Вирджиния Эндрюс - Лепестки на ветру
— Потому что дождь замыкает тебя на твоем одиночестве?
Он улыбнулся.
— Что-то вроде того. Откуда ты знаешь?
Все его чувства были написаны на его лице, таком же тусклом, как свет в комнате. Он думал о ней, о своей Джулии, о своей умершей жене. Он всегда выглядел грустным, когда вспоминал о ней. Я подошла к нему и, повинуясь внезапному желанию, дотронулась до его щеки.
— Зачем ты куришь? Как ты можешь советовать своим пациентам избавиться от этой привычки, когда продолжаешь сам курить?
— Откуда ты знаешь, что я говорю своим пациентам? — спросил он нежным голосом, от которого у меня по спине побежали мурашки.
Я нервно засмеялась и сказала, что он не всегда плотно прикрывает дверь своего кабинета и, если я бываю в задней комнате, то волей-неволей что-то слышу. Он сказал, чтобы я отправлялась спать и не ошивалась больше в задней комнате, где мне не место, а он будет курить, когда ему захочется.
— Иногда ты ведешь себя, как жена — задаешь неподходящие вопросы, сердишься, что я не заехал для тебя в аптеку. Ты уверена, что шампунь был не так смертельно необходим?
Я опять почувствовала себя полной идиоткой и опять на него рассердилась.
— Я попросила тебя купить эти вещи только потому, что ты ездишь мимо магазина с распродажей, а там все дешевле! Я просто хотела сэкономить деньги! Ну уж теперь я ни за что не попрошу тебя что-нибудь купить! Если ты пригласишь меня поужинать в ресторане или пойти в кино, я буду готова к разочарованию, и поэтому не разочаруюсь. Надо приучаться ожидать ото всех самого худшего.
— Кэтрин! Можешь меня ненавидеть, если хочешь, можешь заставлять меня расплачиваться за все перенесенные тобой страдания, тогда может ты хоть будешь спать по ночам и перестанешь метаться, кричать во сне, звать маму, как трехлетний ребенок.
Пораженная, я уставилась на него.
— Я зову ее?
— Да, — сказал он, — множество раз я слышал, как ты звала свою мать.
Я заметила жалость в его взгляде.
— Не стыдись человеческих чувств в себе, Кэтрин. Мы все ждем от матерей только самого лучшего.
Мне не хотелось говорить о ней, поэтому я подошла поближе.
— Джулиан опять в городе. Вчера ты обо мне забыл, а сегодня у меня было с ним свидание. Джулиан считает, что я готова к Нью-Йорку. Он думает, что его преподавательница, мадам Золта, лучше, чем его мать разовьет мои таланты. Он думает, что из нас получится блестящая пара.
— А что ты думаешь?
— Я думаю, что еще не готова к Нью-Йорку, — прошептала я, — но он так напирает, иногда он заставляет и меня поверить, так он сам убежден в этом.
— Не торопись, Кэтрин. Джулиан — привлекательный юноша, но самонадеянности в нем на десятерых. Положись на свой здравый смысл и не позволяй влиять на себя тому, кто возможно просто хочет тебя использовать.
— Каждую ночь мне снится Нью-Йорк, сцена. Я вижу в зале мать, которая смотрит на меня и не верит своим глазам. Она хотела убить меня. Я хочу, чтобы она увидела, как я танцую, и поняла, что я могу дать миру больше, чем она.
Он вздрогнул.
— Почему ты так жаждешь мести? Я думал, что если я возьму вас троих и сделаю для вас все, что смогу, вы обретете мир и научитесь прощать. Неужели ты не можешь простить и забыть? Если мы, простые люди, и можем очиститься от грехов, то только прощая и не помня зла.
— Ты и Крис, — с горечью сказала я, — вам легко сказать — простить и забыть, вы ведь не были жертвами, а я была. Я потеряла младшего брата, который был мне как сын. Я любила Кори, а она забрала его жизнь. За это я ее ненавижу! Я ненавижу ее по миллиону причин, поэтому не учи меня прощать и забывать, она должна заплатить за то, что совершила! Она лгала нам, предала нас самым постыдным образом! Она не позволила нам узнать, что дед умер, и продолжала держать нас взаперти девять месяцев, девять долгих месяцев, и все эти бесконечные месяцы мы питались отравленными пончиками! Поэтому ты не смеешь говорить мне прости и забудь! Я не знаю, как простить и забыть! Я знаю только, как ненавидеть! А ты и представить не можешь, что такое ненавидеть так!
— Не могу? — спросил он без всякого выражения.
— Нет, не можешь!
Он притянул меня к себе, усадил на колени, и я разрыдалась. Слезы текли ручьями по моему лицу, а он утешал меня, как утешал бы отец, целовал, гладил своими большими добрыми руками.
— Кэтрин, у меня тоже есть своя история. Может быть в чем-то она так же ужасна, как твоя. Может быть, если я расскажу ее, тебе пригодится что-то из моего опыта.
