Владимир Высоцкий - Роман о девочках
– Ты меня не жди. Не на фронт иду!
– Я и не собиралась!
– Вот и хорошо, что не собиралась. Ты еще пигалица, и школу надо кончить.
– Я и собираюсь.
– И я говорю.
Потом была пауза во время которой тоже ничего особенного не было. Потом конвой повел Николая Святенко в зал суда вершить над ним суд. Он только крикнул напоследок:
– Вернусь – разберемся. – Помахал руками, снова сложил их за спину и пошутил с конвоирами: – Если б тебе такую, хотел бы на мое место?
Она в зал не пошла – что ей там делать? Да и стыдно. Пошла домой.
А ведь у таких ребят бывают такие верные подруги, что и не верится даже. Он и по 6-7 сроков мотает и каждый раз возвращается, отмотав срок, а она на месте и хлопочет вокруг, и работает на него, потому что после 6-7 срока-то он инвалид совсем, легкие отбиты, кровью харкает и рука одна не гнется. А был он раньше золотой щипач и в лагерях был в законе, а теперь вот он какой-никакой, только прошлое у него, да и то – какое у него оно прошлое. Удали да дури – хоть отбавляй, а свободы мало. Только успеешь украсть да прибарахлиться, только пиджаку рукава обрежешь, чтобы не ви– дать, что с чужого плеча, а уже и снова тюрьма. А она снова ждет, а потом встречает и работает на него, – он ведь и захочет теперь, а работать не сможет – рука у него или нога и внутри все… А украсть – она больше ему не даст украсть, потому что дети у них уже подросли и начинают кое-что кумекать. И про отца тоже. Вот и пусть сидит с детишками, пока она крутится с газировкой – летом, да с пивом – зимой. Дело надежное: недоливы, пена, разбавка и другие всякие премудрости – и жить можно. А он пусть с ребятишка– ми. И больной он – пусть хлопочет пенсию по инвалидности, как пострадавший на работе в исправительно-трудовых лагерях.
– Ты куда это?
– На бега.
– Это что еще за новости?
– А не твоего, Клава, мелкого ума дело.
– Ага! Мое, значит, дело обстирывать тебя да облизывать, да ублюдков твоих тоже. Вон рты поразевали – жрать просят. Мое, значит, дело на больных ногах с семи утра твоих же товарищей – пьяниц пивом поить? Мое – значит? А это не мое? Куда пес идешь?
– Сказал же, на бега!
– А кой черт тебе там?
– Там Левка Москва и Шурик Внакидку поедут. Шурик месяц, как освободился. Повидать, да и дело есть.
– Ты, никак, опять намылился? Поклянись, сейчас вот поклянись здоровьем ребятишек, что ни на какое дело не пойдешь! Сейчас поклянись!
– Да что ты, Клава, как с цепи сорвалась? Сказал же – вернусь скоро! Разберемся.
И не возвращался опять скоро. А наоборот – года через 4, и то хорошо, и все-таки с ним она.
Вот такие бывают у таких ребят подруги.
Но Тамара такой не была. И не дожидалась коллегу Николая да и не долго вспоминала. А когда он вернулся – девочки любили иностранцев. Не одного какого-нибудь иностранца, а вообще иностранцев, как понятие, как символ чего-то иного и странного.
Во-первых, они чаще всего живут в отелях, а при отелях рестораны, а после – номера, их теперь обставляют шведы, финны и даже французы. Попадаешь сразу в чистоту, тепло и вот сразу же, как со страниц виденных уже «Пентхаузов» и «Плейбоев» с мисс и мистерами америка за 197… С удивительными произведениями дизайнеров: дома, туалеты, ванные и бассейны, спальни и террасы и в них невесты в белых платьях, элегантные жены с выводками упитанных и элегантных же детей, и, конечно, мужчины в машинах, лодках с моторами «Джонсон», в постелях и во всем, подтянутые и улыбающиеся, почти как тот, что тебя сюда привел. Он, правда, не такой подтянутый и лет ему раза в два с половиной больше, чем тебе, но у него вот они – эти самые журналы с рекламами «Мальборо», и курят их голубоглазые морщинистые ковбои в шляпах и джинсах – сильные и надежные самцы, покорители дикого Запада, фермеры и миллионеры. А тот, который тебя сюда привел, с таинственным видом вынимает хрустящий такой пакетик от «Бон марше», который есть ни что иное как рынок или просто универмаг, а вовсе никакой не Пьер Карден, но ты-то этого не знаешь. Ты пакетик разворачиваешь, Тамара, Галя, Люда, Вера, и достаешь, краснея – колготки и бюстгальтер, который точно на тебя, потому что все вы теперь безгрудые, почти по моде сделанные Тамары, Гали, Люды, Веры. И 2-й номер – он для вас всех выбрал безошибочно.
И, взвизгнув, вы или ты бежите его примерять. Здесь же в ванной комнате, а иностранец улыбается вашей непосредственности и откупоривает уже валентайн и «Тоник» и другие красивые посудины и ждет.
