Ирина Кадин - Мошико и майор
— Очэнь красиво.
— Что красиво? Капуста? — не поняла я. Мошико кивнул и сказал:
— Вы очэнь красиво пишете. Я читаль, жена читаль, мой дядя читаль. И его плэмянник тоже читаль.
— Так быстро? — удивилась я. — За день все прочитали?
— Вы с этим родились, это — ваше, — торжественно провозгласил Мошико.
— Что — мое? Писательство?
— Русский язык. Он вам как сэмэчки. И в школе вы его учили. Вы должны мнэ помочь…
Уборщик в сером фартуке подошел с длинной щеткой и стал мести пол под нашим столиком. Мошико хлопнул в ладоши:
— Аартур! Ааартур?
— Да, — откликнулся Артур.
— Нэ шуми здэсь, мы работаем, пажалуйста…
— А?
— Я уйду, а ты потом здэсь, панимаешь? Работаем…
— Не понял.
— Работаем. Нэ шуми, пять минут.
— А это? — Артур растерянно помахал щеткой. — Подмести…
— Подмести надо, но потом.
— Когда потом?
— Уже прошло пять минут, Артур, делай, что хочэш. Если твой ум положить в птичка, птичка дальше полетит.
Артур обиженно ушел, вывалив грязь из совка на туфли Мошико. Мой собеседник, отхлебнув пива, молитвенно сложил руки.
— Памагите видать книжку!
— Зачем Вам книжка?
— Назло грузинам.
— ???
— Назло грузинам, показать, что я способен на это. Они меня нэ печатают по-грузински. Так чтобы они знали: я то, что захачу, то и делаю. Книжку я должен видать, пока я живой. Одну книжку, а потом посмотрим.
— Вы пишете на компьютере?
— Какой там компьютер? Я его на улице увижу — нэ узнаю. У мэня два класса: пэрвый и одиннадцатый. Вы так сдэлайте, чтобы у меня била книжка, и я стану для вас самым любимым чэловеком… Нэ много, тысяча штук… Но я нэ хочу, чтобы одна книжка мнэ обошлась в восемьдесят шекелей. Я где-то и о своей вигоде должен падумать…
— Сколько у вас рассказов для книжки?
— Я вам все даль. И еще этот… Там так напряженно… Сейчас расскажу, вы сделайте красиво. У вас есть ручка? Пишите.
Я положила на стол маленький черный аппаратик, нажала на кнопку «Record». Мошико, уважительно покосившись на аппаратик, пригладил волосы и начал:
— Это било в диревне, и еще диревня — это как село. В Ивановской области…
Подошла официантка. Мошико испуганно прижал палец к губам. Официантка оглянулась. Я тоже оглянулась, но ничего страшного не увидела. Мошико делал руками какие-то знаки. Мы с официанткой опять оглянулись: ничего.
— За-пи-сы-ва-ем, — одними губами прошептал Мошико, указывая на аппаратик.
— Не волнуйтесь, потом ненужное сотрем, — я успокоила рассказчика, и он продолжил:
— …жила дэвушка, она уже закончила шистнадцать лет, начинается сэмнадцать. Татьяна. На танцах к ней подошел грузинский парэнь… Високий, красивый. Зовут Тэодор…
Я удивилась:
— Как парня звали?
— Тэодор, коротко Идо. Идо патянул дэвушку нежно и патанцеваль. Татьяна думала, что сердце вибьется. Она еще нэ знала, что такое пацелуй. Стал ей подарки привозить: маленькие ципленки, вино… Она из бедной семьи, раз в месяц, наверное, кушает арбуз. А мясо не было, чтобы шашлык кушать. Свадьба било 2000 человек. И это все било во дворе. В Грузии. После свадьбы рождается дочка, потом малчик. Все хорошо, дэньги приносит… Много дэньги. Там комод, все четыре ящика полно дэньги. В один прекрасный день приходят ночью трое: пусть ваш муж отдаст, что у нас взяль. Они забрали пять тысяч яиц… пять миллионов яиц забрали, два миллионов ципленок, забрали все дэньги…
Мошико допил пиво.
— А Идо? — спросила я, жаждая крови. — Что эти трое сделали с Идо?
— Я же говорю, — Мошико попытался вытряхнуть на язык последние капли из кружки, — пять миллионов яиц забрали, ципленков… Как вам рассказ?
— Вы понимаете, — я начала осторожно, — это трагедия…
— Я вам даю, украшайте, где надо. Эту трагэдию мы сдэлаем. Комедию мы тоже сдэлаем. Вы у меня последняя надэжда. Дойдем до этого, я вам помогу: где лично, а где нэ хватает. — Мошико подвинул ко мне ракушечного попугая. Попугай грустил, склонив голову. Нос у попугая был розовый.
— Ну зачем? — я с сожалением отодвинула птичку. — Зачем вам выпускать книжку?
— Назло грузинам.
— Кому, кому назло?
— Для всей этой нации — грузины. Чтобы они поняли: бэз них я могу обойтись.
