосходно».
Так проходил июнь, и время от времени Латтинг невольно ощущал, как это новое чувство в нем росло, разрасталось, норовило выйти наружу, проявиться, искало выхода и не находило, загнанное внутрь, ширилось, возрождалось, преумножалось, выплескиваясь через край. Июнь прошел в ужинах и восхитительных мимолетных вечеринках для горстки приглашенных. Он призывал гостей явиться, не мешкая.
– Алло, Роби? Заходите сегодня ко мне с Элен. Договорились? Ты настоящий друг!
И они заходили. Кто бы посмел отказаться: сам Латтинг приглашает! Виделись с ним изредка, а когда виделись – гадали, в каком обличье он предстанет на сей раз. Он мог войти в любой образ, явиться в доселе неведомом обличье. Они приходили, готовые к тому, что через полчаса их выдворят. Он похлопывал их по плечу, пожимал руки, прикасался к дамским подбородкам, раскланивался и удалялся. Его слуга разносил прощальные бокалы, а затем принимался выключать свет до тех пор, пока не становилось так темно, что компании приходилось на ощупь выбираться наружу и под фонарным столбом в очередной раз повторять: до чего же странный фрукт этот Латтинг! Бывало, он мог продержать их лишний час, а иногда – оставить на весь вечер, если они умели подыграть ему, когда он был расположен к игре, и находился кто-то, способный подобрать нужную приманку для его «эго». Он вещал, а они сидели, даже не пригубив бокалы, осознавая, что на других вечеринках, в иных местах они жили одной выпивкой, но здесь выпивка только отвлекала, притупляя мысль, вместо того чтобы сохранять остроту и свежесть ума при беседе с господином в маске.
Во время одного майского застолья при свечах он задумался среди теней, пляшущих по комнате, о темном мексиканском дворике, где работал его друг. Он поднял глаза – блики играли на его маске, и он молвил:
– Серда.
– Что? – приятели взглянули на него.
– Серда. Мой друг, моя опора. Интересно, как он там?
– Кто такой Серда?
– Не важно. Он – это я. Вот кто он.
И он задумывался: насколько Серда преуспел в работе? И будет ли маска ему впору? Чепуха, его маски всегда были мне впору. И теперь будут.
Он думал о Серде весь июнь и весь июль; в последнюю неделю июля его мысли кипели шипучими пузырьками в голове. Он доходил до кондиции. Следил за своей почтой. Нервничал до исступления. Никого не принимал. Заперся в комнате и ждал прибытия того, чему суждено было прибыть. Он и маска должны прийтись друг другу впору, как две части головоломки, как Инь и Ян, с невиданной точностью, впритирку, чтобы между половинками не протиснулось бы и лезвие ножа. Он объяснил Серде, чего он хочет, и резец работал. Он пытался представить, какую часть он вырезает сейчас, какие эмоции запечатлеваются на маске. Уже 15 июля. Маска ДОЛЖНА быть готова. Вот ее в оберточной бумаге укладывают в коробку. Лак просушен. Засыпают опилками, причудливо завитыми бумажными спиральками. Потом – на станцию. В долгое путешествие по синим горам, под кремовыми облаками, сквозь раскаленную пустыню. А если, боже упаси, она потеряется в пути!
