Дни, месяцы, годы - Лянькэ Янь

Пес потерся мордой о ногу старика, обежал кукурузу по кругу, потом еще раз. Слепыш, забирай подальше, скомандовал старик. Тогда пес встал на месте и вскинул морду на хозяина, давая понять, что ему уже невмоготу, а из пасти его вырвался стон, протяжный, как сизая плеть.

Старик знал, что псу не терпится помочиться. Он подошел к сухой софоре у края поля, снял с гвоздя мотыгу (после работы Сянь-е все инструменты вешал на софору), вернулся к ростку, цокнул мотыгой с западной стороны от стебля (вчерашняя ямка была с восточной стороны) и тогда лишь скомандовал: ну, вперед.

Пес вовсю поливал росток, а старые глаза Сянь-е вдруг застыли, уставившись в одну точку. Веки дернулись от боли, в груди затрещало: на двух нижних листках старик заметил мелкие круглые крапины, будто к кукурузе прилипла пшеничная шелуха. Неужели от сухости? По утрам я прихожу сюда справить нужду, на ночь исправно поливаю землю, с чего бы ей сохнуть? Пока Сянь-е разгибал спину, в лоб ему ударил серебряно-золотой звон струи Слепыша, и он понял: жухлые крапины на кукурузе вовсе не от сухости, а от перекормки. Собачья моча питательней и горячее человечьей. Слепыш, ети твою прабабку! Хорош ссать! Старик наподдал псу ногой, так что тот отлетел на добрых пять чи и рухнул на окаменевшую землю, будто мешок с зерном. Я тебе покажу, как ссать, кричал старик. Извести мою кукурузу задумал?

Пес растерянно замер на месте, сухие колодцы его глаз вмиг наполнились влагой.

И поделом тебе, сказал старик. Смерив пса недобрым взглядом, он опустился на корточки, расправил на ладони нежный листок, осмотрел жухлые крапины на его прозрачной нефритовой глади и бросился вычерпывать из ямки белую пену собачьей мочи, а с ней и влажную землю, затем подхватил мотыгу, засыпал ямку, разровнял ее сверху тупым концом мотыги и сказал: идем в деревню за водой. Нужно смыть удобрения, да побыстрее, иначе кукуруза сгорит по твоей милости, и двух дней не протянет.

И пес той же дорогой затрусил обратно к гребню, старик шагал за ним следом, и горячее эхо их шагов сухими листьями кружило в воздухе, опадая на выжженную солнцем землю.

Беда отступала от кукурузного ростка, но каждый раз возвращалась, как возвращалось эхо шагов старика и пса. В тот день, когда на стебле появился шестой листок, старик пришел за водой к деревенскому колодцу, и налетевший ветер сорвал с его головы соломенную шляпу. Шляпа кубарем покатилась по улице, старик бросился вдогонку.

Ветер то стихал, то налетал с новой силой, будто просеянный сквозь решето, Сянь-е бежал за шляпой до самой околицы, но она все время скакала в чжане [5] впереди. Несколько раз старику почти удалось ее схватить, но ветер припускал со всех ног, прихватив с собой шляпу, и старик снова оставался ни с чем. Сянь-е сравнялось семьдесят два года. Ноги были уже не те. Больно ты мне нужна, ругался он про себя. Неужели я новой шляпы не найду? Во всей деревне не осталось ни души, заходи в любой дом и бери. Сянь-е замедлил шаг и огляделся. На гребне горы стояла тростниковая хижина, одинокая, словно кумирня. Налетев на стену хижины, ветерок растянулся на земле и дальше уж не бежал.

Старик не спеша подошел к стене, трижды пнул обессилевший ветер, подобрал шляпу, поднатужился и разорвал ее на клочки, а клочки бросил на землю и пустился топтать, во все горло бранясь:

– Я тебе покажу, как бегать!

– Покажу, как бегать за ветром!

– Побегай теперь, раз тебе так неймется!

От шляпы осталась одна труха. В воздухе расплывался белоснежный запах соломы, давно исчезнувший с выжженного засухой хребта. Напоследок старик скомкал уцелевший околыш, бросил его под ноги и втоптал в землю, приговаривая: чего же ты не бежишь? Теперь-то ты никуда не побежишь! Засуха мне житья не дает, и ты туда же, ети тебя в душу! Распекая шляпу, старик постепенно успокоился и отыскал глазами южный склон горы Балибань, и пока он смотрел на склон, его ноги сами собой остановились, а голос оборвался, точно пеньковая веревка.

Весь склон горы Балибань заволокло огненно-красной пылью, будто там выросла полупрозрачная зыбкая стена. Сянь-е замер на месте – он с одного взгляда понял, что на том склоне хозяйничает уже не ветерок, а настоящий вихрь. Он стоял навытяжку под палящим солнцем, в ушах грохотало, словно хижина рухнула и погребла его под собой.

