Лесли Уоллер - Банкир
– Так решил ты сам или твоя жена?
– Я.
Некоторое время они молча взбирались по косогору.
– Ну а если тебе придется задержаться в Нью-Йорке лишнюю неделю, как ты думаешь, справится она с переездом без твоей помощи?
– Справится, конечно.– Палмер медленно перевел дух: подъем становился все круче.– Вуди, мой старший сын, поможет. Ему уже пятнадцатый год.
– У тебя, кажется, их двое?
– Мальчишек двое и еще дочь Джерри.– Палмер не сомневался, что Бэркхардту все это известно. Непонятно только, зачем он прикидывается, будто не знает.– Скоро ей исполнится одиннадцать,– продолжал Палмер,– она родилась второй, после Вуди.
Бэркхардт шел теперь молча, и Палмер вдруг понял, что старик пытается скрыть донимающую его одышку. Постепенно дорога выравнивалась, они достигли вершины холма. Дом Бэркхардта, массивный, приземистый, широко раскинулся перед ними. В закатных отблесках голубые ставни на фоне деревянной облицовки казались зеленоватыми.
Палмер подумал, что, несмотря на причудливость стиля, дом производит приятное впечатление. Центральное строение имело два этажа и портик во всю высоту. В правом крыле, видимо, размещались жилые комнаты, а слева был гараж, отмежеванный от дома проходом, ведущим прямо в сад позади дома. Изящество удивительным образом сочеталось с консервативной солидностью всего ансамбля, который, вероятно…
– Я расспрашивал тебя обо всем этом,– прервал его размышления Бэркхардт, успевший отдышаться,– просто на случай, если тебе придется застрять еще на несколько дней в Нью-Йорке: не поставит ли это в затруднительное положение твою семью?
– Они уже привыкли управляться сами.
Маленькие, проницательные глаза Бэркхардта на мгновение метнулись в его сторону, но он тут же отвел взгляд.
– При отце тебе, кажется, почти не приходилось разъезжать?
– С начала войны время от времени случалось.
– В связи с закладными? – поинтересовался старик.
– Сперва это была работа, связанная с оценкой имущества,– сказал Палмер,– но после окончания войны… я хочу сказать, что вот уже два года, как я занят совсем другими делами. Мы кредитуем…– Голос его осекся, он вдруг понял, что все эти подробности скучны для старика.
– Насколько я знаю, ты работал какое-то время в Кредитном управлении.
– Как раз накануне войны, совсем недолго. А между 1950 и 1951 годами,– добавил Палмер,– я успел набить руку в делах, связанных с торговым кредитом.
– Твой отец считал, что банкиру нужно знать все, правда?
Бэркхардт вдруг остановился, воззрившись на один из столбов, поддерживающих стенку из необтесанного камня, которая тянулась вдоль мощеной дороги, пересекающей лужайку.
– Какой-то паршивец,– медленно сказал он,– швырял в него гнилые яблоки. Выглядит так, будто голуби целый год украшали этот столб своим пометом.
– Я думаю, следы яблок можно смыть из шланга.
– Нет, невозможно, чтоб ему провалиться! Яблочная кислота въедливая, ее не смоешь, она обесцвечивает камень,– проворчал старик.– Придется, наверно, обдирать песком! – Он с досадой отвернулся и зашагал к дому.– Ты занимался также вопросами прессы и рекламы,– сказал он.
Палмер не разобрал, вопрос ли это или утверждение.
– Да, приходилось,– ответил он, пытаясь попасть в тон старику.
– Просто трудно поверить, что пятнадцать лет назад,– сказал Бэркхардт,– твой отец уже предвидел значение рекламы, необходимость установления прочной связи с прессой. Однако, должен признать, он дал тебе основательную подготовку. В нынешние времена лишь немногие из деятелей, осуществляющих связи банка с прессой, знакомы с банковскими операциями. Большей частью это просто журналисты, агенты по рекламе. Банкира среди них не встретишь.
– Однако без этой публики не обойдешься,– заметил Палмер с напускной беспечностью.– Просто не представляю, что бы я делал, не будь у меня под рукой специалистов по этой части.
– Разумеется, приходится прибегать к их услугам. Нынче эти ребята в большом ходу.– Бэркхардт распахнул боковую дверь, ведущую в дом со стороны гаража.– Не легко отыскать людей, прошедших такую выучку, как ты. Входи.
Очутившись в темной прихожей, Палмер спрашивал себя – решится ли старый деляга раскрыть свои карты до конца игры. Кто стал бы признаваться, что доволен сделкой еще до того, как закончится торг?
Перед домом, под навесом, украшенным черно-золотистыми полосами, вокруг стола с тяжелой мраморной доской стояли в беспорядке плетеные кресла, а на столе были приготовлены сигареты и пепельницы. Палмер принял душ, переоделся к обеду и теперь, сидя в кресле, любовался садом, игрой оранжево-коричневых теней, постепенно переходивших в зеленовато-черные; в небе угасали закатные отблески. Бэркхардт уселся рядом, набил трубку и закурил, пуская клубы дыма, почти невидимые в сгустившихся сумерках. Дворецкий поставил на стол поднос и коснулся кнопки на стене позади них. В мягко разлившемся свете Палмер увидел две бутылки виски, три стакана, сифон и окованное серебряным обручем деревянное ведерко со льдом.
– Видишь ли,– сказал Бэркхардт после того, как оба они устроились в своих креслах поудобней и отхлебнули по глотку виски,– люди теперь поднимают кутерьму по любому поводу. Ты, наверно, и сам заметил, что многие просто из кожи лезут вон, только для того чтобы всячески усложнять самые простые вещи.
– Пожалуй, это не ново,– заметил Палмер, стараясь сообразить, к чему старик ведет.– Я хочу сказать, что и в прежние времена мы были склонны к этому, разве нет?
– Не мы,– возразил Бэркхардт,– а они. Не думаю, чтобы банкиру было трудно обойтись без этих усложнений.
– Если вы имеете в виду абстрактные идеи,– продолжал Палмер,– то для рядового человека они обычно выглядят весьма сложными. Мы даже не представляем себе, до чего сложными они могут казаться… им.
– Я говорю и о конкретных понятиях. Обо всем,– задумчиво проговорил Бэркхардт.– Женитьба. Смерть. Прибыль. Власть. Работа. Дороговизна. Вопрос, что лучше носить: пояс или подтяжки. Словом, всякая всячина. Люди перемудрили решительно во всём. Невозможно пробиться сквозь всю эту путаницу.
Палмер пристально смотрел на Бэркхардта, пытаясь догадаться, что он имеет в виду. Голова старого банкира с коротко остриженными седыми волосами, освещенная рассеянным светом, казалась отлитой из серебра. Его острый, изогнутый клювом нос резко выступал над небольшим ртом и срезанным тупым подбородком.
Палмер потягивал виски. Должно быть, весьма почтенного возраста, решил он про себя: на бутылке не было этикетки.
– Понятно,– проговорил Палмер, хотя не понял решительно ничего, и тут же почувствовал, что поставил себя в нелепое положение, из которого ему не выпутаться. Это напомнило ему о том, как он в течение стольких лет кривил душой перед отцом и именно такой вот ложью обрекал себя на добровольное заточение.
