Андрей Константинов - Не гламур. Страсти по Маргарите
– Татарочка моя сладкая. Нежный мой цветок…
А мне так хотелось наконец-то стать по-настоящему чьей-то. Мне так явственно показалось, что закончилась моя суматошная жизнь, мои постоянные заботы о хлебе насущном, мое одиночество. Я вдруг выключила в своей голове и своем сердце все предохранители и все тревожные кнопки… Будь что будет!
Постепенно наши осторожные поцелуи превратились в жаркие и почти грубые. Инвир стал срывать с меня одежду, не обращая внимания на треск разрываемой ткани, а я радостно мстила ему тем же, сорвав, не расстегивая, рубашку, потом грубыми движениями расстегнула ремень и молнию на брюках. Мне тоже хотелось сказать ему слово «мой», но я знала, чувствовала, что еще рано, что это слово должно со временем стать ему наградой, которую он вновь и вновь захочет завоевывать. Через несколько минут мы уже лежали в просторной, как плацдарм для битвы, кровати.
От стремительного движения и от выпитого абсента у меня закружилась голова.
– Ты такая горячая и такая, такая… – больше он ничего не говорил, даря наслаждение мне и себе так щедро, как никто и никогда не дарил. «Никто», кто эти воображаемые никто? Андрей? Да, и больше – действительно никто.
Инвир был опытным любовником, он не спрашивал, как Андрей, можно это или можно так? Он просто ласкал меня так, как мне и не мечталось. Я все-таки в глубине души была дремучей провинциалкой, потому что некоторые ласки заставляли мои щеки вспыхивать краской стыда, я пыталась оторвать его руки, губы от самых таинственных и самых жадных моих мест и местечек. Но Инвир молча отводил мои ладони и продолжал ласкать, целовать, пока я, впервые в жизни, не застонала тягучим, хриплым и почти грубым голосом. Тело мое моментально обмякло и покрылось нежной испариной. Инвир слегка откинулся, насладился картиной моего полного и абсолютного удовлетворения и сам был сражен невероятным мужским стоном. Я вздрогнула еще раз, вместе с ним, и поняла, что он – мечта всех женщин. И теперь я точно знаю, каким будет мой муж. А может, это он им и будет.
Мои мысли из сладких берегов моментально перетекли в практическое русло, и я молча и все-таки вопросительно погладила пальцами обручальное кольцо на его руке.
– А, ерунда, – небрежно бросил Инвир, – ты была права, моя жена – репка. Женился по молодости и по глупости. Вы ведь все в юности – красавицы. Вот и подумал, что моя Лола – нерасцветший бутон. А она так и засохла, не выпустив ни одного лепестка.
– Что, отцвела и плода не принесла? – продолжала я отвоевывать у незнакомой Лолы свой кусочек счастья.
– Нет, – неожиданно счастливо засмеялся Инвир, – есть сын. Я вас потом познакомлю.
При слове «сын» я внутри вся сначала напряглась, а потом сердце мое радостно захлопало в ладоши. Обещание познакомить с сыном – это уже что-то! Вот ведь проклятая женская логика, она и тогда меня подвела! Сколько раз я слышала от девчонок, что ни в коем случае нельзя клевать на все эти вскользь брошенные слова. Мне говорили, что у мужчин эта ловушка называется «вот здесь мы повесим нашу полочку». И все! Ловушка захлопывается. Женщина начинает строить в голове если и не замок, то уж уютный домик точно! А мужчина каждый день добавляет всякие затравочки: полочку повесим, с сыном познакомлю, в отпуск поедем в будущем году, красивые у нас получились бы дети. Ой, да сколько они напридумывали ловушек для удержания таких дурех, какой была и я!
Следующие дни прошли как во сне. Еще сутки мы провели, почти не вылезая из постели. Потом, когда ветер закончил свою разрушительную работу в Париже и унесся дальше, на юг, мы стали делать осторожные вылазки на улицу. Посреди проспектов, вдоль набережных, везде валялись поваленные деревья, разбитые и искореженные вывески, куски битой черепицы. Но нам этот город казался раем. Париж был прекрасен не потому, что был Парижем, а потому что мы были там вместе!
Несмотря на мое настроение под названием «Провались осторожность пропадом – буду любить», я все время помнила слова матери о сладкой тюрьме. И так боялась погибнуть под ее обломками. Будь что будет, решила я! Сколько мне отмерено, столько и возьму!
Инвир был щедр не только в постели. Он был щедр во всем. Мы объехали в его взятой напрокат машине весь Париж и все его пригороды. Мы побывали везде, где была расчищена проезжая часть. Я сейчас не вспомню и половины ресторанов и роскошных бутиков, куда сводил меня мой щедрый любовник. Увы, всего лишь любовник!.. С каждым днем во мне росло чувство неуверенности, хотя одновременно увеличивалось количество роскошных покупок. В Париже я поняла, что когда мы в России говорим, что покупаем «тряпки», то говорим истину. То, что я выбирала в магазинах этого города, ни на каком языке невозможно было назвать тряпками. И не только потому, что каждая, даже самая малюсенькая женская вещичка как-то особенно уважительно упаковывалась в нежнейшую, как шелк, бумагу, а потом укладывалась в коробочку, по красоте сравнимую разве что с драгоценной шкатулкой.
В номер гостиницы для летного состава я возвращалась с кучей больших и маленьких коробок, пакетов и свертков, словно героиня Джулии Робертс из фильма «Красотка». Девчонки-стюардессы клянчили у меня платья, кофточки и туфли, и я щедро делилась с ними своим богатством.
Только с одной коробочкой я не расставалась и всегда носила ее с собой. И не потому, что эта ювелирная штучка стоила столько же, сколько все парижские тряпки, а потому, что это было кольцо. И оно очень походило на обручальное. Большой красивый паспорт для сверкающего бриллиантика грел мне сердце, как свидетельство о браке. Инвир ничего не сказал, когда надел мне его на палец. Он только долго-долго смотрел мне в глаза, и я поняла, что даже его искушенное сердце не может сейчас солгать, а правду он сказать не хотел. Впрочем, и я не хотела ее слышать. Мы притворились, что у нас слепоглухонемые сердца.
Инвир сам провожал меня в аэропорт, он должен был задержаться еще на пять-шесть дней, потому что совершенно не занимался делами. Для этого была удобная отговорка – отвратительная погода. Весь мир смотрел на разгул стихии в Европе, и с экрана телевизора, признаться, все эти порывы шквального ветра, ливни, наводнения, упавшие деревья и унесенные крыши смотрелись намного страшнее, чем казалось наяву. Наверное, потому что я была под охраной Инвира. Я так хотела, чтобы он и только он охранял меня всю жизнь. И вовсе не из-за того, что он был богат, щедр и прекрасен в постели. Нет, не за это. Вернее, не только за это. Я перестала рядом с ним бояться жизни. Оказывается, я боялась ее всегда. С того самого дня, когда в наш дом пришел этот мрачный майор из военкомата. С того самого дня я чувствовала себя сиротой. И даже Ксения Александровна только на время защитила меня от этого унизительного ощущения сиротства. А с Инвиром оно прошло раз и навсегда. Я подумала как-то, что если опять останусь одна, то даже память об этой парижской неделе будет делать меня счастливой и не одинокой. И в те дни я не поверила бы никому, кто сказал бы мне, что я ошибаюсь.
* * *– Дорогая, завтра мы не увидимся, – прощаясь со мной вечером, говорил Инвир. – Еду в Кузьмолово. Мне необходимо быть весь день на Сабантуе.
– А мне нельзя с тобой? – с робкой надеждой спросила я.
– Нет, Роза, для кого-то это праздник и развлечение, а для меня – работа, деловые встречи. Женщине там не место.
Я обиделась и решила поехать на Сабантуй одна без особого приглашения. В конце концов, это и мой праздник тоже! Уж очень мне хотелось посмотреть со стороны на своего любимого.
Инвир шел по лужайке, заставленной разноцветными шатрами, держа за руку прехорошенького мальчика. Он здоровался с мужчинами, слегка кивал головой женщинам, в общем, вел себя как настоящий татарский хан. И видно было, что люди радуются его вниманию, улыбаются… В тот момент мне так захотелось оказаться рядом с ним, стать соучастницей его жизни, что я даже сделала несколько шагов навстречу. И вдруг мой взгляд наткнулся на нежное лицо изумительно красивой женщины. Она скромно шла позади Инвира, осторожно неся перед собой живот. Женщины поздравляли ее, желая дочери-красавицы. Она приветливо кивала головой и согласно говорила:
– Спасибо… да, доченьку…
Инвир бросал на жену восторженные взгляды и одобрительно кивал ей головой.
Качаясь, словно пьяная, я вышла на шоссе и побрела к железнодорожной станции. А в голове рефреном звучали строки моей великой соплеменницы:
Я думала, что ты мой враг,
Что ты беда моя тяжелая,
А вышло так: ты просто враль,
И вся игра твоя дешевая.
В холле Финлядского вокзала ко мне подошел военный патруль.
– Ваши документы, девушка!
– У меня их нет с собой, – растерянно ответила я, – а зачем вам мой паспорт? – Я уже стала приходить в себя, и в голосе моем прозвучали нотки возмущения.
– Не в ЗАГС идти, красавица, не в ЗАГС, – со злой иронией шутил капитан, – хочу узнать вашу национальность, род ваших занятий, а также хочу поинтересоваться, что вы делайте в нашем городе?