Он не плохой дядя, этот вот с проседью, и у него в кармане – в эдаком бумажнике, что открывается гармошкой – и в каждом отделении – жена и дети, а ты ему, правда, нравишься, а почему бы нет?
– Ты молодая, красивая, загорелая. Не такая, конечно, как 7 лет назад для Коли Святенко, но все-таки хороша. Вот ты выбежала из ванной – себя и лифчик показать. Вы оба понравились, потому что вас поцеловали одобрительно и для начала в локоток.
А могли бы ведь Тамары, Веры, Люды и Галины пойти, скажем, в Мосторг и купить там то, другое, третье и даже джинсы и «Марльборо», и тогда трудно было бы дорогим нашим иностранным гостям без знания почти что языка, доволакивать их до постелей в номерах отелей.
Не только, однако, за презенты… Но и за…
– С ними хорошо и спокойно. Они ухаживают, делают комплименты, зажигалки подносят к сигарете и подают надежду на женитьбу. Это случается иногда, но не часто, потому что предыдущий иностранец рассказал уже этому – кто ты, что ты, что любишь иностранцев как явление, и он – этот – прекрасно понимает, что ты с ним, как «символом» иного и странного.
Есть смешная байка про то, как певица ездила с разными оркестрами по всем городам и всегда ее приглашали после концерта почему-то контрабасисты и все поили ее пивом, а потом вели к себе. Од– нажды она спросила: «Не странно ли вам, дорогой, что я всегда бываю приглашена только контрабасами и все они поят меня пивом и потом… Почему это?» Вместо ответа музыкант показал ей ноты, которые передавались одним оркестром другому, и там было написано на партии контрабаса: «Певица любит пиво, потом на все согласна.» Похоже, не правда ли? Так и чужеземцы, наверное, на чистом их языке объясняют друг другу все про вас, Тамары, Веры, Люды, Гали. И каждый последующий подает вам надежду на бракосочетание только с определенной целью и коварной своей целью, а, может, и не подает вовсе, а просто хорошо воспитан.
А вы, если не хамит, не бьет по голове бутылкой и не выражается, уже и думаете – жениться хочет. Словом девочки любили иностранцев. И ходили к ним охотно, и подарки их, купленные без ущерба для семейного их бюджета, брали. И так было уже им привычно – девочкам – с иностранцами, так они их любили, что Тамара взяла как–то утром без спросу даже у фргешного немца Петера 800 марок из вышеупомянутого бумажника. Трясло ее, когда брала, и подташнивало, и под ложечкой посасывало, от вчерашнего ими выпитого, или от новизны предприятия, выхватила их все – и за лифчик, но успела, все-таки, фотографии посмотреть, где петеровская Гретхен с детиш– ками. Посмотрела и сразу успокоилась, а успокоившись, разозли– лась. «Еще жениться обещал, паразит», хотя он и не обещал вовсе, а если бы и так, – она бы все равно не поняла, потому что в иняз ее не взяли еще шесть лет назад, и с тех пор в языкознании она продвинулась мало – хеллоу знала только, гудбай да бонжур, а также виски-сода, виски-тоник и ай лав ю. Петер из ванной вышел бодрый, бритый и сразу к бумажнику. Пропажу обнаружил и смотрит вопросительно. А она отрицательно – дескать, знать ничего не знаю! Не видала я твоих вонючих марок! Нужны больно! Как не стыдно думать такое! Я что, б… какая-нибудь? Хочешь и лифчик свой паршивый обратно возьми! – Она выкрикнула все это очень даже натурально, с негодованием, гневом, покраснела даже от гнева и сделала вид, что снимает лифчик, но не сняла, – в нем деньги были. К счастью Петер стал протестовать против возврата лифчика; замахал руками, давая понять, что ничего такого не думал – показал жестами, что, дескать он сам вчера был под шафе – здесь щелкнул себя по шее – в России-то он давно, жесты пьяные изучил уже, щелкнул, но от волнения промахнулся и попал в кадык, от чего нелепо закашлялся, и оба рассмеялись. Эх! Знать бы Тамаре, что Гретхен-то – бывшая, что дети-то – ее, и что развод уже оформлен и перед ней вполне холостой и вдовый гражданин ФРГ, и гражданин этот, по делам фирмы приезжающий вот уже шестой раз за последние пять месяцев, последние два раза приезжает из-за нее, и что вот-вот бы еще чуть-чуть повремени она с кражей, – и досталось бы ей все Петерово невеликое богатство, накопленное бережливым и скромным его владельцем. И попала бы Тамара с самотеки в эти перины и ванны и, глядишь, через какой-нибудь месяц щелкали бы невесту молодую в белом платье, подвенечном все же платье, репортеры, и подруги бы здесь закатывали глаза – счастливая! Да, счастье было так возможно. Но Петер, хоть и виду не подал, а уверен был, что преступление совершено предметом его вожделений и намерений.
