Ширли Джексон - Зуб
— Далеко собрались?
— Да, — ответила она.
Он был в синем костюме, на вид высокого роста, ее рассеянные глаза не могли разглядеть ничего больше.
— Вы хотите кофе? — поинтересовался он.
Она кивнула, и он указал на прилавок, где перед ней дымилась чашка с кофе.
— Пейте побыстрее, — сказал он.
Она стала пить деликатно, глоточками, она могла просто опустить лицо и ощущать вкус кофе, не поднимая чашку. А незнакомец все говорил.
— Еще дальше, чем Самарканд… — рассказывал он, — …а на берегу волны звенят, как бубенцы.
— Порядок, граждане! — подал голос водитель, и она быстро допила кофе одним глотком, напиток дал ей силы забраться обратно в автобус.
Когда она снова заняла свое место в автобусе, тот странный мужчина сел с нею рядом. В автобусе было так темно, что свет из ресторана резал глаза, и она их закрыла. С закрытыми глазами, пока не уснула, она оставалась наедине с зубной болью.
— Флейты играют ночь напролет, — говорил странный человек, — а звезды, звезды каждая размером с луну, и сама луна величиною в озеро…
Как только автобус тронулся, они вновь скользнули в темноту, и только ряд слабых лампочек вдоль потолка объединял пассажиров — тех, кто едет сзади, с теми, кто сидит в передней части, рядом с водителем. Эти огоньки как будто связали их вместе, и незнакомец рядом с ней продолжал свои речи, говоря: «Только и дела, что лежать целый день под деревьями».
Внутри автобуса, в пути она была ничто. Деревья, иногда дома, погруженные в сон, проносились мимо, а она оставалась в автобусе, где-то между «здесь» и «там», связанная с водителем жиденькой нитью из огоньков, уносимая без каких-либо усилий с ее стороны.
— Меня зовут Джим, — сказал незнакомец.
Она заснула так крепко, что тревожно качнулась, сама не зная, почему, лбом к стеклу, за которым совсем рядом с нею скользила темнота.
Потом снова парализующий шок, и пробуждение с испуганным вопросом «что случилось»?
— Все в порядке, — сразу успокоил тот незнакомец, Джим. — Спите дальше.
Она пошла за ним в такой же с виду ресторан, что был раньше, но когда она стала усаживаться на такой же стул у прилавка, он взял ее за руку и отвел к столу.
— Пойдите и умойте ваше лицо, — сказал он. — А потом возвращайтесь.
Она зашла в дамскую комнату, девица перед зеркалом пудрила свой нос:
— Вход гривенник. Оставь дверь так, чтобы и после тебя проходили бесплатно.
За дверь был просунут спичечный коробок, чтобы она не закрывалась. Уходя, она все оставила, как было, и вернулась к столику, за которым сидел Джим.
— Чего вы хотите? — спросила она, и он указал пальцем на вторую чашку кофе и сэндвич.
— Приступайте, — сказал он.
Пока она ела сэндвич, до нее доносился его музыкальный и мягкий голос:
— И когда мы шли под парусами мимо острова, мы слышали, как нас окликают голоса…
В автобусе Джим сказал:
— Кладите голову мне на плечо, и засыпайте.
— Мне удобно, — ответила она.
— Нет, — сказал Джим, — вы ехали и стукались головою об окно.
Она еще раз уснула, и еще раз была остановка, и снова она проснулась от испуга, и Джим снова водил ее в ресторан и поил кофе. Снова дал знать о себе ее зуб и, прижав к щеке ладонь, она шарила свободной рукой по карманам, а потом в сумочке, пока не нашла пузырек с кодеином, и проглотила две таблетки на глазах у Джима.
Она допивала свой кофе, когда донесся шум мотора, и она встрепенулась, заспешила и, поддерживаемая Джимом под руку, ринулась к темному убежищу своего места. Автобус уже отъехал, когда она вспомнила, что пузырек с кодеином остался на столике в ресторане, и теперь она всецело во власти зуба. С минуту она оглядывалась через окно на огни ресторана, а потом положила голову Джиму на плечо, и услышала, засыпая:
— Песок такой белый, что похож на снег, но он горяч, даже ночью по нему горячо ходить.
Потом была конечная остановка, Джим вывел ее из автобуса, и они немного постояли вместе, уже в Нью-Йорке.
— Мы прибыли вовремя. Сейчас пять пятнадцать, — сказала, проходя мимо них, какая-то женщина своему спутнику с чемоданами.
— Я иду к зубному, — сказала Клара Джиму.
— Я знаю, — ответил он. — Я буду вас охранять.
Он отошел, хотя она не видела, как он уходит. Она думала отыскать в толпе у выхода его синий костюм, но там не было ничего подобного.
Мне бы следовало его поблагодарить, — неловко сообразила она, и не спеша направилась в вокзальный ресторан, где снова заказала себе кофе. Буфетчик взглянул на нее с усталым чувством того, кто ночь напролет имеет дело с пассажирами автобусов:
— Спать хочется? — спросил он.
