Антония Байетт - Обладать
Но Роланду было не до святой Этельдреды. Мод в это утро снова казалась чужой, надменной.
Автомобиль извилистой дорогой спустился в долину и повернул к обнесённому стеной кладбищу, посредине которого высилась церковь – массивное здание, увенчанное квадратной башней. У ворот стояла легковушка с кузовом. Мод поставила свою машину рядом, и они с Роландом прошли на маленькое кладбище. Земля тут была влажная. Тропинка терялась в жухлой сырой траве и почерневших листьях бука, росшего у ворот. По сторонам тяжеловесной каменной паперти, в густой тени, стояли два больших тисовых дерева. Мод, такая внушительная в этом тёплом плаще мужского покроя и высоких сапогах – голова её, как и вчера, была повязана – подошла, широко ступая, к кованым воротам на паперти, закрытым на задвижку с висячим замком. Из жёлоба на карнизе сбегала вода с какой-то ярко-зелёной примесью, оставляя на камнях паперти волнистую дорожку.
– Все Бейли похоронены в церкви, – сказала Мод. – А Кристабель, по её желанию, в стороне. Где дождь и ветер. Вон её могила.
Пробираясь через бугры и кочки, они двинулись к могиле. Шли по кроличьим тропкам, проложенным между мертвыми. Могилу Кристабель окружала увитая плющом каменная ограда пониже человеческого роста. Надгробный камень слегка покосился. Он был вытесан не из мрамора, а из местного известняка и заметно выщербился от солнца и дождей. Надпись – правда, немалое время тому назад – подновляли.
Здесь покоятся бренные останки
Кристабель Маделин Ла Мотт,
старшей дочери Исидора Ла Мотт,
историка,
и его нежно любимой супруги
Арабеллы Ла Мотт,
единственной сестры Софии, леди Бейли,
супруги сэра Джорджа Бейли из Сил-Корт,
что в Круасане.
Родилась 3 января 1825 года.
Погребена 8 мая 1890 года.
От земных невзгод
Пусть найду приют
Близ холма, где веет ветер,
Облака плывут,
Где несытыми устами
Травы жадно пьют
Тучную росу, дождь, ушедший в землю,
И снега, что, воле свыше внемля,
Образ влаги снова обретут.
Каменный бордюр вокруг могильного холмика растрескался, из щелей торчали ползучие побеги пырея и колючей куманики. Траву на могиле подстригали – правда, времени с тех пор прошло опять-таки немало. На могиле лежали останки большого, можно сказать, пышного букета; его проволочный, как у свадебных букетов, остов ржавел среди лохматых хризантем, гвоздик и иссохших до прожилок листьев давно увядших роз. Этот ворох перехватывала лента из зелёного атласа, вся в земле и потёках, а к ней была привязана карточка с едва различимым отпечатанным текстом:
Кристабель —
от женщин Таллахасси,
твоих истинных почитательниц,
хранящих о тебе неувядаемую память
и продолжающих твоё дело.
«Цел и поныне каменный мой труд»
Мелюзина, XII, 325
– Здесь побывала Леонора, – сказала Мод. – Летом. Когда сэр Джордж набросился на неё с ружьём.
– Это, наверно, она тут боролась с травой, – предположил Роланд, ежась от сырости. Сердце у него защемило.
– Видела бы она, как запустили кладбище, – заметила Мод. – То-то ужаснулась бы. Она в таком запустении ничего романтического не находит. А по-моему, так и должно быть. Медленный возврат к природному состоянию и небытию.
– Это стихи Кристабель?
– Да, она писала и такие вот непритязательные вещи. Видите – без подписи. На надгробии род занятий её отца упомянут, а про неё – ни слова.
На миг Роланду стало стыдно за людскую несправедливость.
– Запоминающиеся стихи, – сказал он робко. – Немного зловещие.
– Как будто эти несытые уста трав поглощают саму Кристабель.
– Так, наверно, и в самом деле произошло.
Они посмотрели на траву. Увядшая трава полегла, слипшись от сырости.
– Давайте поднимемся на холм, – сказала Мод. – Посмотрим на Сил-Корт хоть издали. Путь, которым, должно быть, часто ходила сама Кристабель: она была исправной прихожанкой.
За церковью вверх по склону, к безукоризненно чёткому горизонту взбегало распаханное поле. На фоне серого неба виднелась фигура, которую Роланд сперва принял за скульптуру работы Генри Мура – увенчанного короной монарха на престоле. Но фигура склонила голову и, опустив руки, принялась что-то изо всех сил толкать. Тут Роланд уловил серебристый посверк и сообразил, что фигура наверху – человек в инвалидном кресле, причём этот человек, как видно, оказался в затруднительном положении.