Сбиваясь на бег, Сянь-е поспешил к горе Балибань.

Зыбящаяся вдалеке полупрозрачная стена пыли теперь еще больше сгустилась и качалась над землей, вздымаясь и опадая, словно воды потопа, что извергаются из пучины волна за волной, дабы скрыть хребет Балоу под толщей древнего безбрежного океана.

Конец, теперь точно конец, бормотал про себя Сянь-е.

А ведь ветерок хотел предупредить меня об урагане, потому и унес шляпу, потому и привел меня на гору. Прости, ветерок, причитал старик. Я не должен был тебя пинать. И шляпа, думал старик, она желала мне добра, потому и побежала за ветром, зачем же я ее разорвал? Состарился Сянь-е, вконец состарился. Выжил из ума, разучился отличать добро от зла. Старик все причитал, и слова раскаяния падали из его рта кольцами бесконечной лианы. Наконец мутно-желтый ураган вдалеке улегся, сердце старика успокоилось, и снарядная пальба, которая все это время гремела в висках, тоже смолкла. От наступившей тишины у Сянь-е заныли уши. Солнце светило с новой силой, его грубые и настырные лучи тащили из земли раскаленный добела скрежет, с каким лопаются бобовые стручки в жаркий день. Сянь-е замедлил шаг, его дыхание сделалось ровным и неторопливым, как стежки мастерицы, сшивающей подошву. Наконец он добрался до своего склона, подошел к краю поля и в ужасе замер на месте, и дыхание его оборвалось, будто по нему полоснули ножом.

Кукурузный стебель сломало ветром. Торчавший из земли пенек дрожал, словно обрубленный палец, и под беспощадным солнцем из раны сочилась тонкая и вязкая, будто нить шелкопряда, струйка зеленой боли.

Старик и пес переселились на склон горы Балибань.

Как в пору созревания тыквы деревенские старики перебираются на бахчу, чтобы охранять урожай, так и Сянь-е без раздумий переселился на поле. Неподалеку от кукурузного ростка он построил навес: вкопал в землю четыре столба, соорудил лежанку из дверных досок, а вместо крыши бросил четыре соломенные циновки. Столбы старик утыкал гвоздями, чтобы вешать на них разную кухонную утварь: котелок, черпаки и щетки. Посуду покидал в старый мешок из-под муки и повесил его под котелком, а чуть ниже по склону сложил небольшой очаг. Оставалось только ждать, когда кукуруза даст новый побег.

Первую ночь на новом месте Сянь-е не мог заснуть, как ни старался. По небу струился серебристо-белый жар, старик снял исподнее, сел нагишом на лежанке и закурил. В тусклом свете раскуренной трубки взгляд Сянь-е невольно упал на срам, который бумажным фонарем свесился у него между ног, старик устыдился и снова натянул исподнее. Совсем я состарился, вздохнул Сянь-е, мне от него больше ни пользы, ни радости. Будь моя воля, променял бы его на новый побег кукурузы. Кукуруза выпустит листочек, а мне столько радости, как в молодости, когда встретишь милую у околицы, заведешь с ней разговор у колодца. Память пропитала тело старика влажным покоем. Он вытряхнул трубку, угольки стукнулись о накрывшую поле ночь и разбудили пса.

Проснулся, спросил Сянь-е.

Спишь ты крепко, даром что слепой. А я зрячий, но заснуть не могу.

Пес подполз поближе и лизнул ему руку. Сянь-е погладил Слепыша по голове, расчесал шерсть у него на морде. И увидел, как из пустых песьих глазниц выкатились две прозрачных слезы. Старик утер Слепышу слезы и выругался: проклятое солнце, черная твоя душа, ты своими лучами собаке оба глаза выжгло! При мысли о том дне сердце у старика заныло, он сгреб пса в охапку и прижал к груди, утирая ему слезы. Ладони Сянь-е мигом намокли, будто у Слепыша из каждой глазницы бил родник с ключевой водой. Кто же знал, что так выйдет, думал старик. В былые годы, если случалась засуха, на краю деревни ставили алтарь, сверху – три блюда с приношениями и два глиняных чана. Чаны до краев наполняли водой, рисовали на них Царя драконов. А потом ловили собаку и привязывали ее на алтаре, досыта кормили и поили, чтобы она во всю глотку лаяла на солнце. В прежние годы солнце недолго терпело собачий лай, через три дня, самое большее – через неделю налетал ветер, а с ним – тучи и дождь. Но в нынешнем году к алтарю привязали приблудного пса из чужой деревни, и он лаял на солнце целых две недели, но солнце палило с прежней силой, а заходило и вставало как по часам. На шестнадцатый день Сянь-е увидел, что чаны на алтаре опустели – половину воды выпил пес, остальное выжгло солнцем, в одном чане виднелось обугленное дно. Старик глянул на пса: он больше не мог лаять, а шерсть его свалялась в подпаленные колтуны.