Фридйоун Стефаунссон - Дни под созвездием Большого пса
– Что за странные речи? Так может говорить только умалишенный, – перебил его пастор.
Но правдолюбец не унимался:
– По сравнению со своими голодающими собратьями ты живешь в недопустимой роскоши. Для здорового образа жизни достаточно и половины того, что ты сжираешь ежедневно. Стыдись, пастор! Какое ты имеешь право на такую жизнь, когда собратьям твоим на этой горестной земле суждено голодать? Неужели в глазах бога ты более достоин, чем они?
– Ты нездоров, мой друг, – сказал пастор. – Так не следует разговаривать с людьми.
– И к тому же ты пьешь водку! – заявил странный субъект.
– Если я и пью, то в меру, – в замешательстве ответил пастор.
– С твоей точки зрения, может, и в меру. Но это ничего не меняет. Ты ведь запрещаешь людям пить алкогольные напитки.
– Но кто же ты, присвоивший себе право судить других? – с обидой спросил пастор.
Правдолюбец не позволил сбить себя этим вопросом.
– Пастор, который серьезно относится к своим обязанностям и печется о благе рода людского… есть, наверно, и такие… должен всеми силами бороться против самого страшного преступления – войны. Пастор должен призывать людей бороться против войны, должен клеймить ее сторонников, должен лечь поперек улицы в знак протеста, ого первое и последнее слово с церковной кафедры должно быть направлено против войны, а иначе он просто лицемер, дурак или недотепа. И не больше.
– Какой бессмысленный вздор, – сказал пастор, почуяв неладное.
Рабочий на фундаменте отложил инструменты и подошел к ним. Пастор просиял, словно с плеч у него свалилась тяжелая ноша.
– Добрый день, добрый день, – ответил он на приветствие рабочего и прибавил, понизив голос: – Будь добр, проводи этого человека домой, ему нельзя здесь оставаться. По-моему, он живет тут поблизости. Я, к сожалению, занят.
И он засеменил дальше, за молоком. До него, очевидно, не доходило, что он оказывает медвежью услугу своей жене, еще более тучной, чем он, освобождая ее от этой работы.
– Ну что, парень, – покровительственно сказал рабочий, – решил, что тебе дозволено скандалить на улице и оскорблять невинных и всеми уважаемых граждан?
Правдолюбец долго не отвечал ему, глядя вслед пастору. Потом наконец спросил:
– Невинных? Где ты видишь невинных?
– Да все, кто ведет себя как порядочные люди. Слушай,– идем ко мне на фундамент, поговорим там. Мне нельзя отлучаться с рабочего места.
Бок о бок они медленно перешли через улицу, рабочий внимательно поглядел на правдолюбца.
– О чем ты толковал с пастором? – спросил он.
– Пытался сказать ему правду. – Неожиданно голос правдолюбца зазвучал робко. – Хотел объяснить ему, что он должен стать другим, чтобы иметь право учить тебя… или меня.
– Напрасный труд, – насмешливо заметил рабочий.
– А я что говорил? – сказал чудак, и его поведение мгновенно изменилось, и голос вновь обрел прежнюю страстность.
– Ты и меня стыдил.
– Факты, голые факты, – продолжал правдолюбец прежним тоном. – Ты, как ничтожный крот, копаешься в фундаменте их очага. Смотришь на них с почтением, потому что не знаешь, каковы они на самом деле. Ты строго судишь за пороки своих собратьев, тех, что послабее, хотя на их месте, при их каторжном труде и отсутствии воспитания, ты был бы нисколько не лучше. Но ты их судишь. Ты классический пример ничтожества.
– Видишь там на фундаменте грязную лужу? – медленно спросил рабочий, пытаясь переменить тему разговора.
Но тот упрямо продолжал:
– Такие люди, как ты, думают только о самых примитивных вещах, и желания их тоже примитивны, рано или поздно они неизбежно оказываются на положении бездушных животных… нет, они стоят даже ступенькой ниже…
– Посмотри на эту лужу, – сказал рабочий, повысив голос. – Не знаю, будет ли тебе приятно окунуться в нее. Советую извиниться передо мной, если у тебя нет желания познакомиться с ней поближе.
– Я достаточно близко знаком с лужами в душах людей твоего толка, – ответил правдолюбец. – Ваше развитие застопорено, и мысли ваши находятся на очень низком уровне.
Рабочий схватил его за плечо.
– Перестань болтать и проси у меня прощения!
– Это ты должен просить у меня прощения за свое ничтожество, которое я открыл тебе. Пусть это не твоя вина, но…
Не успел он закончить фразу, как во всю длину растянулся в луже. Она оказалась достаточно глубокой, чтобы он вымок с головы до ног. Несколько мгновений он лежал не двигаясь.
Рабочий засмеялся, но, быстро оборвав смех, попытался поднять упавшего. Однако тот не нуждался в помощи, он сам встал на ноги. Лоб у него был в крови.
– Ушибся, бедняга? – спросил рабочий, и в голосе у него прозвучало сострадание.
Правдолюбец недоуменно посмотрел на него.
– Это ты меня толкнул? – спросил он чужим голосом.
– Как сказать, – ответил рабочий, – я лишь посадил тебя, чтобы остановить поток слов, который так и извергался из тебя. Мне жаль, если ты ушибся. Идем, я помогу тебе выбраться отсюда. Хочешь, я провожу тебя домой?
– Нет.
– Правда не хочешь?
– Нет.
Он выбрался из фундамента и пошел прочь, с его одежды ручьем текла вода, он пробормотал тихо и без всякого выражения, словно ни к кому не обращаясь:
– Ты меня толкнул.
В его облике было что-то величавое, когда он медленно шагал к своему дому.
– Сыночек, что это с тобой? – спросила его старуха мать, когда он вошел в комнату. – Никак ты упал?
– Меня толкнули, – тихо ответил он.
– Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не вставал с постели… то крайней мере не выходил бы из дома в таком состоянии. Ведь недолго и в беду попасть. А насидишь спокойненько дома, оглядишь, все и прошло. Смотри, у тебя лоб разбит. Сейчас я заклею рану пластырем. Раздевайся, ложись в постель. Я позвонила к тебе на работу и сказала, что ни сегодня, ни завтра ты не придешь.
– На работу? – вяло переспросил он, позволяя матери увести себя в ванную.
Но когда он взглянул на нее, в его мягких темных глазах светилось безнадежное отчаяние.
Примечания
1
С 23 июля по 28 августа.
