Евгения Сафонова - Первая роза
— Помню, я лежала в кровати, слушала рыдания мамы за стенкой и думала, в чём мы виноваты. За что это нам… За что это мне. За что папа меня бросил. И не могла понять. А потом Анька стала пить… Я от однокашников и друзей это скрывала. И когда он появился, ему тоже не сказала. Но кто-то узнал и кто-то донёс. Тогда он сказал, что «не стерпит мою ложь» и что «вычёркивает меня из своей жизни». У него мать учительница была, она ему привила всякие странные фразочки… Вот тогда я и траванулась. Просто хотела, чтобы его всю жизнь оставшуюся совесть мучила. Водкой таблетки запила — слышала, так действеннее. Но меня спасли. А потом, уже в больнице, я лежала и думала: времени-то было много… Вот я ничего плохого не делала, родителей слушалась, любила, как никто… Но мне почему-то такую жизнь отмерили. А есть в моём классе такие дебилы нахальные, которых родичи холят и лелеют, и есть такие стервы, которые с тремя одновременно крутят, и хоть бы кого из троих немножко любили. И все трое об этом знают, но всё терпят, как привязанные… Значит, выходит, нет никакой справедливости? Значит, и Бога нет… или он последняя сволочь, раз он такое допускает. Значит, ты можешь жить по правилам, но об тебя всегда будут ноги вытирать, а другие по твоей голове будут к хорошей жизни идти… Хватит, натерпелась, не хочу больше. Хочу умереть. А если там что-то есть… И если Бог всё-таки есть — хочу плюнуть ему в рожу и сказать всё, что я о нём думаю.
Врач перекрестился.
Она вновь отвернулась, спиной чувствуя его задумчивый взгляд.
— Значит, ты… вы думаете, что ваша жизнь не стоит проживания…
— Да.
— И вы совсем не видите в ней смысла? — ой, дурак… не понял ещё, что ль?
— Нет.
— И вас совсем-совсем ничего не держит? Ничего хорошего?
— Нет этого хорошего.
— Думаете? И вы даже не хотите пробовать поискать?
— Зачем?
Его пальцы тихо постучали по обложке тетради. Потом, не сказав ни слова, он вышел.
Наконец-то можно притвориться спящей, подумала Соня, зубами натягивая одеяло повыше. Хоть до ужина без нравоучений.
Возомнившая себя барахлящими часами дверь вновь разразилась неровным стуком. «Часовщик», однако, войти не спешил, а Соня молчала.
В дверь снова постучали. Соня потянулась было нервно потеребить языком колечко в нижней губе, но вспомнила, что пирсинг тоже сняли.
Дверь не утихала.
— Что надо? — наконец зло крикнула девушка.
Дверь отворилась, и в палату вплыла роза.
Она почти светилась оранжевым светом, будто передразнивая уличные фонари. Наверное, этот свет стёк вниз и сконцентрировался, а сверху присыпался звёздами и подставился под струйку жидкого солнца: в итоге получилась ажурная обёртка вокруг соцветия, рыжая в сияющую крапинку, и золотая ленточка. Стебель заботливо прикрывал шипы глянцевыми лепестками.
Покрасовавшись в дверях, роза наконец поплыла дальше, сопровождаемая рукой в белом халате.
— Добрый вечер, Софья Андреевна, — врач торжественно опустился на прикроватный табурет. — Простите, что не вручаю её вам, но вам нельзя руки напрягать. Я ещё шоколадку принёс — она пусть до утра подождёт, пока мама ваша не придёт.
— А не пойти ли тебе…
Парень, судя по всему, совсем не обиделся на адрес, по которому его послали. Положив шоколадку на тумбочку, он перехватил розу так, чтобы она легла на расправленные ладони.
— Слушай, я тебе серьёзно говорю, будешь клеиться — медсёстрам пожалуюсь, что…
— Это вторая роза, — словно не слыша, задумчиво сказал врач. — Второй раз в жизни, когда я дарю единственную розу. Второй раз, когда я дарю её девушке просто так, а не в качестве подкупа.
— Ага, следом я должна задать вопрос, какой же был первый. Конечно же, дарил своей бывшей. Ностальгия замучила? Пришёл душу изливать?
— Софья Андреевна, давайте договоримся так — я рассказываю вам историю первой розы и оставляю вас в покое. Клянусь, ни ночью, ни завтра, ни послезавтра и слова вне-делового больше не скажу… если сами поговорить не захотите.
— В чём лично я сильно сомневаюсь, — Соня скривилась. — Это хоть не слишком долго?
— Как посмотреть. Не совсем.
— А ты успеешь? Домой бежать не надо?
— У меня сегодня ночное дежурство. Обход я закончил. Ну же, Софья Андреевна… выгодная сделка, правда.
И впрямь послушать, что ль? Может, тогда отстанет?
