Сергей Дорохин - ЛЮБОВЬ, КОВАРСТВО И НЕ ТОЛЬКО…
– Олюнчик! А пузырёк давай? – откровенно нахально сказал Дужкин.
– Сейчас, радость моя, что-нибудь сообразим, – она по-матерински погладила наглеца.
В комнате общежития впечатления от недавнего застолья ещё не сгладились. Но сегодня друзья ждали прихода девушки. Она, как всегда, блистала: распущенные каштановые волосы до талии, красная блузка и чёрные обтягивающие брючки делали её неотразимой ни в одном зеркале.
Из сумки Олечка выложила на стол банку китайской ветчины, пакет майонеза, пятoк сваренных яиц и, традиционно, два пузыря «Пшеничной».
– Ах, Олечка, ты – прелесть! – проговорил Новиков елейным голоском.
– Мы к твоему приходу тоже заготовились, – Дужкин тряхнул сумкой, в которой звякнула стеклотара, причём, не порожняя.
– А картошки начистили? Да-а? Ах вы, молодцы! – на Новиковском лбу появился помадный овал.
Когда стол был сервирован, Дужкин включил магнитофон. Шевчук запел про последнюю осень.
– Всем, всем наливай! – настойчиво приказал Новиков.
– Мне не надо, – Олечка воспротивилась, но Алексеев уже отмерил ей «пятьдесят капель».
Следующим стакан подставил Дужкин. Но едва горлышко занеслось над его посудиной – бутылка вдруг выскользнула прямо под стол.
– Эх ты! Ещё не пил, а руки дрожат, – произнесла Олечка.
– Вообрази, что будет, когда выпью! Да я и не пролил ни капли, – Алексеев вытащил из-под стола почти полный пузырь и налил всем «до ватерлинии».
– За то, что мы – вместе! – произнёс Дужкин…
– Между первой и второй… Олечка, давай фужер, – Новиков налил себе ещё.
– Ой, не надо! Водки мне хватит, – испуганно проговорила девушка.
– Тогда – пива? – будто обрадовавшись отказу, легко согласился Дужкин.
– Ну, да-авай, – тут же сдалась она.
Новиков долго возился под столом с открывалкой, настолько долго, что гостья насторожилась.
– Ой, какой салат вкусны-ый! – воскликнул сидящий слева Алексеев. – Олечка, ты – сокровище!
Она взглянула с гордостью и благодарностью одновременно. Дужкин протянул ей стакан, полный несколько бледноватого пива.
– За тебя, Олечка! Хорошо, что ты есть на свете! – проникновенно продекламировал Алексеев.
– Надо б ещё, а то ветчина пoсуху не ходит, – пробормотал Дужкин минут через пять.
– Мне хватит, – она затянула старую песню.
– Раззе тты… не хошь выпить… ить, шоб нам ишшо вместя ссбрацца? – это сказал Новиков.
– Надо, надо, – хором заговорили остальные.
И снова полный весьма светлого пива стакан смотрел на Олечку. Ничего не поделать.
Ещё минут через пять Дужкин, кряхтя и пошатываясь, неуверенно встал.
– О-леч-чка! Злот-це! Я тож хчу выпить за тя! А то шо – эти за ття пили, а я – нет. Негодисца…
Новиков тем временем опять налил ей до краёв, она схватила стакан с готовностью, забыв для порядку поломаться.
Затем все четверо энергично налегли на закуску. Ещё через пять минут Дужкин открыл вторую бутылку водки и наполнил все бокалы на треть.
– Олечка, твой ответный тост, – Новиков хотел поаплодировать, но не смог попасть ладонью по ладони.
Она встала и вдруг резко потеряла равновесие. Шикарный нос клюнул бы прямо в опустевшую сковородку, не подставь Алексеев в нужный момент свои ладони.
– О-ой! – произнесла девушка испуганно. – Шо ж вы со мной сделали-то?! Ма-амочка!
– Верно! Пьём за то, шо мы сделали сёдня с нашей любимой Олечкой, – перебил Алексеев. – А ты тож пей, солнышк! Теперь-то какая разница?!
Ещё через полчаса лишь воспоминания остались и от водки, и от пива, и от закуски, и от целой пачки сигарет. Шевчук в магнитофоне затих. Алексеев нетвёрдой рукой вставил новую кассету. Воцарилась тишина.
– Чё ж он молчит? – спросила девушка, с трудом держа голову.
– А, наэрно, касет пустай. Над ваще ыключить ео на фих, – Алексеевская рука едва нащупала клавиатуру и шлёпнула по первой попавшейся кнопке…
– Лёш, курить пойдём? – позвал его Дужкин.
– Да здесь давайте! Чё тащиться в такую даль? – воскликнула Олечка, толкнув уперевшегося лбом в стол Новикова. Последний тяжело рухнул на койку.
– А ты с нами не подышишь, солнышко? – спросил Алексеев.
– Алёш, мне хватит.
– Тогда я выйду: не могу курить в присутствии девушки.
– Смотри, Олечка, хорошо себя веди, – добавил Дужкин, уходя.
4.
Это в целом симпатичное лицо нынче сделалось ещё пленительнее: затуманенный взгляд чуть раскосевших очей хранил интригующую таинственность, а о такой аристократической бледноте кожи красавицам начала XIX века и мечтать не приходилось. Лишь великолепный нос после вчерашней попойки не претерпел никаких изменений. Мысли – тоже, что, впрочем, неудивительно.
