Павел Санаев - Похороните меня за плинтусом
Неслыханная комбинация!
И снова,
и снова,
и снова…
Утро
— А все равно красная ягода лучше черной! — раздался истошный крик, и я проснулся.
Крик был так ужасен, что я подскочил на кровати и долго озирался в страхе по сторонам, пытаясь понять его происхождение, пока не догадался, что кричал я сам во сне. Поняв это, я успокоился, оделся и вышел из спальни.
— Чего так рано встал? — удивилась бабушка, стоявшая в дверях кухни с фарфоровым чайником в руках.
— Проснулся.
— Чтоб ты больше никогда уже не проснулся! — Бабушка была явно не в духе. — Мой руки, садись жрать.
Я хорошо вымыл руки, дважды намылив их, и стал вытираться махровым полотенцем с зайчиками. В ванную заглянула бабушка.
— Мой руки снова! Этим полотенцем вытирался вчера этот вонючий старик, а у него грибок на ноге!
Я перемыл руки и окончательно убедился, что бабушка сегодня не в духе. Причиной тому был «вонючий старик», что в переводе с бабушкиного языка обозначало моего дедушку. Дедушка сидел в кухне на табуретке и сосредоточенно ковырял вилкой винегрет из рыночных овощей. Прогневил он бабушку тем, что нашел фарфоровый чайник. Две недели назад бабушка заварила в этом чайнике травяной сбор на основе мать-и-мачехи, поставила его на видное место и по сей день не могла найти — в кухне было такое количество банок, баночек, коробочек и пакетов, что любое видное место пропадало с глаз, стоило отнять руку от поставленного на него предмета. Нашелся чайник на холодильнике в окружении трех пачек чая, банки с гречневой крупой, двух кульков чернослива и сломанного тульского будильника, над звонком которого навсегда замерли медведи-кузнецы с обломанными молотками. Бабушка подняла крышку, нашла в чайнике вместо целебного отвара заплесневелую массу и стала кричать, что в такую же массу дедушка превратил ее некогда блестящий мозг.
— Отличницей была, острословкой, заводилой в любой компании, — сетовала бабушка, вычищая из чайника плеснь, — парни обожали. «Где Нинка? Нинка будет?» Во все походы брали, на все слеты… Встретила тугодума — за что, Господи? Превратилась в идиотку.
Я нетерпеливо спросил, когда же бабушка даст мне завтракать, и горько пожалел об этом.
— Вонючая, смердячая, проклятущая, ненавистная сволочь! — заорала бабушка. — Будешь жрать, когда дадут! Холуев нет!
Я вжался в табурет и посмотрел на дедушку — он выронил вилку и поперхнулся винегретом.
— Старцам лакей отказан, — добавила бабушка и вдруг выронила чайник.
От чайника медленно отвалилась ручка. Он тихо и жалобно звякнул, словно прощаясь с жизнью, и распался на несколько частей. Красная крышечка, как будто угадывая, что сейчас произойдет, предусмотрительно укатилась под холодильник и, вероятно удобно там устроившись, удовлетворенно дзинькнула. Я позавидовал крышке, назвав ее про себя пронырой, и со страхом поднял глаза на бабушку… Она плакала.
Не глядя на осколки, бабушка тихо вышла из кухни и легла на кровать. Дедушка пошел ее утешать, я не без опасений последовал его примеру.
— Нин, ты чего? — ласковым голосом спросил дедушка.
— Правда, баба, что, у тебя чайников мало? Мы тебе новый купим, еще лучше, — успокаивал бабушку я.
— Оставьте меня. Дайте мне умереть спокойно.
— Нина, ну что ты вообще! — сказал дедушка и помянул бабушкину мать. — Из-за чайника… Разве можно так?
— Оставь меня, Сенечка… Оставь, я же тебя не трогаю… У меня жизнь разбита, при чем тут чайник… Иди. Возьми сегодняшнюю газетку. Саша, пойди положи себе кашки… Ну ничего! — Бабушкин голос начал вдруг набирать силу.
— Ничего! — Тут он совсем окреп, и я попятился
— Вас судьба разобьет так же, как и этот чайник. Вы еще поплачете!
Я пролепетал, что не мы с дедушкой разбили чайник, и оглянулся в поисках поддержки. Но дедушка вовремя смылся за газеткой.
— Молчать! — взревела бабушка. — Вы загадили мой мозг, больной мозг, несчастный мозг! Я из-за вас ничего не помню, ничего не могу найти, у меня все валится из рук! Нельзя гадить человеку в мозг день и ночь!
Прокричав такие слова, бабушка встала с кровати и двинулась на кухню. Я не рискнул идти за ней и хотел остаться в комнате, но властный окрик и обещание сделать из меня двоих, если я сейчас же не подойду, заставили меня повиноваться. По дороге на кухню я размышлял, что было бы неплохо, если бы из меня сделали двоих. Один из меня мог бы тогда отдыхать от бабушки, а потом они бы с тем, другим, менялись. Но, к сожалению, невозможное невыполнимо, и из несбыточных грез я снова перенесся в реальность.
Когда я вернулся к месту трагической гибели чайника, бабушка уже собрала в совок осколки и высыпала их в мусоропровод. Потом она вымыла руки и стала натирать в тарелку рыночные яблоки, которые я должен был есть по утрам. Тут только вернулся дедушка с газеткой. Я посмотрел на него как на дезертира.
Бабушка лихо натирала яблоки, щеки ее зарумянились, как на катке, дедушка посмотрел на нее и залюбовался.
— Видишь, как бабка-то старается. Не для кого-нибудь, для тебя, дурака, — сказал он и снова залюбовался бабушкой.
— Ну, чего уставился? — смутилась бабушка, точно гимназистка на первом свидании.
— Так, ничего… — вздохнул дедушка и перевел взгляд на заляпанное окно, по которому в поисках съестного елозила большая муха.
— На. — Бабушка поставила передо мной тарелку тертых яблок. Они выглядели аппетитной светло-зеленой кашицей, когда выходили из-под терки, но тут же коричневели и становились довольно неприглядными.
— Зачем мне каждый день есть эти яблоки? — спросил я.
Дедушка оторвал взгляд от мухи и ответил:
— Как же, дурачок, это нужно. Шлаки вымывает.
— Какие шлаки? — не понял я.
— Разные. Ты спасибо должен говорить, что тебе это дают.
— А зачем натирать?
— Так ты же не жуешь ни черта! — воскликнула бабушка. — Заглатываешь кусками такими, что ничего не усваивается! Ах, Сенечка, о чем ты говоришь, это же такое неблагодарное дерьмо! Сколько сил уходит, и хоть бы не издевался так… Ой, прибей эту муху, она мне на нервы действует!
Дедушка свернул в трубку принесенную газету и точно шлепнул муху. Та упала на подоконник и подняла лапку кверху в назидание, что так случится со всяким, кто будет действовать на нервы бабушке.
— Эх, Нина, а «Спартак»-то вчера проиграл, — сказал вдруг дедушка, глядя в газету, которой только что прибил муху.
— А мне чихать и на твой «Спартак», и на то, что он проиграл! Хоть бы они все сдохли и ты вместе с ними.