— Да, — ответила она.
Чуть погодя она обнаружила, что автовокзал соединен с конечной станцией Пенсильвания, и смогла пройти в зал ожидания и присесть на скамейку, пока снова не заснула.
Потом кто-то резко потряс ее за плечо и сказал:
— У вас когда поезд, леди? Уже почти семь.
Она выпрямилась и увидела свою сумочку на коленях, аккуратно протянутые ноги, и ослепительный циферблат. Она сказала спасибо, поднялась, и, пройдя вдоль скамеек, вслепую взошла на эскалатор. Сию минуту кто-то встал за ее спиной и коснулся ее руки. Она обернулась, и это был Джим.
— Трава так зелена, и так мягка, — вымолвил он с улыбкой, — а вода в реке такая прохладная.
Оказавшись наверху, она сошла с эскалатора и побрела по улице, куда глаза глядят. Джим шагал рядом с ней, декламируя:
— Нигде не увидишь такого синего неба, как там, а какие там песни…
Она поспешно отступила от него, решив, что прохожие обращают на них внимание. Она встала на углу, ожидая, когда загорится зеленый, и к ней снова проворно подошел Джим и, бросив: «смотри», показал, удаляясь, пригоршню жемчужин.
Через дорогу находился ресторан, он только открывался. Она вошла туда и села за столик, а официантка стояла и хмурилась:
— Вы заспались, — сказал она с укором.
— Мне очень жаль, — ответила она официантке, — пожалуйста, яйца «пашот» и кофе.
Наступило утро.
Она вышла оттуда в четверть восьмого, и подумала, если сесть и поехать на автобусе в даунтаун прямо сейчас, я могу посидеть в драгсторе напротив дантиста, и пить кофе до половины девятого, а потом, когда откроется его кабинет, я пойдут туда и меня обслужат первой.
Автобуса стали наполняться пассажирами, она вскочила в первый автобус, который подошел, и не смогла найти пустое место. Ей надо было на улицу 23, а на улице 26 как раз освободилось место. Когда она очнулась, ее завезли в даунтаун так далеко, что ей пришлось почти полчаса искать другой маршрут, чтобы вернуться на 23 улицу.
На углу 23-ей, пока она ждала зеленый свет, ее подхватила и увлекла за собой толпа народу, и когда они пересекли дорогу, и каждый пошел своим путем, кто-то рядом зашагал с нею в ногу. С минуту она шла, не оглядываясь, невольно глядя в тротуар, обжигаемая зубной болью, но когда она, наконец, подняла взгляд, ни слева, ни справа от нее не было никого в синем костюме.
Когда она завернула в подъезд, где находился кабинет ее дантиста, было все еще слишком рано. Привратник был свежевыбрит и причесан, он проворно отворил перед нею дверь, не такой, как к пяти часам — тогда он будет растрепанный и вялый. Она прошла в распахнутую дверь с ощущением выполненного задания, все-таки она успешно попала из одного места в другое, и здесь был конец ее путешествия, его цель.
За столом в кабинете сидела сестра, она сияла белоснежной чистотой, от ее взгляда не ускользнула распухшая щека, усталые плечи, и она тут же вымолвила:
— Ах вы, бедняжка, вы совсем вымотались.
— У меня зуб болит.
Сестра позволила себе чуть улыбнуться. Словно все же ждет тот день, когда сюда войдет кто-нибудь, кто скажет «у меня болят ноги».
Она поднялась в солнечном свете, и пригласила Клару с профессиональным радушием:
— Проходите прямо сейчас. Мы не хотим заставлять вас ждать.
А в кабинете также было солнечно, солнце было на подпорке для головы у зубоврачебного кресла, на круглом белом столике, на бормашине, свесившей свою гладкую хромированную головку. В улыбке врача светилась та профессиональная терпимость, что и у сестры. Возможно от всех недугов, что сидят в людских зубах, он бы избавил, если бы только люди приходили к нему вовремя.
— Я достану ее карточку, доктор, — негромко сказала сестра. — Мы решили, что ею лучше заняться немедленно.
Пока ей делали рентген, она чувствовала, как зловещий глаз камеры беспрепятственно проникает сквозь ее голову, фиксируя даже гвозди в стене за ее спиной, пуговки на манжетах врача, или тонкие скелетики его инструментов.
— Удаление, — с жалостью сказал дантист сестре, и та ответила:
— Слушаюсь, доктор. Я сразу же им позвоню.
Теперь зуб, безошибочно приведший ее сюда, казался Кларе последней частицей ее личности. Казалось, сделанный снимок касается только его, и не имеет к ней никакого отношения. Он был важной особой, которую нужно описать, изучить и задобрить, а она оказывалась всего лишь его недобровольным носителем, и только в этой роли могла как-то заинтересовать и врача, и сестру, только как транспорт для больного зуба была она достойна их непосредственного и профессионального внимания.
