Сергей Носов - Фигурные скобки
Капитонов разбирает лишь отдельные слова и среди них — «архитектор». А потом опять Оля говорит «архитектор». И он понимает, что «архитектор» — это к нему.
Поезд медленно идет по мосту, грохоча. Капитонов почти кричит:
— Я не архитектор, я математик!
— Кто математик?
(Вот это сюрприз!)
— Я — математик!
— Коаблик! Коаблик! — волнуется Женя, хотя никакого кораблика нет и быть там не может.
Мелькают перекрестья ферм Финляндского моста.
— Оля, вы кого и куда пригласили? Того ли человека и на ту ли конференцию?
— Подождите, я перезвоню.
— Отлично, — говорит Капитонов.
Правый берег. Замедляется ход — уже скоро. Ждать не пришлось:
— Евгений Геннадьевич, да что вы меня пугаете, все правильно, вы математик, архитектор не вы, другой, вас только двое сегодня приедет, и я немножко запуталась, просто подумала, что это он математик, ну а вы архитектор, так что все хорошо, не думайте, приезжайте, мы разберемся…
Убрав мобильник, делает первые приготовления — напяливает на себя свитер. За окном промзона сочетается с новостройками. Капитонов недоволен собой. В миру называть себя математиком он избегает. Сказать о себе «я математик» примерно, как «я поэт» или «я философ». Чтобы так сказать о себе, надо себя ощущать поэтом или философом преимущественно. Капитонов не ощущает себя преимущественно математиком. Если спрашивают, он говорит о себе «преподаю математику» и чаще всего добавляет: «гуманитариям». В этой стране многие считают математику бесполезной наукой. Вот он и дает понять, что занимается чем-то бессмысленным. Да так и есть. Гуманитариям она совсем не нужна. Он в этом уверен.
Зинаида собирает Женю, укладывает костяшки домино в коробочку. Не глядя на Капитонова — словно хочет спросить: почему ж вы, голубчик, сразу в том не признались? — роняет:
— Так вы математик?
Едешь так с человеком, душу ему изливаешь, веришь тому, что он сам говорит про свое сокровенное, а потом выясняется, что он и не человек вовсе, а инопланетянин.
— На математическую конференцию, значит?
(И звучит это как «на инопланетянскую».)
Капитонов приглашен далеко не на математическую конференцию (и уж тем более не на инопланетянскую). Но пусть будет так.
— Да, на математическую, — врет. — А что?
Да нет, ничего. Не врач, не шахтер, не химик-технолог. Зинаида ему тут в дороге понарассказывала о себе всякого, он с ней тоже был вроде бы откровенен, а теперь оказалось, такой исключительный факт утаил — он математик.
Но, во-первых, он уже давно не математик — в строгом значении этого слова, а во-вторых, почему он должен всем объявлять, что он математик?
Про себя он и так много наговорил. Про себя — когда проехали Малую Вишеру час примерно назад (и это было третье признание Капитонова): как он с дочерью вдрызг рассорился, как после гибели жены у него наперекосяк все с дочерью получается. Он даже зачем-то сказал, куда именно вчера его дочка послала, это родного отца (Зинаида всплеснула руками). Не ожидал от себя такой исповедальности. Не в правилах Капитонова откровенничать перед чужими. Как впрочем, и перед своими. Как и перед собой, впрочем. Это нервное все, это все от бессонницы. Он для того и согласился в последний момент на эту необязательную конференцию, чтоб из дома убежать, сменить обстановку. И зачем это все он ей говорил? Неужели сто грамм, в ресторане принятые, так язык развязали? Не могло же этого быть. А может быть, это тезка даун своим присутствием так подействовал на Капитонова, что созрел Капитонов за Малой Вишерой поддержать Зинаиду откровенным признанием своих отцовских проблем. Будто стало бы ей легче, узнай она о чужих трудностях. Или это он своим трудностям захотел выбрать нужный масштаб — чтоб они помельчали с другими в сравнении? Фу, как плохо повел себя Капитонов. Он позволил себе быть утешаемым, и кем? — и теперь, видя, как Зинаида, близко к сердцу принявшая его проблемы, помогает своему взрослому сыну справиться с пуговицами на полушубке, он корится своей не нужной никому откровенностью.
Капитонов всегда знал о себе, что математик из него заурядный, — и за это он говорит спасибо своему психотипу. Капитонов склонен переживать всякое, прокручивать в голове ситуации жизни или, наоборот, прятаться от них за другими опять-таки ситуациями, — и чем дальше живет Капитонов, тем хуже у него с абстрагированием, — мозг его недостаточно холоден.
16:39
— Согласно расписанию, — равнодушно констатируют за плечом Капитонова точность прибытия поезда, тогда как проводница (дверь открыта уже) стремительными движениями вниз-вверх протирает поручень тряпкой.
Среди встречающих на перроне Капитонов безошибочно угадывает сестру Зинаиды. Выходят — и он попадает в силовое поле чужого родства: там обнимания, там возгласы, там поцелуи, — но это уже все за спиной Капитонова: двигаем дальше.
После духоты вагона морозный воздух кажется ледяным, и это даже неожиданно в отсутствие снега, — данный пространственный промежуток защищен от февральского неба козырьком-крышей, зимние одежды не выглядят убедительными, так что, если бы кто-то сторонний смотрел на перрон, как зритель в кино, его бы в том, что зима, убедило единственное: облачка пара на выдохе — такое ни в каком кино не подделаешь.
С первым же облачком пара улетучилась мысль о фараоне Хеопсе.
Еще в школьные годы Капитонов прочитал где-то, что, совершая вдох, мы будто бы, согласно статистике, вдыхаем в себя хотя бы одну молекулу из предсмертного выдоха фараона Хеопса, и это так его поразило, что запомнилось на всю уже взрослую жизнь, хуже того — великий фараон стал навязчивым образом: вспоминается каждый раз, когда выходит Капитонов из теплоты на мороз, — впрочем, и забывается тут же.
Последний раз он был в Петербурге четыре года назад, на похоронах Кости Мухина. Но тогда было лето.
Сколько в Питере проезд на метро? Да, здесь жетоны. Он уже забыл, как выглядит питерский метрожетон. Очередь в кассу подходит, и, купив сразу четыре — впрок, он их загребает из окошечка вместе со сдачей, в которой преобладают похожие на жетоны десятирублевые монеты. Легко перепутать.
Что и происходит — он перепутал.
Закономерная заминка у турникета. Рука по московской привычке готова прислонить к мишени валидатора (Капитонов знает, как называется эта штука) пластиковую карту-билет, да только нет у него карты в руке, — он опускает жетон, а на самом деле — по несобранности — десятирублевую монету, и не может понять, почему турникет отвечает ему возвратом этого кругляка. Опыт повторяется с тем же результатом. Капитонов дергается и переходит к соседнему турникету и бросает уже другую десятирублевую монету в щель турникета, ждущего законный жетон, — потом озирается по сторонам (здравствуй, город поребриков, парадных и булок в значении белого хлеба!), и глаза его встречаются с глазами полицейского.