– Ты, конечно, опять не помнишь, чего мне наговорил? – обречённо начала она.
Новиков пластом лежал на своей койке, Олечка сидела у изголовья. Дужкин с Алексеевым уже десять минут курили в коридоре.
– А вот и нет, Олечка, сегодня-то я как раз всё помню, – ласково отозвался Новиков. – Сама-то ты ни о чём не забыла?
– Значит, это – правда: теперь мы всегда будем вместе? – не слыша его, победно воскликнула она.
– Вместе, Олечка, вместе. Куда ж я без тебя? – участливо проговорил он, приподнимаясь.
Девушка собралась утопить его в объятиях, но Новиков перебил её:
– Погоди минутку, солнышко, я хоть магнитофончик включу.
– Да здесь давайте! Чё тащиться в такую даль? – запел хитроумный прибор чьим-то до боли знакомым голосом, и сам же себе ответил:
– А ты с нами не подышишь, солнышко?
– Алёш, мне хватит.
– Тогда я выйду: не могу курить в присутствии девушки.
– Смотри, Олечка, хорошо себя веди…
Магнитофон щёлкнул замком, хлопнул дверью, затем издал звук неясного происхождения и снова заговорил – тихо, но вполне отчётливо:
– Прости меня, Алёша! Прости, если сможешь.
– А чё?
– Я не могу больше, не могу!…
– Не можешь – туалет вон он.
– Прекрати, мне не до шуток. Я его люблю, слышишь, люблю!!! – магнитофон всхлипнул. – Я не могу без него жить! Я поняла, что без него буду несчастна. Прости меня, Алёшенька. Простишь?
– А я-то тебе кто? Муж? Люби кого хошь, хоть облюбись. И за что мне тебя прощать-то?
– Как? И тебе всё равно? Ты так легко забыл всё, что у нас было?
– Имеешь в виду пьянки, слёзы и головную боль?! Да-а, такое забыть невозможно!… А кого ты любишь-то, если не секрет?
Магнитофон всхлипнул, глубоко вздохнул и заговорил еле слышно:
– Кого люблю, тому я не нужна… Он на меня и не смотрит, и никогда не узнает, что я не могу без него.
– А почему он не узнает? Ты – чё, не скажешь ему?
– Я ему никогда не скажу об этом, потому что останусь с тобой. Я не могу без тебя жить, Алёшенька! Я очень долго шла к тебе, очень много мозолей натёрла в пути.
– Т-так… т-ты, это, для себя-то реши сначала, без кого именно ты не можешь жить. Странная какая-то…
– Да, такая я, такая! – вдруг завопил магнитофон. – Неверная! Распутная я! И ещё – пьяная вyсмерть. Да, я – пьяная распутница! Доволен? Это ты ждал услышать? Это?!!
Вместо ответа раздался храп.
– Лёша, Лёша, ты меня проводишь? Я ж одна не дойду, Лёша! Да очнись же ты! Ма-амочки!…
Снова заскрипела кровать, и сердитый стон Новикова мало отличался от этого скрипа:
– А т-ты хто? Мой сладкий сон! Шо вижу во сне – наяву приди ко мне! Окра-асился ме-есяц багря-анцем…
Опять послышались тихие всхлипы, что-то зашуршало, и печальный Олечкин голос произнёс издалека:
– Алёш, Алексеев, ты не проводишь меня?
– Тебя? Куда ж деваться! Пойдём!
Магнитофон умолк, и тут в комнату вошли Дужкин с Алексеевым.
– Ты всё обижалась, что я ничего не помню. Вот я вчера и записал для памяти, – проговорил Новиков, чеканя слова.
Олечка сделалась цветом подстать своей блузке, и первая нефальшивая слезинка скатилась по кажущейся раскалённой щёчке. Воцарилось тягостное молчание.
– Ладно, шутки в сторону! – произнёс Дужкин, беря её руки в свои. – Прости нас, Олечка. Мы грубо пошутили. Может, сыграли на твоих лучших чувствах. Прости!
– Ну, не плачь, солнышко! – Алексеев ласково погладил её волосы.
Она вдруг жалобно запричитала:
– Мальчики, отдайте мне кассету! Прошу вас! Умоляю! Ну, хоть продайте мне её!
– Как бы не так! – преодолевая охватившую его жалость, ответил Новиков. – Давай-ка, посиди с нами, похмелись, у нас ещё пузырёк остался…
– Откуда? – она подняла краснющие глаза, вид которых окончательно растопил сердцa этой не сaмой святой троицы.
– Со вчерашнего, Олечка. Это ты давеча поллитру одна уговорила, да ещё пивком разбавила. Мы-то водичку глотали, – пояснил Алексеев, робко заливаясь краской.
– Думаешь, случайно пузырь под стол упал? Думаешь, зря… – бодро продолжил Новиков, но вдруг, взором встретившись с нею, прикусил язык.
Снова установилось молчание, но теперь – не столь тягостное. Медленно, словно повинуясь чьему-то приказу свыше, он присел перед девушкой и протянул к ней руки. Она тоже плавно подалась навстречу ему, будто их невидимые внутренние магниты наконец-то развернулись противоположными полюсами. И едва слышно в этой тишине прозвенела тетива лука Купидона. Моментально оценив ситуацию, Алексеев безмолвно направился к выходу, многозначительно хлопнув Дужкина по плечу. Удаляясь, последний вынул кассету из магнитофона и тихонько засунул её в Олечкину сумку.
