Андрей ААрх - Дорога
— Прыгайте, — крикнула она дочкам задохнувшись пылью и травяным духом. — Полинька, Томочка, прыгайте, — она почувствовала что не может дальше бежать, что выступившие от пыли и жары слезы застилают глаза и нечем дышать, что ноги отказываются повиноваться и споткнувшись обо что-то упала на бок, стараясь не ударить Дашку.
— Прыгай первая, — сказала сестричке Полинька глотая слезы.
— Я боюсь, — еще громче зарыдала та, — я не могу, мамочка…
Не долго думая Полинька схватила большое цветастое одеяло, теплое от солнца и только что спавших на нем тел, набросила на сестричку, толкнула ее в траву и не задерживаясь прыгнула сама.
Поезд свистнул залихватски и унесся на север, увозя с собой еду, одежду и ценные вещицы, собранные мамой для обмена на пропитание. Маленькие человеческие фигурки собрались вместе, посреди бескрайних степей, и сели на шпалы, осознавая произошедшее и стараясь не смотреть на икающую от рыданий Дашку, которая вцепилась в маму, не выпуская из кулачка виноватую монетку.
Гул от удаляющегося поезда почему-то не утихал, наоборот, он рос, катился по степи и близился, было непонятно откуда он — он был уже всюду и это был уже не поезд, гул жил сам по себе, окружил их со всех сторон, отчего замолчали кузнечики и притихли стрекозы, девочки в недоумении крутили головами, пока Томочка не додумалась посмотреть на небо, где с ноющим рокотом летели ровным строем самолеты.
— Мам, самолетики, — крикнула она и запрыгала, забыв о случившемся, но не успел затихнуть звук ее голоса, как земля содрогнулась, степь рядом с ними вздыбилась, выросла неожиданным курганом, ударив по ушам тяжелым горячим воздухом и раскидав в стороны куски черной, жирной, пропитанной корнями земли.
Мама закричала и бросилась в траву, потянув за собой Полиньку, Томочка, не выпуская одеяла, побежала следом и накрылась одеялом с головой, накрыв маму и сестричек.
Под одеялом гул стал чуть тише, и хотя земля продолжала вздрагивать, забрасывая одеяло комями земли, но было уже не так страшно. Мама обхватила головы девочек, положила их себе на колени и накрыла своим телом, зажмурила глаза и молилась богу, в существовании которого она сильно сомневалась, спиной ощущая близость рыскающих вокруг осколков.
Все стихло. Через бесконечно долгое время — все стихло. Мама долго сидела неподвижно, продолжая обнимать девочек и боясь пошевелится. У нее затекла спина, ныла подвернутая нога, и нечем было дышать, но она боялась пошевелится или спросить все ли живы. Первая не выдержала Дашка. Она шепотом сказала:
— Мам, а долго мы еще будем прятаться?
Мама не ответила, словно боясь что-то спугнуть, тронула нежные, пульсирующие шеи дочерей, и только убедившись что все живы выпрямилась и сняла одеяло.
Теперь залитая солнцем степь пахла по-другому. Большие пахнушие свежей землей и гарью ямы испещрили землю, особенно досталось железнодорожному полотну, где искореженные рельсы торчали как сгоревший лес. Вывороченные куски земли подкосили траву и нарушили своим полетом траектории стрекоз, которые теперь летали как-то нервно, и их стало меньше, а может только так казалось.
Мама сняла платок — тоже новый, купленный по случаю пару лет назад и обещанный Полиньке в приданное, и крепко-накрепко завязала больную ногу.
Стараясь не смотреть по сторонам она взяла на руки непривычно задумчивую Дашку и пошла по шпалам в ту сторону, куда со свистом и всеми пожитками унесся торопливый поезд.
В этот день солнце село быстро. Только что оно еще висело на краю неба, едва касаясь верхушек редких серебристых олив, и вдруг, как будто прыгнув за горизонт, бросило прощальный луч на изуродованную степь и исчезло, оставив только воспоминание о себе теплом исходяшим от раскуроченной земли и оранжевым как абрикосовый пирог краем неба.
В сгущающихся сумерках они не заметили медленно приближающихся темных масс, неподвижно застывших впереди. Шагавшая позади всех Томочка споткнулась обо что-то в очередной раз, и это что-то сверкнуло и покатилось вниз по насыпи, издавая слабый звон и поблескивая в темноте.
Она бросилась вслед, и подняв это бегом вернулась наверх, к ожидающим ее матери и сестрам. В ее руках оказалась серебрянная, в форме маленького сундучка, шкатулка, несколько помятая, открыв которую они увидели красивые золотые браслеты и кольца, и несколько сережек, жемчужное ожерелье и россыпь цветных камушков.
— Томка, клад, — прошептала Полинька, а маленькая Дашка сползла с маминых рук, встала на цыпочки и не выпуская свою монетку полезла другой рукой в коробочку.
Мама молча перебирала сокровища, не веря своим глазам и пытаясь рассмотреть их в зыбком гаснущем свете. Она закрыла коробочку, положила ее в карман Томочкиной кофты и подняв Дашку двинулась дальше.
Немного пройдя они почти уткнулись в стенку вагона, перегородившую путь.
Обойдя ее мама сдавленно закричала, а девочки спрятались за ее спину. За стенкой, как за ширмой, скрывалась страшная, нереальная картина изломанные, кое-где еще тлеющие куски вагонов и платформ, тела людей, вывернутые в самых неестественных позах, зачастую даже не целые, а так, фрагменты, напомнившие Полиньке картинки в учебнике анатомии, изучаемой в художественном училище, Томочке показалось что это разгромленное стойбище казаков после налета монголо-татар, из урока истории в школе, а Дашка уже заснула, ее не разбудил крик мамы и она не увидела ничего, и потом не могла рассказать мне когда же мама достала из ее потной ладошки маленькую чужеземную монетку, продела через дырочку свою цепочку с медальеном и повесила это ей на шею, она смутно помнила как удалось ее матери уберечь троих дочерей за годы эвакуации, как ели они месяцами пустую рисовую кашу — по большим праздникам с маслом, продаваемым маленькими желтыми брусочками на виноградных листях, как вернулись они домой, выменивая хлеб на сокровища, последним из которых стало маленькое колечко с синим камушком, столь любимое Томочкой, и почему Дашка, передала мне, младшему сыну, потертую дырявую монетку.