Я уставилась на него. Он слегка придерживал меня, когда я повернулась.
— Ты хочешь рассказать мне о Джулии и Скотти?
— Да. — В его голосе послышались жесткие нотки. Взгляд его был направлен на вымытые дождем окна, а рука его, найдя мою, крепко ее сжала.
— Ты думаешь, только твоя мать совершает преступления против тех, кого она любит, но ты ошибаешься. Это происходит каждый день. Иногда это делается ради денег, но бывают и другие причины. — Он помолчал, вздохнул, а потом продолжал. — Я надеюсь, что когда ты услышишь мой рассказ, ты отправишься спать и забудешь о мщении. Если нет, ты нанесешь себе такой удар, которого тебе не нанес бы никто.
Я не верила этому, потому что не хотела верить. Но мне очень хотелось услышать рассказ о том, как Джулия и Скотти умерли в один день.
Когда Пол начал говорить о Джулии, я боялась услышать конец истории. Я зажмурила глаза и хотела, чтобы и уши мои ничего не слышали, не надо было новых мучений, мне хватало одного умершего маленького мальчика. Но он делал это ради меня, чтобы спасти меня, как будто что-то могло меня спасти.
— Джулия и я были влюблены друг в друга с детства. У нее никогда не было другого парня, а у меня другой девушки. Джулия принадлежала только мне, и я давал это понять всем остальным. Я никогда не давал ни себе, ни ей возможности узнать, каким может быть общение с другими, и это было ужасной ошибкой. Мы были так глупы, что считали, что наша любовь продлится вечно.
Мы были преданы друг другу, мы писали друг другу письма, хотя она жила в нескольких кварталах от меня. Год от года Джулия становилась все красивее. Я думал, что я самый счастливый парень в мире, а она считала меня совершенством. Каждый из нас возносил другого на пьедестал. Она собиралась стать идеальной женой врача, а я — идеальным мужем, мы хотели иметь троих детей. Джулия была единственным ребенком, и родители ее боготворили. Она обожала отца и говорила, что я похож на него. — Здесь голос его напрягся, как будто он собирался заговорить о чем-то очень наболевшем. — В день ее восемнадцатилетия я надел на палец Джулии обручальное кольцо. Мне тогда было девятнадцать. Когда я был в колледже, я все время думал о ней и о том, какие мужчины обращают на нее внимание. Я боялся, что кто-нибудь уведет ее от меня, если мы не поженимся. Поэтому в девятнадцать лет она вышла за меня замуж. Мне было двадцать.
Слова его звучали горько, взгляд был направлен в пустоту, а руками он крепко держался за меня.
— Джулия и я множество раз целовались, всегда держались за руки, но она никогда не позволяла мне никаких интимных ласк, с этим надо было ждать до свадьбы. У меня был сексуальный опыт, но небольшой. Она была девственницей и думала, что я тоже девственник. Я вполне серьезно относился к брачным клятвам и собирался стать именно тем мужем, который сделает ее счастливой. В нашу брачную ночь она два часа переодевалась в ванной. Она вышла оттуда в длинном белом халате, и лицо ее было белым, как этот халат. Она, без сомнения, была в ужасе. Я убедил себя, что буду таким нежным и любящим, что ей понравится быть моей женой.
Ей не понравился секс, Кэти. Я делал все, что мог, чтобы возбудить ее, а она лежала, съежившись, с широко открытыми, полными ужаса глазами и завизжала, когда я попытался снять с нее ночную рубашку. Я прекратил попытки и решил, что попробую снова на следующую ночь, но она умоляла дать ей немного времени. На следующую ночь было то же самое, только хуже.
— Почему, ну почему ты не можешь просто лежать рядом и обнимать меня? — спросила она со слезами в голосе. — Почему все должно быть так отвратительно?
— Я сам был почти ребенком и не знал, как справиться с такой ситуацией. Я любил ее, я хотел ее, и в конце концов я ее изнасиловал, во всяком случае так она всегда говорила. И все же я любил ее. Я любил ее большую часть своей жизни и не мог поверить, что сделал неправильный выбор. Поэтому я начал читать все книги об искусстве любви, какие только мог найти, я использовал все возможные приемы, чтобы возбудить ее, чтобы она меня захотела, а это вызывало только отвращение. Закончив медицинский колледж, я начал выпивать и, будучи в таком состоянии, нашел другую женщину, которая была рада видеть меня в своей постели. Все эти годы она держалась отчужденно, убирала мой дом, стирала мое белье, гладила мои рубашки и пришивала мне пуговицы. Она была такой милой, такой желанной, такой близкой, что иногда я принуждал ее, хотя она и плакала потом. И вот она обнаружила, что беременна. Я был счастлив и думал, что она тоже. Не было ребенка более любимого и обласканного, чем мой сын, и, к счастью, он был из тех детей, которых не испортить избытком любви.
