Дмитрий Вересов - День Ангела
Хоть убей, а я ее знаю, видел. Уверен, что видел ее когда-то молодой и привлекательной. Привлекательной порочным очарованием плотоядного цветка. Ия полагаю, что вспомню, где и когда встречал ее, вспомню, почему она так мне несимпатична и, более того, неприятна.
По некоторым признакам, по обрывкам фраз, что мне удалось расслышать чутким ухом своим, парочка (ну не удивительное ли дело?!) охотится на ту же дичь, что и я (вернее, мы с тобою. Прости, дорогая). Чтобы упредить твое беспокойство, скажу: я убежден в том, что определенно остался незамеченным упомянутым дуэтом. Дуэт в своих криминальных эволюциях продвинулся явственно дальше, чем я, многотерпеливый и, по твоей настоятельной просьбе, сверхосторожный. Поначалу меня это тревожило и несколько задевало мое самолюбие. Но затем, по здравом размышлении, я пришел к выводу, что оно, может быть, и к лучшему — иметь в нашем деле „конкурентов“ которые о нас с тобою, заметь, ни сном ни духом.
Они очень упорные и целеустремленные, эти двое, надо отдать им должное, и действия их иногда выдают профессиональную выучку. Но ведь и я, как тебе известно, далеко не промах. Ия надумал следующее: почему бы не позволить им схватить дичь и в то же мгновение не отобрать ее? Или же, воспользовавшись проторенной ими дорожкой, не увести добычу у них из-под самого носа? Они никакого права не имеют на мой долгожданный трофей! Они никакого права не имеют вставать на пути к моей великой цели! К тому же, я полагаю, гораздо менее хлопотно и гораздо безопаснее было бы воспользоваться плодами чужого шпионажа и шантажа, чем самому… Чем лезть на рожон самому, сказал бы я.
Ах, где мое спортивное честолюбие?! Где мое актерское тщеславие?! Как мудр и скромен я стал! Ты не находишь, ненаглядная?
Одним словом, я сменил тактику. Оставаясь незаметным, я следую тенью за нашей парочкой, а они и не подозревают, что невольно сделались моими ищейками, моими фокстерьерами в поисках лисьей норы. Они уже начали, нетерпеливо ворча и повизгивая, разрывать лисью нору — только комья летят! Они вот-вот добудут лису, а я уж тут как тут с мешком наготове!
…Я не выхваляюсь, Сабина, совсем нет. Я, поверь, очень трезво оцениваю шансы. Тут, разумеется, есть над чем поразмыслить, и размышлениям я предаюсь ежечасно. Не ежечасно, а ежеминутно я вспоминаю мою возлюбленную, ее худенькую перламутровую, обмякшую на жарких и влажных простынях, фигурку, ее взгляд, взлохмаченный после нашей любви, ее непослушные рыжеватые перышки за ушами и на затылке, ее тонкую и эластичную, как полиэтилен, кожицу на губах…
Всегда верен, Твой, и только твой Франц»
…Комплименты его, по обыкновению, прямо-таки непростительны. Его послушать, так ты не более чем неряха и растрепа, мышь, взмокшая от страха в мышеловке в ожидании казни или помилования, пропылившийся в борьбе с блохами воробей, совенок-разиня, упустивший ночную добычу, беспамятная белка в поисках своей кладовой, котенок, не способный спуститься с дерева, на которое так бесстрашно и по-взрослому влез… А теперь еще и полиэтиленовые губы. Она никогда не могла угодить ему цветом помады и перестала подкрашивать рот. И вот — пожалуйста вам — очередное обидное сравнение!
Я больше не стану оплачивать Интернет и не стану больше получать электронных писем с подобными комплиментами, говорила себе Сабина. Я не хочу быть добрым дрессированным ежиком, не хочу прижимать иголки под ласковой ладонью. Я не хочу… Я хочу щетиниться, показывать грозные острые зубки, царапаться и шипеть и охотиться на гадюк. Вместе с ним.
Она выключила компьютер, порывисто и неловко повернувшись, прочертила широким рукавом кимоно на слегка запыленной черной поверхности монитора тонкую насмешливую улыбочку. Улыбочка показалась ей до боли знакомой, и Сабина, рассердившись, стерла ее ладонью, превратив в притворно обиженную, но оттого не менее ироничную гримаску, а затем отправилась долгим путем улиточки бродить по дому, сочиняя ответ.
«Франц, милый. А не бросить ли тебе эту опасную затею, пока не поздно? Ты ведь можешь, наверняка можешь, выбрать немного иной финал для твоего романа. Ия уверена, что он будет не менее счастливым для всех, не менее праздничным и упоительным… Я тревожусь и страстно желаю воссоединиться с тобою. Я не буду мешать, не буду прикрывать тебе спину. Я буду безвылазно сидеть в отеле и заботиться о тебе, как добрая старая нянюшка и…»
…И ничего из этого не выйдет. Он тиран и деспот, и она повторяет себе это каждый день, чтобы не забыть. Он кумир и повелитель. Он чертовски удачлив. И он никогда не позволит ей вмешиваться в свой замысел, ни за что не позволит подкорректировать сюжет. А потому и ответ будет прост и краток:
«Береги себя. Жду и люблю. Твоя Сабина».
Глава 1
Ты видишь стройного юношу лет двадцати трех или четырех; его темные сверкающие глаза красноречиво говорят о живом и ясном уме. Почти дерзким можно было бы назвать этот взгляд, если бы мечтательная грусть, разлитая на бледном лице, не застилала, словно дымкой, жгучих лучей его глаз.
Э. Т. А Гофман. Крошка Цахес по прозванию ЦинноберТемные глаза были фамильными, с диковатой чародейской прозеленью, и не утратили пока щенячьей ясности вопреки ночным бдениям в виртуальном пространстве и времени и подчас весьма одобрительному отношению их обладателя к пиву. Затуманить ясный Никитушкин взор способно было лишь любовное томление и особое — сконфуженное — урчание пустого холодильника. Именно так, сконфуженно и с обидой всхлипывая, сейчас и урчал обшарпанный «Минск», попусту нагнетая наледь, хотя нельзя сказать, что он был совершенно пустым. Никита, несмотря на головную боль, отлично помнил, что там оставалось: на средней, слегка проржавевшей, решетке холодильника скукожилась изошедшая склизким смертным потом корка сыра в наждачных пупырышках, покрытых плесенью, истекал гнилой вонючей зеленью длинный труп огурца и валялась на боку широкогорлая обезглавленная склянка, вся в подсохших кровавых струпьях кетчупа. Морг, одним словом, а не холодильник.
— Со святы-ы-ыми упоко-о-ой… — святотатственно зевнул в адрес холодильника еще и наполовину не проснувшийся Никита.
«А и чего было ради подниматься-то ни свет ни заря? — в ответ с готовностью вывел минорную и раздолбайскую, в стиле регги, руладу холодильник. — Может, ты думаешь, что тебе ни с того ни с сего вдруг будет ниспослано свыше? У меня смерть внутри, ночь внутри, срач внутри у меня… А ты?!»
— Вот бабла накоплю и к тебе доплыву-долечу-доеду… — сонно оправдывался Никита, высоко поднимая брови, чтобы глаза как-то все-таки открылись.
