Эдуард Тополь - Свободный полет одинокой блондинки
она же, невеста, только на несколько лет моложе, чем сейчас, совершенно обнаженная стоит на четвереньках в центре какой-то комнаты… На ее спине лежит стекло от журнального столика, на стекле тарелка с фруктами и бутылка шампанского. И какой-то мужлан — крутой и далеко не француз — обходит этот столик, нагибается, заговаривает с ней по-русски, но она неподвижна, как статуя… Он лапает ее за грудь… предлагает дернуть с ним шампанского…
Невеста в ужасе смотрит на экран и видит новое изображение:
она же, семнадцатилетняя, с российской псевдомодной прической-укладкой, в крупной бижутерии и в дешевом платье в обтяжку, неумело позируя, говорит прямо в камеру:
— Здравствуйте, дорогой незнакомый жених! Меня зовут Алена Бочкарева, мне семнадцать лет. Посылаю вам это видеописьмо, чтобы вы видели, какая я есть… — И, поведя глазами в сторону, за камеру: — Ну, чё им еще сказать?
Голос оператора отвечает ей за кадром:
— Пожелания какие-нибудь…
— Ой, да! — спохватывается Бочкарева на экране. — Дорогой незнакомый жених! Я надеюсь на встречу с вами. Я хочу, чтобы вы были высокого роста, добрый, ласковый и, конечно, без ВП. То есть без вредных привычек. Ну, чтобы не курил и не пил. Много…
— Все, заканчивай! — перебивает ее голос оператора. — Пленка кончается.
— Погоди! У меня шесть минут оплачено! — отвечает Бочкарева и показывает себе под грудь. — Сымайте вот так! Чтоб лицо! — И в камеру: — Дорогой незнакомый жених! У меня много поклонников, но замужем я еще не была. Потому что мой главный принцип: умри, но не отдай поцелуя без любви. — И опять оператору: — Вот теперь все, выключай!
Но оператор не выключает камеру, а говорит за кадром:
— Как все? А главное?
— Что главное? — спрашивает Бочкарева.
— Ну, раздеться надо, — требует голос оператора. — Думаешь, женихи что? За красивые глаза будут тебя выбирать? Давай раздевайся по-быстрому!
— Совсем, что ли? — в сомнении спрашивает Бочкарева, начиная раздеваться.
— Конечно! — требует оператор. — Я же снимаю! Быстрей!
Бочкарева спешно раздевается, и за кадром раздается жеребячий хохот всей киногруппы.
— Дураки! — со слезами на глазах отвечает Бочкарева…
Писк мобильного телефона прерывает этот просмотр, невеста останавливает кассету, ее изображение застывает на экране, а она подбегает к своей сумочке, достает звенящую трубку.
— Алло!
И слышит ироничный мужской голос, который произносит по-русски:
— Привет, красавица! Ты уже все посмотрела?
— Что тебе нужно? — холодно спрашивает она.
— Нам нужно увидеться. Я жду тебя вечером в Париже, на Елисейских полях, в ресторане «Фукетс».
— Я не могу. Я занята.
— Если ты не приедешь, завтра твой жених получит ту же пленку.
— Ты мерзавец!
— Возможно. Но это не меняет наших планов. Восемь вечера, ресторан «Фукетс».
— Я тебя убью!
— Конечно, дорогая. Вечером на Шанз Элизе! — И в трубке звучат гудки отбоя.
Невеста в сердцах отбрасывает телефон, извлекает кассету из видика и восстанавливает связь с обеспокоенным женихом.
— Что там, мон амур? — говорит он с экрана «лэптопа». — Куда ты пропала?
— Милый, возникло небольшое дело. Мне нужно срочно слетать в Париж.
— Но мы же приглашены на новогодний прием к его высочеству! Мы не можем пропустить!..
— Я постараюсь вернуться к одиннадцати.
— Я люблю тебя…
Снимая свадебное платье, она улыбается в видеокамеру:
— Я тебя тоже люблю, мон шер!
Посылает ему воздушный поцелуй и тут же выключает компьютер.
Изображение жениха исчезает с экрана «лэптопа», невеста открывает стенной шкаф и, порывшись в нем, достает короткоствольный дамский пистолет, прячет его в сумочку…
А спустя двадцать минут в открытом «мерседесе» она уже мчится по Верхней дороге из Вильфранша в Ниццу, украшенную еще не убранной рождественской иллюминацией. Выходное платье делает ее неотразимой, а рядом с ней на пассажирском сиденье лежат ее норковая шубка и сумочка с пистолетом.
В аэропорту, на поле для частных самолетов, она останавливает машину у трапа небольшого реактивного самолета фирмы «Гольфстрим». Стюард в белой форме приветствует ее:
— Мадам, вы сегодня — нокаут!
— Спасибо. Это именно то, что мне нужно, — отвечает она и входит в салон.
Самолет разбегается и взлетает.
Сидя в салоне, она смотрит в иллюминатор.
Под ней — накренившись — стелется Ницца и полоска Лазурного берега, а затем самолет разворачивается над Средиземным морем и плывет на север…
«Господи, — думает она, — какая же я идиотка! Этого мерзавца, негодяя и подлеца я называла принцем и любила всю жизнь…»
Часть первая
Долгие Крики
1
Принц. Сначала он выглядел очень просто — кружочек вместо головы, точки вместо глаз и носа, палочки вместо ручек и ножек, но с обязательной подписью «ПРЫНЦ» кривыми детскими буквами. Затем, когда ей стукнуло девять или десять, подписи исчезли, а принцы стали натуральней, надели камзолы и шляпы. В двенадцать они оседлали боевых коней, в четырнадцать к ним добавились высокие красивые замки. В шестнадцать на стене печной завалинки, где Алена спала с младшей сестрой, не осталось свободного места, но, просыпаясь по утрам, она все равно дорисовывала и дорисовывала своих принцев — в просветах между старыми рисунками, над ними, в углах…
Кричал в курятнике петух, блеяла во дворе коза, мычали, проходя за забором, коровы, плакал в горнице младший братсосунок, сползала с печи и шумно писала в ведро сеструха Настя, а Алена все рисовала на печной стене своего принца, все ладила карандашами его волшебный лик. Пока не доставал ее громкий окрик матери:
— Алена, ё-моё! Сколько ты будешь спать?! Вставай козу доить! Артемка проснулся!
Впрочем, нет, Алена, поглощенная своим принцем, и на этот крик не обращала внимания. Хотя одним глазом, боковым зрением, уже видела за окном своего отчима Федора — как он вороватой походкой шкодливого кота прямиком крадется в курятник. Но бесшумно открыть дверь курятника Федору не удалось — оттуда с криком вылетел петух, а за ним кудахтающие куры.
И тут же мать ринулась в доме к окну, высунулась наружу:
— Федор, стой! А что ты на праздник пить будешь?
Зная, что за этим последует, Алена включала плейер, надевала наушники и с француженкой Патрисией Каас улетала куда подальше — от Федора, который, добравшись до спрятанного в курятнике самогонного аппарата, наспех выпивал все, что там накапало за ночь, и от матери-хромоножки, которая с криком «Ах ты, алкаш гребаный!» набрасывалась там на него с тумаками…