Соня милостиво кивнула:
— Ладно, давай свою историю. Только не заснуть не обещаю.
— Я и не прошу, — он аккуратно положил розу на тумбочку. Поправил очки и сцепил руки на коленях в замок. — С чего бы начать… Наверное, с того, что тогда мне было пятнадцать, столько же, сколько вам сейчас, и тогда я как раз окончил девятый класс, чтобы не пойти в десятый.
— Почему не пойти?
— Потому что я бросил школу.
Соня даже глаза подняла от удивления:
— Ты не закончил школу?
— Нет.
— Да не ври! По тебе видно, что ты ботаник в десятой степени!
— Зрение я себе испортил уже в институте, если вы об этом.
— Значит, ты бросил школу по каким-то исключительным идейным соображениям!
— Я бросил школу, потому что не хотел учиться. Я не знал, зачем это надо. Никаких особых талантов ни в какой области я не проявлял, тяги ни к чему не испытывал. Так что я пошёл работать в Макдак… Макдональдс, простите. Потому что себе на жизнь я мог заработать только сам.
Нас у родителей было четверо: старшая, Лиза, училась в МГУ на филологическом, младший Гошка тогда пошёл в третий класс, я — уже рассказал, а Маня, которой было десять, лежала в больнице. Она всё время лежала в больнице. Сердце. Чтобы оплатить лечение, отец и мать вкалывали на двух работах, а в свободное время папа ещё и «бомбил». Но вот навещать Машку в итоге было просто некогда — никому, кроме меня. Так что раз-два в неделю я забегал в больницу после работы. Сам не знал, зачем. Из жалости, может? Странный я был человек… Мне было плевать на всех, потому что так жить было легче. Зарабатывать на еду, сигареты и выпивку, не жить, а выживать, навещать сестру и всё… Больше мне ничего не было нужно. Не могу сказать, что мне доставляло удовольствие пить и курить, но так делали все. А что делать мне, я не знал. Я не знал, ради чего живу. Да, я работал, чтобы жить, но ради чего? Я не задумывался. Потому что если задумаешься, чего доброго, не захочется…
Он поправил было очки — а потом вдруг снял их, бросив рядом с розой, и устало сжал двумя пальцами переносицу.
— Моей зарплаты хватало на то, чтобы каждый раз по дороге с работы в больницу покупать сестре всякие безделушки. Заколки, игрушки, книжки… Особенно она любила читать про вампиров. Ну, знаете, тогда только вышли эти… с луной что-то связано… Они тогда были в моде, и Машка их жутко любила. Я любил смотреть, как она улыбается, когда я вынимал из сумки очередную финтифлю. Когда ей разрешали, мы гуляли по парку. Если не разрешали, то я сидел возле кровати и читал ей вслух… или просто говорил. Она числилась на экстернате, а в школе сколько раз была — по пальцам перечесть можно. Друзья у неё были только в больнице, но они приходили и уходили, а она оставалась. Поэтому она всё время выспрашивала меня обо всём, что я делал, о деталях, даже самых незначимых. О школе, об одноклассниках… Она хотела знать, каково это — жить нормальной жизнью.
Она хотела много-много друзей, научиться играть на скрипке, сходить на бал, съездить в Диснейленд, в Голливуд и в Париж, найти принца на белом коне, сходить на свидание, как в какой-нибудь из её любимых книжек, венчаться в Соборе Парижской Богоматери, получить букет из ста роз… Она обо всём рассказывала мне. И в конце таких разговоров всегда вздыхала — тяжело так. Она ещё была совсем маленькой, худющей… Глаза синие и огромные, волосы светлые, а кожа белая-белая всегда… В этот момент мне всегда становилось её жалко, и я говорил: «а, совсем забыл», и лез в сумку за очередным подарком, и она хватала его, чуть не подпрыгивая от радости, и пищала своё: «спасибо, Сашка!», и глаза у неё сияли…
Нам бы поменяться местами, думал я. Мне следовало быть на её месте. Она была не такой, как я. Она бы нашла себе цель в жизни. Да…
Парень помолчал, уставившись куда-то на стену. Потом облизнул пересохшие губы, прокашлялся и продолжил:
— Где-то раз в два-три месяца Маню выписывали, и тогда она пару месяцев была дома. Потом её стали отпускать недели на две, не больше. А потом как-то родители сказали, что Машка не будет встречать с нами Новый Год, потому что они решили сделать себе подарок и на праздники поехать вдвоём в Египет. Заодно и нам раздолье: одни в пустой квартире, зови кого хочешь! А Машку вполне может будет и после каникул забрать. Очень долго они об этой поездке мечтали и деньги копили. И ещё дольше потом себя за это казнили…
Когда вскоре после этого я пришёл к Мане, она рыдала.
«Я хочу отмечать с вами!!! Посмотреть салют, погулять по Красной Площади, как всегда…»
