С. Верин - Московские катакомбы
Три свечи на престоле и тонкая свечечка в руках игуменьи составляли все освящение храма.
— Катакомбы, новые катакомбы, — прошептала Соня.
Обе подруги опустились на колени и с трепетом внимали богослужению.
Вечерня кончилась. Владыка разоблачался. Дарья Матвеевна подвела Олю и Соню под благословение, а потом направилась с ними к матери игуменьи.
— Вот, матушка, наши самые юные послушницы, — сказала, ласково толкая их вперед.
Глубоким взором посмотрела мать Екатерина на смутившихся девушек.
— А чистоту девства сохранили? — кротко спросила.
— Сохранили, матушка, — еле прошептали.
— Христа, Жениха небесного хощете возлюбить превыше всего земного, всем сердцем своим, всею душею своей, всем помышлением своим? — продолжала ласковый допрос мать игуменья.
— Ей, Богу содействущу, честная мать! — твердо и серьезно сказала Оля.
Светлая тихая улыбка озарила строгий лик игуменьи. Она притянула к себе Олю и поцеловала в лоб.
— Кто тебя научил так уставно отвечать?
— Тетя Даша дала мне прочитать рукописный чин пострига и я выучила его почти наизусть.
— Другиня моя! — тепло и глубинно молвила мать Екатерина. Обернулась к Соне. — Ну, а ты, юница, чесого приишла искать сюда?
Молчит Соня. Не решается сказать.
— Ну, говори, не бойся.
— Хочу… умереть за Христа.
Соня перевела дух. Ее вдруг прорвало, и она заговорила быстро, перебивая себя, бросая фразы:
— Его все теперь гонят… хулят… высмеивают… нет сил у меня более терпеть… Я им всем скажу, что они богоубийцы, дети сатаны.
— На подвиг исповедничества надо идти после серьезной подготовки, — сказал подошедший к говорившим Владыка Николай. — Да не посрамишь звания христианки, если ослабеешь.
— Затем и иду в послушницы, — горячо сказала Соня.
— Добро судила еси. Бог тебе в помощь! — промолвил ласково Владыка и снова удалился в алтарь.
* * *Пора было готовиться к торжественному всенощному бдению, постригу. Девушки, под руководством матери игуменьи, раздвинули окончательно ящики, прикрыли их материей. С левой стороны уложили в порядке двенадцать иноческих одежд, поверх которых положили по свече и по маленькому деревянному трираменному кресту.
Сверху, с улицы доносился звенящий шум проходивших трамваев, автомобильные гудки, гул большого города. Но это казалось далеким и чужим.
В Московских катакомбах была невозмутимая тишина духа. Готовились к встрече Христа Спасителя. Рождественская ночь вступала в свои права.
* * *Около десяти часов покинула мастерскую последняя клиентка, молоденькая жена майора ЧОН'а. Словно какой-то бес крутил, и она, вертясь перед зеркалом, требовала то то, то другое переделать на ее маскарадном костюме, изображавшем баядерку.
Наконец, Анна Борисовна не выдержала и с напускной грубостью заявила советской майорше, что советские работницы иглы не крепостные девки и нуждаются в отдыхе. Мастерская была к тому времени уже наполовину пуста. Работницы убирали одна за другой свою работу и делали вид, что уходят домой. На самом же деле оне спускались одна за другой, зорко оглядываясь, чтобы не заметили, в свои катакомбы.
В передней части подвала накрыли скатертями несколько ящиков и получились импровизированные столы. На каждом из них стояло три миски: кутья, гороховая похлебка, взвар.
Владыка истово благословил трапезу. Ели молча, безшумно, стараясь даже ложкой не стукнуть. Лица серьезныя, сосредоточенные. Все понимают, что приближаются великие минуты.
— Агапа, вечеря любви! — радостно думает Владыка. — Дивны дела Твои, Господи! Из самого революционного и анархического элемента белошвеек да портнишек, творишь Ты овец Своего стада.
Кончена святая предпраздничная трапеза. Общими усилиями вмиг все убрано.
Две сестры, назначенные эклисиарками, возжигают свечи, лампадки, всыпают угли в маленькую, ручную, глиняную, самодельную, кадильницу. Владыка уже облачен в простые, полотняные, но необыкновенно изящно и правильно сшитые ризы.
Шила их ночами сама Анна Борисовна. Владыка по древнему облачен в фелонь. Она вся в крестах. Поверх белый омофор. Так изображается на древних иконах святитель Николай. Такие облачения носили все древние святители.
Владыка благословил великое повечерие.
Читала его Анна Борисовна. Неспешно, вполголоса, но тщательно выговаривая каждое слово.
Дивные, глубокие слова Псалмопевца звенели, как серебро и задевали самые потаенные струны сердца.
— Доколе, Господи, забудешь мя до конца, доколе отвращаеши лице Твое от мене… Доколе вознесется враг мой на мя… Призри, услыши мя, Господи, Боже мой, просвети очи мои, да некогда усну в смерть… — вдохновенно читала Анна Борисовна. Слезы медленно струились по ее щекам.
И, вдруг, дерзновенно понеслась к небесам из московского подвала ликующая победная песнь:
«С нами Бог разумейте языцы и покаряйтеся: яко с нами Бог. Услышите до последних земли яко с нами Бог»…
Маленький хорик под управлением Дарии Матвеевны тихо, но убежденно повторял:
«Яко с нами Бог! Яко с нами Бог!» И были сии словеса, не яко воздух бияй, а подлинным криком души. Небесной музыкой вливались они в сердца. Присутствие Божие явственно ощущалось всеми. Господь снова воплотился на Русской земле. И, как прежде в Вифлееме, потаенно от греховных человеческих взоров. Как прежде, в сокровенном вертепе.
«Рождество Твое Христе Боже наш, возсія мірови свет разума», — пел умиленно хор Дарии Матвеевны. И опять царь Давид со своей вдохновенной Псалтирью…
Владыка вышел на литию.
«Небо и земля днесь пророчески да возвеселятся, ангелы и человецы духовно да торжествуют: яко Бог во плоти явися, сущим во тьме и тени седящим…» — по-современному звучитъ литийная рождественская стихира. Снова мир погрузился во тьму и сень смертную.
Рассеять эту тьму, сень смертную, можетъ только Христос, разумное Солнце правды.
Как же не воспеть Ему:
«…Вси языцы приидите поклонимся Рождшемуся спасти души наша».
Течет бдение. Нарастает молитвенное настроение, переходит почти в экстаз.
Никто не садился на кафизмах.
Владыка Николай чтет евангелие. По новому звучит евангельское повествование о воплощении Великого Совета Ангела.
На крылах молитвы смиренные души русских белошвеекъ поднимаются к вершинам Богопознания, Богоощущения.
Каждое слово рождественского канона, который читает сама Игуменья Екатерина, прорезает ум и доходит до сердца.
Беседа с Господом приносит свои плоды.
«В человецех благоволение…»
«Царствие Божие внутрь вас есть».
Опытом сию тайну постигают ныне потаенные богомолки в катакомбах красной Москвы. И бесконечная, неизбывная радость наполняет их души от сознания, что они в эту великую ночь приносят как бы в жертву Богу двенадцать лучших цветков своего сада.
Утреня приходит к концу. Наступает время пострига.
Постригающиеся еще во время пения девятой песни канона удалились за загородку, нарочито для сего устроенную, сняли там свои мирские одежды и облачились в длинные белые постригальные рубахи-власяницы. В конце пения Великого Славословия мать игуменья Екатерина вместе со всеми присутствующими, зажегши свечи, направились к загородке, где ожидали постригаемые.
Шли две по две. В рукахъ свечечки. Пели в глас первый тропарь:
«Объятия отча отверсти ми потщися»…
Парами идут будущие невесты Христовы, ведомы матерью Игуменьей.
В первой паре Анна Борисовна и Дарья Матвеевна. У царских врат аналой. На нем св. Евангелие и ножницы. Владыка Николай ждет около аналоя. Спрашивает строго-ласково:
— Что пришли есте сестры, припадая ко святому жертвеннику? — когда шествие приблизилось к нему и постригаемые совершили уставные метания.
— Желая жития постнического, Владыко Святый, — отвечают все двенадцать, как одинъ человекъ.
— Желаете ли сподобитъся ангельскому образу и вчинены быти лику инокующих?…Вольным ли разумом и вольною ли своею волею приступаете ко Господу?…Отрицаетеся ли мира? — уставно допрашивает Владыка. И на все единодушный ответъ:
— Ей, Богу содействующу, Владыко Святый.
Одна за другой дают обеты девства, послушания и нестяжания, и на новый вопрос святителя:
— Претерпите ли всякую тесноту и скорбь иноческаго жития, царствия ради небеснаго?
Отвечают радостно:
— Ей, Богу содействующу, Владыко святый.
Над склоненными главами Владыка читает священные молитвы пострига. Сколько глубокого смысла в этих молитвах!..
Трижды каждая сестра берет от Евангелия ножницы и трижды подает Владыке, выражая сим, что она своим произволением идет на иноческий подвиг, нелегкий вообще, а в безбожной красной России особенно.