– Смотрите, – сказал он Мод. Мод взглянула на вершину.
– Там, похоже, что-то стряслось.
– Должен же кто-то еще там быть, иначе как этот человек туда забрался? – рассудительно заметила Мод.
– Наверно, – согласился Роланд и всё-таки полез по склону. Грязь облепляла городские ботинки, ветер ерошил волосы. На здоровье Роланд не жаловался – несмотря на угарный газ и свинец в лондонском воздухе: езда на велосипеде пошла на пользу.
В кресле сидела женщина в егерской тирольской куртке с пелериной. Шея её была повязана пёстрым шёлковым шарфом, поля зелёной фетровой шляпы с глубокой тульей закрывали лицо. Кресло сбилось с колеи, накатанной на вершине холма, и стояло на самом краю, готовое каждую минуту скатиться по крутому каменистому косогору. Вцепившись руками в кожаных перчатках в большие колёса, женщина отчаянно пыталась сдвинуть коляску с места. Ноги в начищенных ботинках из чудесной мягкой кожи неподвижно покоились на подножке, Роланд увидел, что сзади колесо упирается в торчащий из грязи здоровый камень, так что ни повернуть коляску, ни выбраться на дорогу задним ходом нет никакой возможности.
– Вам помочь?
– О-ох! – протяжно, с усилием вздохнула женщина. – Ох, спасибо. К-кажется, я и п-правда крепко з-застряла.
Голос у женщины был прерывистый, старческий, аристократический.
– П-прямо б-беда. С-самой никак не с-с-с-правиться. Уж будьте добры…
– Тут камень. Под колесом. Подождите, я сейчас.
Роланду пришлось опуститься на колени прямо в грязь, безнадежно перепачканные брюки напомнили о переживаниях на спортивной площадке. Он ухватился за кресло, дёрнул, едва удержал равновесие.
– Не опрокинется? Я вас, кажется, очень наклонил.
– Это особо устойчивая конструкция. Я на т-тормоз поставила.
До Роланда постепенно дошло, что положение куда серьёзнее, чем ему казалось. Одно неосторожное движение – и кресло бы перевернулось. Он начал копаться в грязи голыми руками. Потом пустил в ход какой-то не слишком надёжный сучок. Потом, подобрав другой камень, стал орудовать им как нехитрым рычагом и наконец вывернул злосчастную помеху, сев при этом в грязь и замарав брюки ещё и сзади.
– Вот и всё, – выговорил он. – Как у зубного врача. Дёрг – и готово.
– Как же я вам благодарна.
– Не повезло вам. Вы, должно быть, проехали по этому камню, а потом он перевернулся вот так, выступом кверху, ну и заклинило.
Тут он заметил, что женщину в кресле бьёт дрожь.
– Вот что, – сказал он, – давайте выберемся на дорогу. Жаль вот руки у меня грязные.
Роланд приподнял передок коляски, развернул её и выкатил на торную дорогу. Он совсем выбился из сил.
С колёс капала грязь. Женщина подняла голову и посмотрела ему в глаза. У неё было большое круглое лицо в бурых старческих пятнах вроде монеток, подбородок обвис дряблыми складками. В глазах – громадных, бледно-карих – стояли слёзы. По вискам из-под гладко зачёсанных назад седых волос катились крупные капли пота.
– Спасибо, – произнесла она. – Угораздило же меня. Чуть не перевернулась. Муж скажет: «Как ш-шалая». Н-не надо было мне с-съезжать с ровного места. Как же это тяжело, когда без посторонней помощи ни шагу.
– Конечно, – согласился Роланд. – Действительно, тяжело. Но вообще-то вы напрасно боялись. Кто-нибудь всё равно пришёл бы на помощь.
– Вот вы и пришли. Вы тут гуляете?
– Да вот вышел пройтись со знакомой. Я не здешний.
Куда это подевалась Мод?
– Воздух тут замечательный, – продолжал Роланд. – Всё вокруг так хорошо просматривается.
– Потому-то я сюда и взбираюсь. Ко мне приставлена собака, но она вечно убегает. А мужу всё бы по лесу рыскать. И куда же вы направляетесь?
– Сам не знаю. Это надо спросить у моей знакомой. Я пройдусь немного с вами?
– Мне что-то не по себе. Р-руки трясутся. Будьте добры, проводите меня туда, вниз… в долину… Муж…
– Да-да, разумеется.
Подошла Мод. Плащ и сапоги её, казалось, сверкали чистотой.
– Вытащили мы кресло, – сообщил ей Роланд. – Камень мешался. Я хочу проводить эту леди вниз… Там её муж… Она перенервничала…