— Ну ладно, — я постаралась успокоиться, — но издать книжку стоит дорого. Десять тысяч, двенадцать…
Мошико оживился:
— Мы с женой палучаем три тысячи в месяц. Нам во-о-от так хватает. На три дня. Но есть же еще двадцать восемь дней… У меня очэнь, очэнь много дэньги. Вы это все записываете?
Я показала темный экран аппаратика.
— Уже нет. Откуда у вас много денег?
Мошико постучал себя по лбу.
— Когда Бог раздаваль ума человеку, он каждому даль. А вот некоторым забыль дать инструкцию, как пользоваться этим умом. Есть у меня еще что-то. Секрэт, никому не говорю, вам говорю. Поло машина. Я к ней придумаль такой пластик. На окна. Эта штука приносит миллионы! Мил-ли-оны! А можно еще больше. Вам только надо ходить в мусах…
— Мне? В автомастерскую?
— Они меня уже нэ пускают. Вы жэнщина, вас пустят. Памагите мне продать пластик, и я стану для вас самым любимым чэловеком…
Ресторан закрывался. Принесли счет. Мошико долго возился с мелочью, но вместо чаевых дал официантке мышку, сделанную из прозрачного, обточенного морем камня. Ушки у мыши были ракушечные: одно белое, другое — черное.
— Таут шель тэва (ошибка природы), — сказала официантка, глядя на Мошико. Но мышку взяла.
Мошико не успел спрятать кошелек в карман своих голубых брюк, как в его руку вцепился какой-то человек.
— Сволочь! По лестоланам ходишь… — Нападающий не выговаривал «р». — Вол! Волюга! Восемьсот шекелей!!! С малта месяца!! Велни долг, гад!
Кошелек упал на пол. Из него вылетели «облачные» визитки, автобусный проездной и несколько шекелей. Человек потряс кошелек, но выпала только еще одна мышка. Нападающий швырнул, почему-то в меня, пустой кошелек, отбежал на несколько шагов и встал в правостороннюю боксерскую стойку. Был он низенький и щуплый. Спортивные, видимо еще «союзные», штаны пузырились на коленях. Из ворота застиранной, потерявшей форму футболки торчала тощая шея. Лишь лицо было круглым, круглым и сморщенным, похожим на пролежавшее зиму яблоко. Мошико медленно отстегнул часы, положил на стол, рядом положил голубую кепку, вытер со лба пот, отсупил на несколько шагов и тоже встал в правостороннюю боксерскую стойку. Без кепки голова Мошико походила на коричневую грушу. Противники одновременно сделали несколько «холостых» ударов в воздух.
— Челюсть тебе вывелну, сука! — кричал «яблоко», срываясь на писк.
— Баран! Я его все равно искалечу… Эфим, разговор нэ закончен… — гудел Мошико.
Артур, воспользовавшись тем, что столик освободился, стал подметать. Визитки и мышка полетели в корзину для мусора. Я тихонько достала мышку и положила себе в сумку, рядом с попугаем.
В машине Мошико долго не мог успокоиться.
— Его нэ виличили. Чокнутый… Кричи-ит, как будто я ему полмиллиона долларов должен. Кормиль его дома, даваль еще коньяк грузинский. Это что, нэ дэньги? Я члэн Конгрэсса, просят рубль — даю три. Они там такие пончики поставили, павидло с микроскопом надо искать…
— Какие пончики, какой Конгресс? — спросила я.
— Еврэйский Конгрэсс, — сказал Мошико и уснул.
Мы подружились. Я стала приезжать на море пораньше. Мошико поджидал меня у входа на пляж. Мы вместе спускались к морю по крутой лестнице, Мошико пел:
чити-гврити мопринавда
оу на-ни-на,
ме шрошани мегонао
оу на-ни-на…
На последнем пролете песня менялась:
…видно Хай с того света
продолжает дело это,
Хай, не…
Дальше было нецензурно. Я делала вид, что рассердилась и ухожу. Мошико хохотал, как нашкодивший пацан, и шлепал себя по губам.
— Против мэня сосэдка научила. У нее язык: борщ ест, пэрчик нэ надо…
Я расстилала подстилку на уже теплом от утренних лучей песке. Мошико, сопя от нетерпения, ждал, вытянув шею и стараясь заглянуть в мою пляжную сумку. Я нарочно долго рылась в сумке, потом доставала новый диск. Мошико читал список песен, счастливо переспрашивая:
— И Рашид Бэйбутов есть? И Армэнчик есть? Вай-вай-вай! На сорок лет памаладель. Вы мне как сэстра… Что вам подарить, чтобы вы мэня никогда нэ забыли?
И вручал завернутый в фольгу кусочек пирога. От пирога и грузинского вина в пузырьке из-под валокардина я отказывалась. Мошико быстро съедал все сам, потом доставал из рюкзака картонную коробочку, тоже нарочно медленно разматывал туалетную бумагу, а я пыталась угадать: орленок? дельфин?
Все представители животного мира, независимо от принадлежности к виду и отряду, были носаты, пузаты и с грустными глазами-бусинками. Иногда, больше из вежливости, Мошико спрашивал:
