Виктория Платова - Анук, mon amour...
– Значит, вы полагаете, что действовал маньяк?
– Скажем, я этого не исключаю.
– Вот как… А мне всегда казалось, что маньяк на то и маньяк, чтобы действовать по раз и навсегда определенной схеме. А между… как вы выразились… отрубленной головой и вспоротым животом не так уж много общего.
– Схема может быть любой, – Бланшар снова начинает долбить пальцами по столу, чертов дятел с паучьим прикусом. – Главное – понять ее. Определить, так сказать, систему координат…
– И вы определили?
– Почти. Во всяком случае, одно не вызывает сомнений: убийства не просто совершены…
– Ценная мысль.
– …они обставлены. С инквизиторской пышностью. И смахивают на ритуал.
– Вы думаете?
– А вы – нет?
– Выходит – это ритуальные убийства? – хватаюсь я за последние фразы недомерка.
– Я этого не говорил. Я сказал только, что они похожи на ритуал, к которому тщательно готовились. Ведь Азизу Мустаки не просто отсекли голову. Ее бросили в ведро с его любимым вином. А мадам Сават не просто вспороли живот. Его набили лоскутками материи. Кстати, что вы можете сказать о них?
– О ком? – вопрос застает меня врасплох.
– Об этих проклятых лоскутках.
– Ничего.
– Так-таки ничего?..
Бланшар похож на паука больше, чем когда-либо за все время нашей долгой беседы; ничего щадяще-бультерьерского в нем не осталось. С млекопитающими еще можно о чем-то договориться, а вот с подобными тварями…
– Так-таки ничего, мсье Кутарба?
– Ну хорошо. – Запираться бесполезно, рано или поздно малыш Дидье с его неуемной энергией докопается до истины. – Мне неприятно об этом говорить… Но, похоже, лоскутки эти имеют некоторое отношение к последней коллекции Мари-Кристин. Она была представлена в начале прошлого месяца, в Париже.
– Вы можете поручиться за свои слова? – Бланшар вовсе не выглядит удивленным.
– Послушайте, Бланшар… Модели для коллекции создаются в единственном экземпляре. Ошибка исключена.
– И вы могли бы точно определить, что это за вещи?
– Ну конечно. Я знаю, как они создавались. Их обрывки я видел и потом… – я понижаю голос, лишний раз тревожить изуродованную тень живота Мари-Кристин мне не хочется.
– Что же это было?
– Платье для коктейля. И кожаный килт.
– Почему же вы ничего не сообщили об этом следствию?
– Меня никто не спрашивал. И я посчитал…
– Удобная позиция, не так ли, мсье Кутарба? Ладно, оставим это на вашей совести…
«На которой и клейма ставить негде», всем своим видом подчеркивает недомерок. Плевать я хотел на то, что ты обо мне думаешь!..
– У вас есть соображения, как… как они там оказались?
– Никаких. Платье было куплено сразу же после показа.
– Кем?
, – Откуда же я знаю – кем? Какой-то русской, она никогда не была в числе наших постоянных клиенток. Залетная птичка. И сама покупка, скорее всего, была сделана случайно.
– Кто-нибудь еще может подтвердить ваши показания?
– Естественно. Думаю, вам стоит поговорить с нашими менеджерами по продажам, они наверняка ее вспомнят.
Узкая полоска между ежиком и бровями бугрится, того и гляди произойдут тектонические подвижки, и мозги Бланшара брызнут наружу раскаленной лавой. На всякий случай я вжимаюсь в стул.
– И вы могли бы описать эту… залетную птичку?
– Скорее, лягушонка. Волосы из медно-красной проволоки и одна большая веснушка вместо лица. Незабываемое впечатление.
– Значит, вы утверждаете, что какая-то рыжая русская купила именно это платье?
– Да.
– Больше вы ее не видели?
– Нет.
– Плохо, очень плохо… Плохо, что вы не сказали об этом сразу.
– Меня не спрашивали, – я остаюсь абсолютно глух к стенаниям Бланшара. – И потом, это произошло в Париже, больше месяца назад.
– А опознать ее вы могли бы?
Опознать головастика не составило бы труда, знать бы только, в каком болоте он обитает. И почему мысль о рыжем чудовище до сих пор не приходила мне в голову? – ведь со дня смерти Мари-Кристин прошло уже две недели, примерно столько же времени я знал о страшной, перемешанной со внутренностями, начинке. Каким образом ошметки от эксклюзивного платья могли оказаться там? Одно из двух – либо рыжая знает убийцу… Либо… Но думать о.том, что потешный головастик каким-то образом причастен к убийству, мне не хочется. Рыжие слишком импульсивны для таких изощренных, хорошо продуманных злодеяний. В них нет ни брюнетистого хладнокровия, ни блондинистой отстраненности. Странно, что убийце – кем бы он ни был – понадобилась именно «принцесса»; при удачном раскладе этот кусок шелка может задать делу новое направление и послужить неопровержимой уликой против него. Почему именно «принцесса» – ведь тряпок с растительным орнаментом в коллекциях Мари-Кристин предостаточно. И если уж убийца дал себе труд слямзить кожаный килт, то почему бы не умыкнуть заодно и какое-нибудь платье?..
– …Вы слышите меня, мсье Кутарба? Вы бы могли опознать ее?
– Без труда. Если вы ее найдете.
Короткий, мясистый нос Бланшара вытягивается: он уже сейчас готов сорваться с поводка и взять след.
– Быть может, вы заметили что-то такое, что поможет установить личность этой… м-м-м… покупательницы? Или что-нибудь слышали о ней от знакомых? Насколько я знаю, русские обычно держатся друг за друга.
Я снисходительно улыбаюсь в лицо парижскому дурачку.
– Вы знаете, сколько в Париже русских, Бланшар? Чуть меньше, чем арабов, и всяко больше, чем парижан.
–Да? – моментально пугается коротышка.
Расистский румянец, разлившийся по его впалым щекам, неподражаем. Еще пара-тройка подобных высказываний с моей стороны – и одним сторонником Ле Пэна станет больше.
– Я пошутил. Но русских в Париже действительно много. И они вовсе не держатся друг за друга, как вы изволили выразиться. Они предпочитают добиваться всего в одиночку. А что касается рыжей девушки… Она просто купила понравившуюся ей вещь, только и всего. А для этого вовсе не нужно предъявлять удостоверение личности.
– Раньше вы ее не видели?
– Я уже сказал – скорее всего, она попала на показ случайно.
– Ну хорошо, – Бланшар с трудом отлипает от так понравившейся ему темы с русскофф покупательницей. – А вторая вещь? Что вы можете сказать о ней?
– Кожаный килт. Его стянули.
– Что значит – «стянули»?
– Украли.
– Как это – украли?
– Молча. Он пропал через несколько дней после показа.
– И что?
– Ничего. Была небольшая буря в стакане воды, но на том дело и кончилось. В конце концов, это всего лишь вещь, а не коллекция бриллиантов. И не ядерная боеголовка.
– Значит, украли его в Париже? – Бланшар на секунду задумывается.
– Да. Я уже говорил об этом…
– А раньше подобные кражи происходили?
– Никогда, – теперь уже задумываюсь я. Нужно быть идиотом, чтобы не понять, к чему клонит ищейка. – Украсть можно идею. Украсть можно технологию. Украсть можно деньги из сейфа, банку с оливками в супермаркете или лифчик на распродаже. А вещи из коллекций дизайнеров не крадут.
– Крадут все, – в голосе Бланшара появляются поучительные нотки специалиста по кражам зубочисток из бистро. – А если она кому-то понравилась, эта вещь? Настолько, что этот кто-то решил оставить ее себе?
– Это все равно, что оставить себе краденую из музея картину. Любоваться можно, но только у себя в сортире. На всеобщее обозрение ее не выставишь.
– Ну у вас и сравнения, – морщится Бланшар.
– Высокая мода всегда была сродни искусству. Я ведь говорю не о поточном производстве, поймите… Авторские модели неповторимы, да и стоят довольно дорого… И предназначены для узкого круга людей, если вообще для чего-то предназначены.
– А зачем они тогда нужны?
Ну вот, еще один приверженец сезонных скидок и покупки индийского текстиля на вес.
– Они определяют тенденции в моде и…
– Да бог с ними, с тенденциями, – перебивает меня коротышка. – Главное, что вещичку украли. Причем украли в Париже, а всплыла она здесь… Самым неожиданным образом. Странно, вы не находите?
Нужно быть идиотом, чтобы не понять, к чему клонит ищейка.
– Да. Странно.
– Вы ведь были на том показе, насколько я понял?
– Да. Я присутствую на всех показах Мари-Кристин, хотя последние три года почти не появляюсь на подиуме. Это традиция. Мари-Кристин считала меня талисманом… Впрочем, вам вряд ли это будет интересно.
Бланшару и впрямь неинтересны сентиментальные воспоминания экс-модели, чихать он на них хотел. Другое дело – выдавить из тюбика все имеющиеся у него подозрения и густо размазать их по моей физиономии.
– Значит, вы присутствовали на показе. А потом уехали в Россию.
– Да. Глупо было бы отрицать очевидное.
– И много еще было таких? Каким-то образом связанных с «Сават и Мустаки», а потом уехавших в Россию? В самое последнее время, я имею в виду.
