Александр Бек - Новое назначение
Так он и стоит, — одетый в неизменно темный, в полоску, костюм, в свежую белую сорочку со всегда твердым накрахмаленным воротничком, с темным скромным галстуком. Однажды сын Андрюша, начитавшись Диккенса, сказал ему: «Папа, ты одет, как английский клерк».
Печальный взгляд зеленоватых глаз устремлен на круглый стол. К чему теперь все это Онисимову? Вот эти книги — «Бурение скважин», «Магнитное обогащение», «Трубосварочные станы»? Или вот этот новый номер «Угля»? Не сегодня, так завтра он распростится с углем и со сталью, оставит этот пост, этот кабинет.
Усилием воли Онисимов стряхивает оцепенение, присаживается, надевает очки, придвигает газеты, включается в работу.
Его сотрудники поражены. Александр Леонтьевич руководит с прежним напором, с прежней остротой. Он Проводит, как и раньше, совещания, добирается, докапывается до мельчайших подробностей дела, по-прежнему требователен, резок, ничуть не утрачивает (прибегнем опять к словарю времени) оперативности, знакомится со всей специальной литературой, подготовляет наметки семилетнего плана, досконально проверяя обоснование каждой цифры, словно ему предстоит еще годы возглавлять топливную промышленность и металлургию.
…Мелькали дети, сменялись месяцы, зеленоглазый, всегда свежевыбритый, подтянутый, строгий человек, председатель Комитета продолжал работать, источать волю, энергию, держать аппарат под напряжением.
Лишь поздней осенью, незадолго до тридцать девятой годовщины Октября, Онисимов получил давно ожидаемый пакет. Ножницами, вскрыв конверт, он прочел бумагу. Да, как он и предполагал, просьба, с которой он, инженер-прокатчик, обратился в Центральный Комитет, — просьба предоставить любую работу по специальности, — не принята во внимание. С этой минуты он поступил в распоряжение Министерства иностранных дел.
Теперь следовало проверить, все ли будет оставлено в ажуре тут, в этом кабинете, куда он уже не вернется. Выполнить последние служебные обязанности, последний долг. И он еще занимается некоторыми важнейшими делами, опять звонит по вертушке, допытывается, выясняет, подхлестывает, распоряжается.
Потом минуту-другую молча курит. И снова берется за телефонную трубку. Необходимо доложить, так сказать, по инстанции, что он сдает пульт управления.
Онисимов соединяется по вертушке с заместителем Председателя Совета Министров Тевосяном, который наряду с другими своими обязанностями курирует и несколько государственных комитетов.
— Иван Федорович, решение получил. И подбил итоги. Позволь откозырять.
Давние товарищи, она разговаривали на «ты». Тевосян сказал:
— Добро. Когда думаешь явиться я дипломатическому своему начальству?
— Сегодня же, если не возражаешь.
— Зачем же сегодня? К чему уж так спешить? Но вообще-то правильно делаешь, это не задерживаешься.
В этих спокойно произнесенных словах Онисимов улавливает не только совет дружески расположенного старшего товарища, но и указание. Далее Тевосян касается некоторых деловых тем, выслушивает ответы. И в заключение говорит:
— Наверное, до твоего отъезда повстречаемся. Позванивай, не забывай.
Вот разговор и закончен. Александр Леонтьевич еще раз оглядывает письменный стол, кабинет.
Ну, кажется, хватит: можно ставить точку. Все дела, которые примет на ходу заместитель, — и текущие, и перспективные, — ясны. Есть, правда, еще одно, отнюдь не самое важное, не принадлежавшее к тем, что записаны в правительственных директивах, но для Онисимова все-таки особенные. Опять без спросу вторгается картинка прошлого. Александру Леонтьевичу видится загорелое горбоносое лицо Петра Головни, или, как его еще зовут, Головни-младшего. Складка губ упряма, пол скулой ходит желвак, — таким он, Головня-младший, директор завода имени Курако, выглядел в ту памятную июльскую ночь 1952 года, когда дерзнул на заседании обличать Онисимова. И Онисимов был вынужден… Да, именно вынужден. Впрочем, к чему вспоминать? Не однажды он уже замечал за собой этакое: всплывают — и вовсе некстати — сдвинутые брови, безбоязненный упрямый взгляд, тяжеловатая нижняя челюсть Петра Головни. Что поделаешь, у Александра Леонтьевича есть свои, от всех скрытые обязательства перед этим инженером-доменщиком, директором завода. Так сказать, обязательства совести.
Однако сейчас Онисимов, пожалуй, уже не имеет права использовать свою власть главы Комитета. Несколько мгновений он колеблется. Затем опять снимает трубку, звонит министру тяжелого машиностроения, расспрашивает, как идет изготовление мощной воздуходувки для завода имени Курако. Заказ министру известен. Известен и Головня-младший, запросивший такого рода внесерийную, необычайно могучую и вместе с тем малогабаритную машину, которая встала бы по месту в тесноте старой Кураковки. Председатель Комитета тотчас получает требуемую справку: заказ выполняется по графику, примерно через месяц начнется монтаж, затем испытания.
— Последи, пожалуйста, сам за этим делом, — говорит министру Онисимов. — Вовремя закончи, отгрузи. Пошли лучших монтажников.
— Есть! Записываю. Будьте спокойны, Александр Леонтьевич.
— Не подведи. Для меня это дело чести. Мне, возможно, вскоре придется уехать…
Собеседник принимает эту весть без удивления, ограничивается кратким:
— Угу…
— Знает, наверное, о его отъезде в тихую чистенькую страну. Александр Леонтьевич продолжает:
— Постарайся по всем статьям дать попадание в анализ. Качество, сроки и все прочее. Отнесись к этому, как к личной моей просьбе.
— Есть! Ставлю три восклицательных знака, Александр Леонтьевич!
Это был, если не ошибаемся, последний телефонный разговор, который Онисимов вел из своего, верней, уже из бывшего своего кабинета.
Затем он нажал кнопку звонка. На вызов вошел, — как всегда почти бесшумно, — заведующий секретариатом Серебрянников. Худощавый, низенький, он остановился у стола, чуть склонив наголо бритую, рано полысевшую голову. Его связывал с Онисимовым почти двадцатилетний путь секретаря; вместе с Александром Леонтьевичем он перебрался и сюда, в здание Совета Министров, давно научился схватывать на лету, угадывать, в чем нуждается его начальник, умел незаметно подсказать тот или иной ход, отлично составлял самые важные бумаги, был безукоризненным помощником.
Онисимов встал:
— Разрешите представиться. Советский посол в Тишландии.
Он мог шутить даже в эту минуту — окрестил Тишландией страну, куда ему надлежало ехать. Тотчас он выговорил и ее точное наименование. Мы, однако, позволим себе воспользоваться его находчивостью, так и закрепим за этим государством условное обозначение Тишландия.
