Олег Кашин - Роисся вперде
К гостинице шли пешком. Карпов рассказывал, что гостиницу строили почему- то сирийские строители, и однажды летом, в очередной его приезд к бабушке и дедушке, в крае случилась вспышка холеры, и родители, путешествовавшие тем летом, кажется, по Прибалтике, велели деду срочно покупать билет и везти маленького Карпова к ним, — так вот, пока дед стоял в очередях за билетом, санитарные службы выяснили, что источником заразы оказались как раз сирийцы, которых вначале заперли в каком-то санатории, а потом вообще отправили навсегда на родину, и стройка на этом закончилась, а недостроенная гостиница лет пятнадцать простояла пустая, пока ее не купил какой-то чеченец. Карпов рассказывал про чеченца, про стадион «Динамо», на воротах которого висит мемориальная доска в память о том, как в сорок девятом году местная команда выиграла чемпионат РСФСР по футболу, — он говорил и говорил, демонстрируя фантастический объем бесполезных глупостей, которыми была полна его голова. Марина слушала и вдруг очень отчетливо поняла, что ничем хорошим это путешествие, конечно же, не закончится, у Карпова ничего не получится, и в Москву она вернется одна — вероятно, гораздо раньше, чем через полгода.
2
Когда они снова проезжали ту развилку у кладбища, Карпов уже не нервничал, как вчера, но что- то такое с ним все равно происходило, он даже сказал: «По несчастью или к счастью истина проста — никогда не возвращайся в прежние места», — и Марине понадобилось несколько лишних секунд, чтобы понять, что это были чьи-то стихи, а не просто случайно получилось в рифму. Настроение Карпова за ночь передалось и ей. С чужим городом, над которым стоит жестяной красноармеец, она уже почти смирилась, но что это за поселок, в котором ей придется жить, — не понимала и поэтому волновалась.
Нужный поворот, конечно, проехали. Долго разворачивались, потом, когда все-таки свернули правильно, и Карпов отпустил таксиста, долго стояли у двери подъезда — это в его детстве здесь не было кодового замка, а теперь замок был, а он не знал кода. Сидели на скамейке перед подъездом, Карпов опять что-то рассказывал, Марина опять не слушала, а потом из подъезда вышел высокий тощий мужик с каким-то ведром, и Карпов, опять волнуясь и называя мужика Геннадием (и на «ты», что с незнакомыми и малознакомыми людьми ему было вообще-то не свойственно), стал объяснять ему, кто он и чей он внук. Геннадий вначале слушал молча, потом полез обниматься, потом, не замечая Марины, потащил Карпова в подъезд, и Марина пошла за ними, потом долго звонили в дверь какой-то старушке, потом старушка тоже обнимала Карпова, звала к себе обедать, но тот сказал, что как-нибудь в следующий раз, а сейчас жена («Ой, ты женился?») очень хочет спать, поэтому ему нужен ключ. Старушка куда-то надолго ушла, потом вернулась с ключом, потом Карпов применил какое-то невероятное дипломатическое искусство, объяснив Геннадию, что выпьет с ним как-нибудь в следующий раз. И только после этих процедур Марина оказалась в просторной пыльной квартире, в которой много лет никто уже не жил. Ходила из комнаты в комнату, выходила на балкон, включила телевизор — работает, осмотрела кухню, потом вернулась к телевизору, села в кресло. Думала — понравится здесь или нет, сможет жить или нет. Ничего не поняла. Закрыла глаза.
В дверь позвонили, Карпов открыл — пришел Геннадий, явно обрадованный появлением новых друзей. Марина смотрела на Геннадия и Карпова через дверь, сама решила не выходить. Сосед принес трехлитровую банку молока и что-то говорил; Марина не вслушивалась, но поняла, что Геннадий поздравляет Карпова с правильным выбором — в Москве суматошно и неуютно, а здесь хорошо, спокойно, и дом хороший — «Тепло, сухо, и ни одной крысы».
— Ну, надеюсь, этого-то добра я здесь смогу купить сколько угодно, - донесся до Марины голос Геннадия.
— Какого добра? — не понял сосед. — Квартир?
— Да при чем тут, — засмеялся муж. — Крыс, конечно.
3
Начались одинаковые дни — делать в поселке было решительно нечего, а каждый день ездить гулять в город было очевидно глупо. С тем, что друзей и подруг она здесь не найдет, Марина смирилась сразу и даже обрадовалась этому — когда весь поселок можно обойти за пятнадцать минут, любое знакомство может обернуться навязчивой ненужной дружбой. К той соседке, которая отдавала Карпову ключи, Марина через неделю пошла обедать одна — Карпов с первого же дня полностью ушел в свою лабораторную деятельность, которая теперь происходила не на кухне, как в Москве, а в специальном сарае, также оставшемся от деда. Марину в этот сарай он не звал, да она и не просилась, боялась не столько помешать, сколько убедиться в том, что муж возлагает неоправданные надежды на какую-то очевидную глупость. Соседка, тетя Катя Шустикова, оказалась очень милой старушкой, которая сразу же рассказала Марине все, что она уже слышала от Карпова — когда-то поселок был военным городком, потом Хрущев, во-первых, сократил армию и, во-вторых, решил, что сельскохозяйственная наука должна быть ближе к земле, поэтому НИИ, в котором работали покойный дед Карпова и покойный муж тети Кати, перевели сюда, в эту скучную степь, и вокруг этого первого дома за десять лет выросло еще десятка полтора городских домов, полностью заселенных старшими и младшими научными сотрудниками, а также одним академиком ВАСХНИЛ — тоже покойным ныне Борисом Прокопьевичем Гончаровым. Наверное, это действительно были благословенные времена — когда все друг друга знали и любили, и молодые слушались старших, и не было пьяных, и никто не мусорил на улицах, не то что теперь, когда от института почти ничего не осталось, сучка-директорша торгует институтскими землями, а поколение первых обитателей поселка поумирало, и теперь в домах живут какие-то посторонние люди, чуждые всей этой доброй магии, от которой у тети Кати остались только воспоминания.
Еще тетю Катю, конечно, интересовало, чем собирается заниматься Карпов, и когда Марина ответила, что сама толком не знает, старушка, конечно, не поверила, но вида не подала, зато рассказала, что когда-то и Карпов-дед занимался чем-то очень загадочным — «нефтяным ростовым веществом», которое действительно делали из нефти азербайджанские ученые-лысенковцы, и дед всерьез думал, что если кормить этим нефтепродуктом свиней, свиньи будут толстеть быстрее, чем если бы их кормили нормальным кормом. Но на нефть у свиней была нормальная человеческая реакция - есть ее они отказывались, на насильное кормление отвечали массовыми смертями, а потом Лысенко вышел из моды, программу свернули, и дед Карпова, смирившись с тем, что карьера не задалась, работал до пенсии в институтском отделе пропаганды и агитации, ненавидя при этом любые проявления сельскохозяйственной и любой другой науки.
